Заберите вашего сына (СИ) - Мелевич Яна. Страница 61

Я молчу, стою в стороне и наблюдаю за тем, как бабушка Лили распекает ее. Магазинчикова кривится. Пытается оправдаться.

— Бабуль, я же не думала, что он через мост сиганет!

Не думала она. Ты вообще иногда думаешь?

Ощущаю, как завожусь вновь, поэтому придвигаюсь к окну и разглядываю парковку. Дворник вычищает выпавший недавно снег. Судя по клумбам вокруг, — она утопает в зелени и цветах летом. Наверное, красивое зрелище.

— Не думала она. Когда ты вообще думаешь? — ворчит Лилина бабушка, пододвигая к себе один из стульев для посетителей. Медсестра извиняется и выходит, предварительно посмотрев капельницу, стоящую у кровати Лили.

— Бабушка, это было важно! — настаивает Лиля, отчаянно размахивая руками. — Это ведь не просто совпадение. Этот парень, Максуд, он был среди людей «Зооспас». Прикидывался хорошим и вербовал людей через интернет, хотя я все еще не поняла, зачем им Влад, если он был и так с ними…

— И что для этого надо было в супервумен играть что ли? — возмущается Антонина Васильевна, а Лилька возмущенно сопит, приподнимаясь на подушке, когда я оборачиваюсь.

— Бабуля! — перебивает она, стуча кулачком по светлому одеялу. Видно, что ей тяжело, устала очень, все еще под воздействием лекарств. — Как ты не понимаешь, мы ведь так близко к разгадке тайны и…

— И ты больше в этом не участвуешь, — прерываю ее вдохновенную речь, и Лиля мгновенно замолкает. Округляет глаза, смотрит на меня так, словно видит впервые.

Подхожу к ее кровати, ставя руки на металлическую перекладину у ее ног и опираюсь, глядя прямо в карие глаза. Сейчас, без косметики, с растрепанными рыжими волосами и в больничной одежде она выглядит совершенно беззащитной. От одной мысли, что всего лишь на секунду эти два оболтуса, что были подле нее, могли не успеть — внутри все сжимается. Это то чувство, которое я забыл.

Бессилие.

Осознание того, что ты не можешь ничего изменить и просто вынужден наблюдать за тем, как твой любимый человек уходит от тебя.

— В смысле? — она моргает, все еще ничего не понимая. — Амир, ты чего? Все нормально.

Я не могу. Ярость снова накатывает волнами, а Антонина Васильевна будто чувствует и кладет ладонь поверх плеча Лили.

— Нормально? — мой голос срывается, он похож на шипение и от этого Лиля вздрагивает, ежась с непривычки. Ну да, привыкла ведь к добренькому мне, верно? Но ведь по-хорошему, мы не понимаем.

— Это ты называешь «нормально»?! — интонация громче и Антонина Васильевна хмурится, пытается меня угомонить.

— Амир, — ее строгий голос врывается в мое раскаленное до бела подсознание, где уже все полыхает вокруг. — Мы с тобой говорили.

Я сжимаю крепче холодный металл, слышу скрип кожи о гладкую поверхность и мои глаза сужаются.

— Я просил тебя, — начинаю тише, немного взяв себя в руки. — Помнишь Лиля? Просил быть осторожнее. Ты ведь помнишь это, верно?

Она громко сглатывает. Вижу мелькнувший страх в ее глазах и будто слышу быстрое биение сердца. Лиля не может осознать, понять, сложить один образ в своей голове с другим, а мне больше не хочется разыгрывать беззаботного мальчика, когда речь идет о ее жизни. Пусть потом обижается, не разговаривает, капризничает, дует щеки — делает все, что заблагорассудиться. Только останется жива.

Я больше не хочу этого испытывать. Не хочу снова потерять того, кто мне дорог. Никогда.

— Амир, я… — начинает Магазинчикова, сжав дрожащими пальцами края одеяла. У нее блестят глаза, словно она сейчас заплачет и с трудом сдерживается. Пытаясь казаться сильной. — Послушай…

— Не-е-ет, дорогая, это ты послушай, — беру себя в руки, до боли сжимая перекладину так, что побелели пальцы. — С этого дня ты заканчиваешь свою идиотскую беготню по подворотням. Никаких больше сенсаций, громких дел, погони за преступниками. Ты меня поняла?

Она хмурится, а Антонина Васильевна переводит взгляд с меня на Лилю и обратно.

