Две столицы (СИ) - Вязовский Алексей. Страница 19

— Я немало странствовал по германским землям и полюбил простую крестьянскую пищу. Особенно гороховый суп с копченостями. А вы его любите?

Удивленные неожиданным заходом немцы закивали. Конечно! Это можно сказать национальное блюдо.

— А раз любите, то грех не поделиться своей любовью с моей армией. От вас лично господа представители, я через пару месяцев жду первую партию в сто пудов готового к употреблению сгущенного горохового супа. Мыслю так, что у вас хватит ума придумать, как его можно сделать из гороховой муки, жира и прочих ингредиентов таким макаром, чтобы моему солдату достаточно было закинуть его в кипяток и почти сразу получить вкусный и наваристый суп. Я готов закупать для армии сей продукт сотнями тысяч пудов. Не упустите свой шанс разбогатеть, господа.

Немцев аж парализовало от внезапной перспективы. А я прикидывал в уме, достаточно ли дал намеков им на то, как сделать классический немецкий эрбсвурст — «гороховую колбасу». Ничего сложного в её рецепте нет и со времен франко — прусской войны, она входила в состав рациона немецких солдат. И для моих целей это вариант превосходный. Справятся немцы с этим заданием, закажу им производство других концентратов и конечно же тушенки. Только надо будет освоить массовое производство жести и процесс пастеризации.

Мы еще побеседовали около часа. Я расспрашивал о том, как лучше организовать переселение их соплеменников из Пруссии, что они думают о заселении Сибирских просторов. Уведомил их о грядущем налоге на безграмотность, в их случае ослажняющемся необходимостью учить русский язык с нуля. Порекомендовал привлечь в свои поселения в качестве учителей дворян, в том числе и остзейских, чьи привилегии тоже будут обнулены. Под конец аудиенции, я спросил у делегатов, выращивают ли они картофель?

— Да, ваше величество. Это вельми хороший корм для свиней.

Я поморщился. В Европе предубеждение к картофелю было не менее сильным, чем в России. Потребовалось тридцатилетие непрерывных войн, начиная от Французской революции и заканчивая походами Наполеона, чтобы Европа оценила этот овощ. Но мне некогда было ждать.

— Я хочу закупать тысячу пудов к моему столу ежемесячно. Акромя того, вы по моему желанию выделите из числа молодых семей столько, сколько мне понадобится для возделывания картофельных полей там, где я укажу. Эти семьи будут обладать всеми правами переселенцев и моим благоволением.

Немцы возражать не стали. Им лично это никак не угрожало, а прихоти у государей разные бывают. Я ещё на их взгляд очень вменяемый. И про молодые семьи я упомянул не зря.

В мои планы входило прекратить порочную практику расквартирования военных на квартирах обывателей и отстроить нормальные военные городки в пригородах. А рядом с ними завести картофельные поля и возделывать их силами молодых немецких семей и не без помощи военнослужащих. По моей задумке крестьяне, прошедшие срочную службу в армии и распробовавшие вкус картошки с салом или с грибами, драников и пюре с котлетами — принесут эту огородную культуру в родные деревни. И она послужит дополнительной мерой продовольственной безопасности для нечерноземных районов.

Путь прямого принуждения я лично считал ошибочным, а армия это не только военный инструмент государства, но и огромная школа для изрядной части народа. И этим надо было пользоваться.

— Добрый день, граф! Как поживаете? Какие вести из Берлина?

Так с ласковой, любезной улыбкой обратилась Екатерина прусскому посланнику фон Сольмсу, когда перед обедом вышла в большой приёмный зал, переполненный придворными, членами посольств и личной свитой государыни.

Общее изумление отразилось на лицах. Уже месяц, как Екатерина, под влиянием близких своих советников, совершенно охладела к европейским дипломатам.

Враги Пруссии, французский и английский полномочные посланники — Франсуа де Дистрофф и сэр Ганнинг, переглянулись.

Екатерина хорошо заметила впечатление, произведённое её словами и дружеским жестом, с которым она подала фон Сольмсу руку для поцелуя.

