Научи любить (СИ) - Черная Лана. Страница 21

Я вздрогнула, выронив карандаш. Лист бумаги спланировал на пол. А стук повторился гораздо настойчивее. Бегло глянула в темное окно, затем на часы на стене – почти десять вечера. Кого это принесло, на ночь глядя? Из своих вроде никто не собирался. Марк приезжал иногда с ночевкой с Лизкой, чаще привозил только Лизку. Но всегда звонил и предупреждал. Граф с визитами не посещал – вызывал к себе. А мама приезжала только днем и то, не больше чем на пару часов – сходить куда-нибудь или просто поболтать. Да и никто не стал бы стучать, когда есть звонок. Но ведь стучали! Я поднялась с пола, размяв спину, и поплелась к двери.

— Кто? – спросила, жалея, что не обзавелась дверью с глазком.

— Свои, – хриплое в ответ. И дыхание сбилось от знакомого голоса, а сердце застряло где-то у горла.

— Кто «свои»? – переспросила, не веря.

— Свои – это значит свои, Печенька. Открывай уже, а то твои соседи решат, что я бомж и спустят с лестницы.

Нет, этого не могло быть! Корф не мог стоять у меня под дверью и шутить! Да мне наверняка все почудилось от усталости. Или нет? Дрожащими пальцами открыла замок и застыла, распахнув дверь.

Корф стоял, плечом подперев косяк, засунув руки в карманы кожаной куртки, и смотрел себе под ноги. Уставший, потрепанный, будто только выбрался из преисподнии. И все равно до невозможности красивый. От радости подкосились ноги, и я прислонилась к стене, тупо смотря на мужчину, наконец поднявшего на меня взгляд. Серые с рыжиной глаза лучились радостью, а на губах играла легкая полуулыбка. И сердце то замирало, то пускалось в пляс. А я не верила собственным глазам. Смотрела, впитывала в себя каждую черточку его лица и все равно не верила. Наблюдала, как он протиснулся в квартиру, заперся, устало оперся спиной на дверь, и не могла пошевелиться. Я говорить не могла, дышать, только стоять и смотреть на него. Даже прикоснуться было страшно. А вдруг мне все это снится? Вдруг я заснула над чертежами и теперь вижу такой дивный сон? Пошевелюсь – и он рассеется.

— Отомри уже, Печенька, и давай обнимемся, что ли, – раскинул руки, приглашая, и улыбнулся широко. И от этой улыбки слезы навернулись на глаза. Шмыгнула носом. — Ну началось, – протянул он и сгреб меня в охапку. — Вот теперь можешь реветь. В мою куртку всяко лучше это делать.

Он шутил и смеялся, а я притаилась в его объятиях, вдыхая волшебный аромат весны, бензина и черной смородины. Такой родной, чудесный аромат. И реветь расхотелось. Да и зачем, когда впору хохотать от счастья. Он рядом, он вернулся. Мой Корф. Живой. Самое главное – живой. И я ощутила, как губы расплываются в улыбке.

— Ну как, – он отстранил меня от себя, заглянул в глаза смеющимся взглядом, – всемирный потоп отменяется?

Я кивнула и сильнее прижалась к Корфу, боясь, что он исчезнет. Зажмурилась, наслаждаясь близостью. А он гладил мою спину, пробежался пальцами по позвонкам на шее. И мурашки толпой разбежались по коже. А Корф добрался до резинки на макушке, стянул ее. Волосы рассыпались по плечам. И Корф сгреб их в кулак, поднес к носу, шумно втянул их запах. Я замерла, с удивлением всматриваясь в его напрягшееся лицо. Губы сжались в одну полоску, скулы заострились, ресницы задрожали. А я подушечкой пальца очертила скулу, провела по заросшей щетиной щеке. Корф выдохнул, пропустил сквозь пальцы мои локоны, перехватил ладонь и поцеловал, улыбаясь.

— Как же я по тебе соскучился, Печенька моя, – и слегка прикусил кожу. Я ойкнула и рассмеялась. — Так бы и съел, – и прищурился.

— Ой, ты же голодный, наверное, – всполошилась я. — Голодный?

Он неопределенно пожал плечами, а я схватила его за руку и потянула за собой. Усадила за стол, распахнула холодильник и обнаружила там лишь пакет молока и несколько баночек йогурта. Корфа явно таким не накормишь. Задумчиво почесала кончик носа, прикидывая, чего бы сотворить, и какой магазин поблизости еще открыт.

