Двести женихов и одна свадьба (СИ) - Романова Екатерина "katerinaromanova". Страница 28

— Я распоряжусь на счет обеда. Женские истерики — по твоей части, Энтони, разбирайся, — похлопав целителя по плечу, виконт вышел.

— И ромашковый чай! — бросила вдогонку. — У меня воспаление!

— У тебя нет воспаления, — заметил сэр Бовейн, когда двери закрылись.

— О, что вы! У меня воспаление левой пятки.

Я похлопала по покрывалу рядом с собой, приглашая Энтони устроиться удобнее и поболтать.

— Серьезно? — мужчина выглядел так озадачено, что я рассмеялась.

— Это называется воспалением хитрости! Открою тебе маленький секрет, но обещай о нем не распространяться. Чтобы обмануть артефакт правды — нужно выпить чашку ромашкового чая. Допрос с пристрастием о хирургии лучше проводить без вмешательства этого злополучного камня. Такую информацию следует выдавать частями.

— Пойду и себе чашку чая попрошу.

Пока мужчин не было, успела заметить, что меня снова переодели! Что у сэра Кристиана за любовь к переодеваниям женщин, которых он на дух не переносит? Мои платья — дневное и домашнее, висели в шкафу, а мое ночное — на мне.

Пользуясь случаем, приняла душ и облачилась в домашний наряд. Почти. Я мучилась с крючками на спине как раз в тот момент, как сэр Кристиан открыл двери.

— Обед подан, леди Джулия.

— А вас стучаться не учили?

— Это мой дом, — виконт и глазом не моргнул.

— То есть, входя в ваш дом, правила приличия следует оставить на пороге рядом с держателем для зонтов?

Сэр Кристиан постучал в открытые двери и уточнил:

— Так лучше?

— Ваши манеры выше всяких похвал! — подарила мужчине язвительную улыбку через зеркало. — А, если бы я была голой?

— Думаете, меня так просто напугать женским телом?

Метнула в виконта взглядом, способным прожечь дыру. Да как этот гад только смеет?! У меня идеальное тело! Так и подмывало сорвать с себя атлас и спросить, где он нашел хоть один изъян? Но, к счастью, у меня железная выдержка. Я же хирург, а во время операции мы не чихаем, не пукаем, не икаем, и вообще не люди, а боги. Вот и сейчас у меня самая сложная операция под названием Кристианотомия!

— Сейчас застегну платье и выйду! — процедила сквозь зубы. «Из себя!», — добавила мысленно.

Виконт, скрестив руки на груди (похоже, это его любимая поза) с интересом наблюдал за моими мучениями, даже не спросив, нужна ли мне помощь. Очевидно же, что нужна!

— Так и будете смотреть, как я мучаюсь?

— Вы слишком эмансипированная, чтобы просить о помощи.

— А вы для этого слишком горды! — намекнула на заражение крови от банальной раны.

Развернулась и кудри, забранные наверх, рассыпались по голым плечам. Эффектно получилось — у виконта даже зрачки расширились.

— Что вы имеете в виду, леди?

— Вместо того, чтобы обратиться к целителям со своими ранами, вы предпочли поклониться закону и запереть их в темнице!

— Закон, да будет вам известно, должен соблюдаться неукоснительно! И в первую очередь

— графом. В противном случае, его можно не исполнять вовсе.

— Да будет вам известно, о достопочтенный граф, когда вы, кстати, им успели стать?

— Выборы состоялись сегодня утром.

— Сердечно поздравляю, — бросила небрежно. — Так вот, будет вам известно, законы пишут люди. И, если этот сборник букв противоречит логике и правилам морали, то его следует переписать!

— Вы предлагаете переписывать любой закон, который будет вам неугоден?! — усмехнулся новоявленный граф.

— Нет, только тот, который не позволяет воспользоваться помощью целителей и садит лучших друзей за решетку! Где сэр Бовейн?

— Наслаждается ромашковым чаем.

— В темнице?

Его сиятельство промолчал. Права была Кларисса. Сэр Кристиан меня не пощадит, раз уж лучшего друга засунул в тюрьму и достал оттуда, только чтобы мне помочь. Не много ли чести, к слову?

— Так я и думала! А теперь ступайте, справлюсь без вашей помощи!