Граф умный, опытный дипломат и придворный, желая ещё больше подчеркнуть соль настоящего положения, принял весьма скромный вид и негромко, но очень внятно проговорил:

— Что мне сказать, государыня? Раз вы так внимательны и интересуетесь делами моей родины, Пруссия может быть спокойна, какие бы тучи ни омрачили её голубые небеса.

— Болтун, краснобай! — не выдержав, буркнул грубоватый англичанин своему соседу и тайному единомышленнику.

Екатерина узнала голос, хотя и не разобрала слов. Живо обернулась она к двум неразлучным за последнее время дипломатам и деланно любезным тоном произнесла:

— Впрочем, что я… Вот где надо искать последних вестей, всё равно, о своей или о чужой земле. Во Франции и Англии знают всё лучше других… Даже самую сокровенную истину… Не так ли, сэр Ганнинг? А как по — вашему, Франсуа?

От волнения и злобного возбуждения зрачки у императрицы расширились, и глаза её стали казаться чёрными. С гордо поднятой головой, сдержанно — гневная и величественная, она вдруг словно выросла на глазах у всех.

Опасаясь неловким словом усилить ещё больше неожиданное и непонятное для них раздражение, оба дипломата молчали.

Но Екатерина и не ждала никакого ответа.

— А может быть, по законам дипломатической войны нельзя говорить того, что знаешь, а надо оглашать лишь то, чего нет? Значит, я ввожу вас во искушение своими вопросами. Прошу извинения. Мы, северные варвары, ещё так недавно стали жить с людьми заодно… Нам ещё многое простительно… Не так ли, граф? Мы, русские, например, очень легковерны… Читаем ваши печатные листки и думаем, что там всё — истина… Верим даже устным вракам и сплетням… Например, про дочку Елизаветы — княжну Тараканову.

В зале повисло тяжелое молчание.

— Знаете ли, господин де Дистрофф — Екатерина сильно сжала пальцы и сломала еще один веер — Мне тут сообщили о ваших шашнях с бунтовщиками. Это правда?!

Француз побледнел, отшатнулся.

— Гнусная ложь!

— А вот эти монеты с ликом Пугача — императрица вытащила из корсета желтый кругляш — Тоже ложь?? Не по вашему ли указанию их тайком чеканили в Польше? Как поживает господин Озакан?

Де Дистрофф еще больше побледнел, сделал шаг назад.

— Сей же час уезжайте прочь из империи — грозно произнесла Екатерина — И больше не возвращайтесь! В Версале передайте, что турецкий шпион нами пойман на Москве — императрица с благодарностью посмотрел на Суворова — И его уже везут в столицу. Мы его повесим перед французским посольским домом!

В зале ахнули. И сразу опять наступило короткое, но тяжёлое, почти зловещее молчание, совершенно необычное в подобных сборищах при этом дворе… Де Дистрофф опустив голову вышел в анфиладу, аристократы зашептались.

— Как разошлась наша матушка, — вдруг услыхала Екатерина недалеко за своей спиной знакомый голос Нарышкина. Обернулась, опять нашла взглядом Суворова. Кивнула ему на выход.

После этого глаза Екатерины посветлели, лицо приняло обычный, приветливый вид, пурпурный румянец сменился нежно — розовым.

— Увесиляйтесь, господа, мне надо перемолвиться с Василием Ивановичем

Глава Тайной экспедиции поклонился собранию, быстрым шагом вышел вслед за императрицей в малый тронный зал.

— Докладывай, Василий Иванович — Екатерина уселась на кресло у окна, обмахнулась новым веером, что ей подали слуги — Вижу что не в себе ты.

Суворов тяжело вздохнул, достал еще документ из обшлага камзола.

— Государыня, до меня наконец дошла корреспонденция из Казани от доверенного и очень умного человека.

— Что за человек? — повелительно спросила Екатерина

— Он бы хотел остаться инкогнито

— Я настаиваю генерал!

Суворов помялся, потом произнес:

— Это бывший сенатор Волков.

Императрица ахнула, захлопнула веер.

— Какая может быть вера этому прусскому шпику?

— Осмелюсь заметить, матушка государыня — коротко поклонился Сенатор — Перед отъездом в Казань Волков покаялся и раскрыл сеть прусских агентов. Я дозволил ему искупить вину шпионством