Научи любить (СИ) - Черная Лана. Страница 22

— Боюсь, со мной у тебя не будет никакой личной жизни, – теперь мрачно скалился Корф.

— Моя личная жизнь – это ты, Крис Корф! – прорычала, толкнув его кулаком в грудь. Он слегка отшатнулся. — И хватит уже ломаться, как невинная барышня, упрямый ты засранец!

На этих словах Корф расхохотался: приглушенно и откровенно по-мужски, – и обнял меня. А я разжала кулаки, чувствуя, как отступил страх. Теперь Корф не уйдет. Теперь я черта с два его отпущу. Не сегодня. И счастье затопило с головой.

Корф заснул сразу, едва рухнул на расстеленную кровать. Я же ворочалась, не находя себе места. И привычный диван казался твердым и неудобным. А в голову лезли бестолковые мысли, от которых лихорадило: губы Корфа на моих, его прикосновения и жаркое дыхание. Промаявшись до рассвета, я вылезла из-под одеяла и поплелась на кухню. Кофе всегда спасал от бессонных ночей. Теперь, когда Корф был так близко, желание, преследующее во снах, обострилось до предела. Наверное, поэтому я замерла перед спальней, приоткрыла дверь. Корф лежал на спине, запрокинув голову и вцепившись в бильце кровати. Кошмар? Или он не спит? Но я не могла разглядеть – в комнате царил полумрак. Поэтому я юркнула внутрь. Замерла у кровати. Корф спал и метался на постели. Пальцы побелели от напряжения, по заросшему щетиной лицу катился пот, одеяло сбилось в ногах. И все его тело, изрезанное побелевшими шрамами, дышало болью. Пульс слетел с ритма. Стало страшно. И уйти бы, но я не могла. Села на пол, положила голову на измятую простынь и тихо запела.

— Не плачь, мой грустный клоун, что цирк уехал прочь. Сожми в кулак все слезы боли и разорви со мною бездну ночи…

Слова рождались откуда-то из глубины, рифмовались, ложились на знакомый мотив и успокаивали Корфа. С его губ сорвался то ли хрип, то ли стон. Пальцы разжались, и одна рука свесилась с кровати, я коснулась ледяной ладони, сплела пальцы. Корф вздрогнул, с силой сжав мою ладонь.

— Печенька? – удивленный голос застал врасплох. Я подскочила, как ужаленная, а он резко сел, растирая влажное лицо. — Ты что здесь делаешь?

Дернула плечом, отступая к раскрытой двери. Сбежать, спрятаться, чтобы не было так отчаянно стыдно. Лицо горело, и ноги не слушались, а пульс разбивал вдребезги виски.

А Корф смотрел внимательно и под его взглядом становилось неуютно, как будто голая к нему явилась. Глянула на свою целомудренную пижаму с Микки Маусом и нервно хихикнула.

— Чего ты там прячешься? Иди сюда, – и подвинулся на кровати, приглашая. Я с сомнением глянула на Корфа, тот кивнул на кровать рядом. И я решилась: будь что будет!

Корф заботливо закутал меня в одеяло: оказалось, я замерзла и теперь дрожала в его сильных объятиях.

— Подглядывала, что ли? – предположил Корф, так и не дождавшись от меня ответа о причине своего позднего или раннего, судя по серости за темными шторами, визита к нему в спальню. Я мотнула головой. Он фыркнул, не веря.

— Ты кричал, – пролепетала, спрятав нос в одеяло. Не признаваться же, что подглядывала! А Корф прижал меня сильнее.

— Не спала совсем, да?

Я пожала плечами. Не спала. А теперь глаза слипались – так хорошо и комфортно было лежать рядом с ним, дыша запахом его тела, слушая сильные удары его сердца и низкий убаюкивающий голос.

— Спи, Печенька, спи, – шептал Корф где-то далеко, – а я постерегу твой сон.

ГЛАВА 11

Тринадцать лет назад.

Утро выдалось тихим и до омерзения солнечным. Солнце настырно лезло в глаза, отчего приходилось щуриться. Из ванной доносился шум льющейся воды. Катя забаррикадировалась и держала оборону от меня. А я сидел на кухне, пил кофе и думал. О многом. Рядом с Катей как-то не до того, она все время что-то придумывала, отвлекала от мыслей.