— Святым духом питаешься? – хмыкнул Корф совсем рядом. Я рассеянно пожала плечами. А он перегнулся через мою руку, достал йогурт, открыл. — Ложка у тебя имеется?

Кивнула, захлопнув бесполезный холодильник. Достала из ящика за спиной Корфа ложку. Ложку он забрал и с таким удовольствием принялся за йогурт, будто ничего вкуснее в жизни не ел. Я смотрела как завороженная. Никогда еще не видела, чтоб так ели. Даже в детстве все было иначе. Корф всегда ел торопливо, почти не жуя. А сейчас он жмурился от удовольствия и смаковал каждую ложку. В горле снова застрял комок, а в глазах предательски защипало. И тут я вспомнила про пельмени. Расплывшись в довольной улыбке, влезла в морозилку и извлекла оттуда пакет пельменей.

— Вот! – довольная собой, продемонстрировала пельмени. Но Корфа аж передернуло, когда я заявила, что через десять минут накормлю его вкуснейшими, хоть и магазинными, пельменями. Я уставилась на него в немом вопросе.

— Мусорное ведро где?

Кивнула на дверцу под мойкой. Он выбросил в ведро пустую баночку из-под йогурта, а затем выудил из моих рук пакет и отправил следом. Я только рот раскрыла для возмущения.

— Я не ем мясо, – пояснил Корф. — Как-то, знаешь, не хочется после всего…

Он осекся, но я все поняла. Подошла ближе, переплела свои пальцы с его. Запястье защекотало. Подняла его руку, на которой болтался кожаный браслет. Мой подарок. Улыбнулась и тепло растеклось по телу.

— И чем же мне теперь тебя кормить? – спросила задумчиво. — У меня больше ничего нет. А ближайший круглосуточный магазин фиг знает где.

— Не суетись, Кать. Все хорошо. Не отощая за ночь, – и похвастался оставшимися баночками йогурта. — Лучше расскажи, как ты здесь жила без меня?

— Как жила? – задумалась ненадолго. — Идем. Я покажу.

Мы пересмотрели все мои рисунки. И я рассказывала о каждом: то смеялась; то затихала, пропуская по венам те, былые чувства; то безотрывно смотрела на восхищенного Корфа. Он перебирал листы, как невиданные сокровища. И в его стальных глазах сияло солнце. На последнем рисунке он замер. Долго всматривался в карандашные росчерки, сплетающиеся в силуэт тигра; перетекающие из зверя в человека с расписанной иероглифами спиной. Последний мой набросок. Тогда я сломала все свои карандаши, выбросила краски. И не рисовала до сегодняшнего дня. А Корф нахмурился, стиснул зубы. И желваки заходили от злости, а пальцы смяли края листа. И сердце защемило, и дыхание сбилось. И захотелось прикоснуться, стереть морщинку между бровей, но еще больше – раствориться в его объятиях, забрать его боль и никогда его не отпускать. И я упорно придумывала, как бы его задержать. Хотя бы на эту ночь. Перебрала кучу вариантов: от алкоголя до соблазна. И отругать себя успела, потому что вряд ли это подействует на Корфа. А что тогда? Расплакаться на груди? Поможет? Удержит? А может, просто попросить?

— О чем задумалась, Печенька? – Вздрогнула от его голоса, словно он мог подслушать мои мысли. Вздохнула.

Прозевала, как Корф отложил рисунки. И теперь рассматривал меня.

— Поздно уже…

Корф бросил взгляд на часы и присвистнул. Стрелки показывали без четверти три. Утро неумолимо приближалось.

— Да уж, засиделись мы с тобой, – он хлопнул себя по ногам и поднялся одним рывком. Я встала следом. Замерла в шаге от него. Он смотрел куда-то мимо меня и молчал. И не уходил. И я была готова стоять так хоть до утра – только бы не ушел.

— Катя, – он слегка склонил голову на бок, словно раздумывал над чем-то, – я…

— Не уходи, – перебила на выдохе. Корф снова нахмурился. — Мне все равно, что ты думаешь, – отмахнулась я. — Плевать, что скажут остальные. Просто не уходи.

— А твои близкие? Для них я умер, Катя. И воскресать не хочу.

— А тебе и не обязательно с ними видеться, – уговаривала я. — Марк у меня почти не бывает. Иногда Лизку подбрасывает, но она хорошая, да и маленькая еще совсем. Графу я не интересна, а мама…мама нечасто осмеливается ослушаться графа, – улыбнулась мрачно. — В конце концов, я имею право на личную жизнь! – и сжала кулаки, пряча в них дрожащие пальцы.