И честно попыталась, но мои руки явно не созданы для застегивания крючков на спине. Словно издеваясь, они выскальзывали из гнезд и не желали в них возвращаться.

У графа дрогнули ноздри. Он поджал губы, гневно преодолел разделяющее нас расстояние и развернул меня спиной к себе. Думала — придушит. В его карих глазах пылал огонь, а что творится в его душе и представить страшно. Тем неожиданней оказалась нежность, с которой он собрал мои волосы и переложил их на грудь.

— Не смейте мне указывать, леди! — голос графа звучал если не нежно, то очень близко к этому. — Справится она! — добавил сэр Кристиан с легкой усмешкой.

Я наблюдала через зеркало, как грозный боевой маг ловко управляется с мелкими крючками на моем платье. Кажется, ему не в первой помогать женщине с одеждой. И тут я вспомнила, что когда-то у него были жена и дочь, в чьей смерти, кажется, он винит себя. Возможно, когда-то он также застегивал платье своей любимой, целовал ее в шею, обнимал со спины и шептал слова любви.

И гнев ушел. Обиды стали такими нелепыми и несущественными, что когда я заметила взгляд графа, искренне улыбнулась ему, едва сдерживая слезы. Никто не заслужил терять самых дорогих людей.

— Спасибо.

Он небрежно кивнул, бережно расправил мои волосы и, прежде чем выйти, произнес:

— Не убирайте их.

Я смотрела на закрывшуюся дверь как на Стоунхендж. Глеб и его злополучная шоколадка никак не выходили из головы. Но нам, женщинам, всегда хочется верить в чудо: что за блестящей оберткой окажется желанная сладость, которая растает нежностью на языке и отзовется теплом в сердце. Увы, жизнь все время подсовывает только грязь…

Таисия сложила для меня лучшие платья и сейчас на мне любимый из домашних нарядов. Легкая ткань, открытые плечи, мягкий корсет, в котором еду можно даже есть, а не только нюхать и облизывать, пышная юбка с небольшим подъюбником. К тому же, изумрудный отлично сочетается с моими волосами и выгодно подчеркивает цвет глаз. Сейчас мне как никогда хотелось быть красивой, но под глазами залегли синяки, кожа едва ли не прозрачная, и этот тремор — убийственный для психики хирурга — портил всю малину!

— Что ж. Покажи, на что способна. От твоего обаяния зависит жизнь! — приказала своему отражению и отправилась в гостиную… не убрав кудри.

Сэр Кристиан при моем появлении отложил газету и поднялся. Вот ведь странность — прежде он не отличался галантностью. Или решил забрать все хорошие манеры, те самые, которые лежат горкой возле держателя для зонтиков?

Стол накрыли возле окна. Под высокими крышками томилась еда, в бокалах ждало вино, а над фарфоровыми чашками вился дымок, разнося по комнате терпкий аромат аптечной ромашки. Граф отодвинул для меня обитый кремовым атласом стул и помог устроиться.

— С чего бы это вдруг? — поинтересовалась, расстилая на коленях шелковую салфетку. Непрактично! В своих кафе и дома я предпочитаю лен.

Аккуратно взяла чашечку и сделала глоток. Клифорд не предупредил, как быстро подействует и сколько нужно выпить, попробую осилить чайник. На всякий случай.

— Как вы знаете, сэр Бовейн — мой давний друг. Я прислушиваюсь к его мнению, поэтому хочу попробовать разглядеть в говорящих панталонах умную женщину.

Я подавилась чаем. Если это комплемент, то до ужаса корявый. Если оскорбление, то недотягивает.

Граф устроился напротив и развернул газету, на главной странице которой красовались наши с ним изображения.

— Вы всех друзей сажаете в темницу? — спросила резко, звякнув чашкой о блюдце. Большим я негодование выразить не могла — старательно изображала умную и уравновешенную женщину. Уравновешенную, я сказала! А что прибить его хочется, так еще подвернется случай вернуть за все хорошее.

— Энтони в отдельной комфортной камере, обеспечен литературой и сбалансированным питанием. До тех пор, пока я во всем не разберусь, он будет находиться там.

— В комфортной камере? Вы сами-то сидели в такой комфортной камере, где удобства за шторкой, а из книг пара замшелых романов, написанных корявым языком?

Мужчина свернул газету и небрежно швырнул ее на край стола.