Возвращение росомахи(Повести) - Зиганшин Камиль Фарухшинович. Страница 15

За ужином рассказал Луксе о беличьем каннибализме.

— Так бывает, когда зверь ум теряет, — подтвердил он. — Соболь соболя в капкане никогда не трогает. Но, помню, как-то один к изюбру прикормился. Я сразу капкан поставил. Пришел проверять — в дужках одна лапа. Вроде ушел соболь, а по следам вижу, нет, не ушел — другой съел. Снова капкан поставил. Другой опять съел. Я рассердился — не шутка, елка-моталка, два соболя потерял. Наставил много капканов. На другой день прихожу — никого нет. На второй — два рядом лежат. У одного лопатка выедена. И этого дурной начал есть, да не успел, сам попался. Рядом гора мяса, а он своих ест, елка-моталка. Совсем дурной!

Громкое карканье известило о наступлении утра. Черные дармоеды слетелись на лабаз поживиться за наш счет. Пират и Индус, обычно разгонявшие их заливистым лаем, прятались от трескучего мороза в пихтовых гнездах, занесенных снегом. Но как только из трубы потянулась голубая струйка дыма, вороны разлетелись.

Мороз нынче потрудился на славу, обметав ветви толстой искристой бахромой, сверкающей в лучах восходящего солнца. Над нашей полыньей зябко ворочался густой и непроницаемый, как вата, туман.

Я весь день бил новый кольцевой путик по крутым бокам сопок, обрамляющим Буге. Так и назвал этот путик «Крутой».

Его дальний конец достигал зубчатого гребня водораздела Буге — Джанго. Оттуда хорошо было видно, как во всю ширь горизонта беспокойными волнами дыбятся горы, подпирающие белыми вершинами густо-синий небосвод. Воздух настолько чист и прозрачен, что, кажется, протяни руку — и достанешь до одной из них.

Мимо проплывали облака, легкие и зыбкие, как парусники. Следом по земле неотступно, как шакалы за добычей, крались их серые тени. Вдали синели мощные отроги главного хребта. Они властно притягивали взгляд, завораживали. Впоследствии, уже в городе, всякий раз, когда этот первобытный контур всплывал из глубин памяти, пробуждалась лавина воспоминаний и щемящее желание вновь оказаться в этих местах.

Ничто не пленяет меня так, как горы, — самое потрясающее произведение Природы. Стоит мне попасть в мир этих бесстрастных великанов, как меня охватывает необыкновенное волнение. Мысли очищаются, взлетают над обыденностью, и кажется, что вся твоя предыдущая жизнь осталась где-то далеко, нет никаких проблем и ты переходишь в иное измерение. Что еще немного — и постигнешь смысл быстротечной жизни, всеобщий закон мироздания. Верно подметил Владимир Высоцкий: «Лучше гор могут быть только горы на которых еще не бывал…»

Однако пронизывающий ветер поторапливал к спуску. Новый путик порадовал обилием тропок. Настоящее соболиное царство. Пожалуй, стоит снять большую часть капканов на приманку и переставить их сюда на подрезку.

Вернувшись к становищу, хотел посоветоваться с Луксой на этот счет, но он ошарашил меня сообщением, что в четырех километрах от палатки появился шатун — зверь-смертник. Косолапый настолько худ, что, пройдя по лыжне метров сто, провалил снег всего два раза. На следах — пятна крови.

Решили с утра идти за ним по следу с собаками, иначе спокойной охоты не будет. Он может разорить лабаз, залезть в палатку. Шатун ничего не боится. Встреча с ним грозит трагедией, поскольку терять ему нечего. Так и так финал у него один — смерть.

К охоте готовились обстоятельно. Перед сном Лукса вышел из палатки. Неожиданно раздался его громкий крик: «Хо-хо!» Я настороженно прислушался: что происходит?

— Хо-о… — глухо отозвались сопки.

— Лукса, что случилось? Зачем кричал? — обеспокоенно спросил я, когда он вернулся.

— Ничего не случилось, — невозмутимо ответил охотник. — Прогноз радио проверял. Слышал, эхо голос потеряло? Снег будет. Обязательно медведя возьмем, — заключил он уверенно.

Легли поздно. Я никак не мог заснуть. Беспокойно ворочался. Сон был тревожный. Преследовал кошмар про исполинских мышей, загонявших разъяренного тигра к нам в палатку. Несколько раз вставал. Топил печь. Под утро, наконец, забылся.