— Амир, тебе стоит успокоиться, — снова вмешивается бабушка Лили, на что я огрызаюсь, почти не глядя на нее:

— А я спокоен!

Лиля молчит, дрожит и пытается собраться с мыслями. Я снова вкладываю в свой голос пережитые внутренние эмоции и из горла вырывается какой-то звериный рык, от которого она совсем сжимается:

— Поняла меня?!

Слышу всхлип и весь мир обрушивается, переворачивается с ног на голову. Я знал, до чего дойдет наш сегодняшний разговор. Возможно еще в ту секунду. Когда вновь приставил к ней охрану, усилив ее в два раза и отправив в эту клинику. Уже тогда понимал, что мне придется выбирать: быть лояльнее и вновь дать ей подвергнуть себя опасности. Или перечеркнуть все на корню. Сразу поставить точку, пусть и ограничивая ее свободу.

Дойти до шантажа и, возможно, разрушить то хрупкое доверие между нами, которое только успело сформироваться.

— Я поклялся тебе, что буду защищать тебя. Даже от самой себя. И если после этого ты будешь меня ненавидеть — мне плевать, — мой голос бесстрастен, хотя самого разрывает на части. Ее слезы меня душат. Потому что вижу: ей очень больно, и она с этим не справляется.

— Ты не журналистка, Лиля. Ты просто капризная, глупая и совершенно неуправляемая девчонка, привыкшая беспечно относится к собственной жизни…

— Амир! — рявкает Антонина Васильевна, но я ее больше не слушаю.

Мне нужно это сказать. Пусть лучше обижается на меня, пускай никогда не прощает. Только держится подальше от этой работы. От этой жизни, где мост, чокнутые зеленые или еще кто-то может забрать ее у меня. Я это переживу. Выдержу все, клянусь.

Кроме ее смерти, в которой буду виноват сам. Потому что недоглядел, не усмотрел и не успел вовремя.

— Ты никогда не сможешь добиться на этом поприще никаких высот, скорей создать всем вокруг проблемы, — слез так много, что они не успевают высохнуть. А ран на душе еще больше, ведь я наношу их ей, но больнее всего становится мне.

— Надеюсь все понятно? С этого дня ты под круглосуточным наблюдением. Охрана будет дежурить у твоей палаты днем и ночью, — от моего холодного тона вокруг температура становится ниже. Антонина Васильевна поднимается, а Лиля уже рыдает, не пытаясь даже этого скрыть. Она утирает глаза, кончик носа покраснел, однако ей наплевать. Сидит, ревет, пока ее бабушка придерживает ее за плечо.

— Ты мне в чем клялся, Доронов?! — рычит Антонина Васильевна, ткнув в меня пальцем. — Так какого черта делаешь сейчас?!

— Я много в чем клялся. Вот только иногда одна клятва нарушает другую, — бросаю, выходя из палаты и киваю медсестре.

Бабушка Лили что-то яростно кричит мне в след, но я почти не слышу слов. Вокруг просто вата, вакуум, который давит со всех сторон и лишь будучи в кабине лифта. Прислонившись к стенке, смотрю на потолок. Желтый свет лампы расплывается в единое пятно, сливаясь серебристым цветом стен лифта. Три, два, один — звенит звоночек, оповещающий о прибытии лифта, и я выхожу, чуть не столкнувшись с кем-то в дверях.

— Ой, прости… Ох, это вы, — голос мне знаком, я поднимаю глаза, видя перед собой того парня из «Зооспас».

Ну да, точно, Михаил кажется. Он по-доброму улыбается, но мне так тошно, что хочется ему врезать. Или себе, хотя неприязнь все равно скребется где-то в сердце. Он был рядом с Лилей, когда она нуждалась в помощи. Вытащил ее из реки первым. Мне бы поблагодарить его, да язык не поворачивается высказать хоть немного нужных слов.

— Лиле нужен покой, — бросаю взгляд на белые лилии в его руке. На языке кислый привкус от осознания происходящего. Вот он — добрый хороший мальчик, способный всем помочь. Тот, кто бы точно не сказал те злые слова и не отобрал бы мечту у своей любимой. Не запер в четырех стенах, а позволил быть собой. Настоящий мальчик-одуванчик, твою мать.

Но я не хороший мальчик — вот вся наша разница.

— Ох, жаль, — искренне расстраивается этот цветочек. Взгляд голубых глаз выражает истинную печаль, а сам Михаил протягивает мне букет, с истинно щенячьей улыбкой говоря:

— Передайте ей, ладно? Пусть выздоравливает, а я зайду тогда завтра.