Два дня назад вообще затеяла со мной пирог печь. Улыбнулся, вспоминая. Часа два потом кухню отдраивали от теста, а себя от муки и джема. В итоге было решено купить пирог в супермаркете. Причем решено это было уже поздним вечером, а ближайший круглосуточный магазин оказался хрен знает где. Так еще Катька наотрез отказалась ехать на байке, что ютился под окнами, и самого меня не отпустила. Пришлось идти пешком. Всю дорогу она трещала без умолку обо всем, даже стихи читала и танцевала под одинокую гитару парня в переходе. А уж как меня умудрилась заставить спеть под скудный аккомпанемент – ума не приложу. Но она увлекла, заворожила, и мы пели на два голоса: «Love me or leave me and let me be lonely. You won’t believe me but I love you only».[1] И вытанцовывали под пение гитары. Потом накупили полные пакеты всяких сладостей, которые перепробовали на обратном пути, кормя друг друга и смеясь. И лишь дома обнаружили, что пирог все-таки не купили. Но нам уже было все равно. И рассвет мы встречали с чаем и пледом, удобно устроившись на балконе ее квартиры.

А сегодня она мне полночи мозг выносила, что я ей никто и не имею никакого права ломать ее жизнь. Я молчал, потому что, ей-богу, ссориться с ней не хотел, но она, девчонка упрямая, решила показать мне характер и доказать, что самостоятельная и вправе сама решать, как ей жить и как зарабатывать.

Я прошлой ночью чуть не рехнулся, увидев, как она зарабатывает. Была бы моя воля – выпорол…

Вечером позвонил Василий, сказал, что договорился о встрече с одним заграничным бизнесменом. И место выбрал «самое удачное»: местный стрип-клуб. По мнению моего друга, меня там точно никто не узнает. А сам он после возвращения как с катушек слетел: только и занят, что баб трахает. Впрочем, о моей просьбе не забыл, вместе с Плахой, бизнесмена они мне нашли. Осталось малое – напомнить, кто я.

Напоминать не пришлось, стоило только Самураем назваться. Алард Майер оказался правильным мужиком, ему даже место наших переговоров пришлось по душе. Как и танцовщица, обслуживающая нас по «вип-меню». Позже выяснилось, что Майер был завсегдатаем сего заведения. Каждый раз как бывал в нашем городе по делам – непременно вечерок коротал здесь, наслаждаясь искусством танца девушки в маске.

— Она восхитительна, – признавался Майер, когда все деловые вопросы были озвучены. — Она…– он подумал, видимо, подбирая слова, – роковая женщина. Сейчас сам увидишь.

Я увидел: эффектную брюнетку в черном облегающем костюме, открывающем плоский живот и длинные ноги, и ослепительно белой маске. Она вошла в танец с первыми аккордами музыки. Она не танцевала, она парила вокруг шеста. Каждое движение ее, каждый выпад или изгиб – все дышало чем-то диким, первобытным. Она будто существовала в параллельном от нас мире, но ее танец будоражил, выворачивал наизнанку боль и страхи. Она будто перерождалась, меняя цвет костюма с черного на белый, и маску со слепяще-снежной – на угольно-черную. И в самый пик ее перерождения я схлестнулся с ее синим взглядом. Катя?

— Твою мать, – прохрипел я, а она рухнула на пол. — Мать твою! – подскочил, резко схватив резво поднявшуюся Катю под руку.

— Пусти, – прошипела моя Печенька – теперь уж никаких сомнений! – вырываясь из захвата.

А я молча вытолкал ее из вип-кабинета и выволок на улицу через служебный вход. Она даже не пикнула – попробовала бы только! Глотнул свежего воздуха, остужая внезапно накатившую ярость.

— Ты сейчас переодеваешься, – заговорил, не смотря на нее. — И домой. И чтобы ноги твоей здесь больше не было. Поняла?

А в ответ молчание.

— Не слышу! – рявкнул зло.

— Поняла! – в тон мне проорала Катька, а следом хлопнула дверь.

А я стоял на улице, чувствуя, как кровь стучит в висках, а сердце выламывает ребра. От одной мысли, что моя Катя полуголая выплясывала тут перед похотливыми мужиками, перед глазами растилась багровая пелена. Как они пожирали ее взглядами, лапали своими ручонками. И пальцы сжимались в кулаки. А если она еще и… Знал же, чем подрабатывают стриптизерши. От этой мысли почва уходила из-под ног. Задыхался, представляя, что Катька могла с кем-то…