Было еще темно, когда Лукса тронул меня за плечо. Жидкий рассвет едва наметился. За ночь действительно выпал хоть и небольшой, но пушистый снег.

Я натягивал меховые носки, когда совсем рядом, за тонким брезентом палатки, раздался душераздирающий собачий визг. Тут же послышался злобный лай. Необутые, едва успев схватить ружья, мы выскочили наружу. Лукса первый, я за ним. Дальше все произошло гораздо быстрее, чем об этом можно рассказать.

Не успел я оглядеться, как громыхнул выстрел. Бросившись за палатку, увидел метрах в двадцати бурого медведя, отбивающегося от наседавшего с отчаянной смелостью Пирата. Собака ловко уворачивалась от когтистых лап. Рядом с медведем лежал окровавленный Индус.

Второй выстрел Луксы грянул одновременно с моим. По глухим шлепкам поняли, что пули достигли цели. Шатун взревел и, сделав несколько шагов, повалился на бок.

Пират подскочил к нему и злобно рванул шкуру на загривке, но, увидев, что зверь не реагирует, успокоился. Вялые уши косолапого говорили о том, что он мертв, но Лукса на всякий случай выстрелил еще раз.

— Не сердись, Пудзя, совсем состарился медведь. Пошел отдыхать в верхнее царство, — произнес традиционное удэгеец.

Тут меня запоздало затрясла мелкая дрожь. В горячке мы выбежали в одних носках и раздетые. Мороз быстро напомнил об этом и погнал в палатку.

Одевшись, вышли осматривать добычу. Это был здоровенный, но чрезвычайно костлявый самец, истощенный до такой степени, что кожа свисала складками. Темно-бурая шерсть местами слиплась от смолы. Голые, неприспособленные к морозу ступни потрескались и кровоточили.

По следам восстановили картину происшедшего. Шатун по лыжне вышел к палатке. Неслежавшийся, пухлый снег скрадывал звуки его шагов. Осторожно прокравшись к ничего не подозревавшим собакам, медведь ударом лапы разрушил пихтовую конуру и, размозжив череп Индуса, бросился с ним в лес. Но уйти ему помешал ринувшийся вдогонку Пират.

— Молодчина! Не спасовал, — ласково потрепал Лукса собаку.

Он острым ножом «расстегнул» шубу медведя от подбородка до паха, и мы принялись свежевать тушу. Но вскоре бросили эту работу, так как мясо было сплошь поражено длинными узкими глистами. Так вот почему медведь не сумел нагулять жира.

— Чего такой куче мяса пропадать, давай используем на приманку, — предложил я.

— Соболь плохо на медвежье мясо идет. Засыпай снегом, — не согласился бывалый промысловик.

Он вырезал у медведя только желчный пузырь. Удэгейцы используют его при кашле, расстройстве желудка. Пьют желчь свежей. Или, высушив в сухом тепле, растирают в порошок и употребляют по щепотке. Я же взял себе на память коготь длиной почти восемь сантиметров.

Успешное и быстрое избавление от шатуна несколько омрачилось гибелью Индуса. После всех треволнений на охоту решили не ходить. Похоронив собаку, перекололи остатки кедровых и ясеневых чурок. Получилась огромная гора дров. Иные поленья были испещрены узкими каналами, впадающими в просторные «комнаты», в которых черными комками лежали оцепеневшие муравьи. Трудно поверить, что весной в них проснется жизнь, и шустрые работяги снова заснуют по лесу.

Я положил одно полено возле печки и весь вечер наблюдал, что произойдет с муравьями. Увы, резкое тепло не вывело их из оцепенения.

После ужина обдирали соболей. Дело это для меня пока трудоемкое и утомительное. Еще отремонтировал несколько капканов. На одном не было язычка. Пришлось отковать его из раскаленного гвоздя на обухе топора.

Пока занимались всем этим, свечка успела прогореть. Я заметил, что в морозную погоду она горит медленнее и одной хватает на три дня. И это понятно — парафин на морозе плавится только в лунке у фитилька, и «сосулек» из расплавившегося, не успевшего сгореть парафина не образуется. Поэтому свечку лучше устанавливать подальше от печки, на небольшой высоте, но и не слишком низко, чтобы не ухудшать освещенность.