Мой персональный миллионер (СИ) - Шайлина Ирина. Страница 37

Надо что-то делать. Завтра же начну искать квартиру. А за задвижкой сегодня же! Я посмотрела в окно – ночь уже, темно. Придётся завтра. Тем более, мне ещё и приколачивать её самой. Германа-то все устраивает.

Задвижку я купила следующим же утром. Проводила Германа на работу, засунула сердито сопящую Соньку в комбинезон и пронеслась в ближайший хозяйственный магазин. Работал он с девяти, на экране телефона восемь сорок пять. Все эти пятнадцать минут я ходила по тротуару туда-сюда, приплясывая от холода. Чуть не отморозила нос, зато плюсы были — дочка в своём меховом коконе уснула сладко и крепко.

Я приобрела шпингалет. Обычный такой, советский, железный. Такой был на двери ванной в квартире моего детства. Но тот ходил туго и со скрипом, по бокам на него налезли мазки застывшей белой эмали, которой покрывали дверь при очередном ремонте. Этот новехонький.

Молотком я стучать не стала — Соня спит. Вовремя вспомнила, что на антресолях находится филиал кладовки, а там лежат какие-то коробки, терпко пахнущие машинным маслом. Может, шуруповерт? Я пододвинула стул, полезла наверх. Открыла дверцу. На голову мне спланировал пакет, засунутый накануне Германом. Пакет, про который я успела забыть. Сам о себе напомнил.

Я стояла на табуретке и смотрела вниз. Содержимое не выпало, но было понятно, что внутри что-то лёгкое, даже цвет угадывался — насыщенный винный. Я не устояла. Любопытство — порок, однозначно, но необоримый. Поэтому с табуретки я слезла, вытряхнула содержимое пакета на кровать.

Это было платье. Лёгкое, почти воздушное. Невероятно глубокого цвета. Я подхватила его на руки, развернула. Красивое. Не дура, понимаю — для ужина. Однако на меня посмотрел, припрятал. И правильно сделал, не пойду, даже мерить не буду. Я поднатужилась и вернула пакет на место. Поверила антресоли — шуруповерта нет. Да и откуда ему взяться в миллионерском хозяйстве? В коробке лежали непонятные мне железки, смазанные маслом. Бог с ними.

Поэтому задвижку я прибила, дождавшись, когда Соня проснется и отобедает. Я стучала молотком, а дочка восторженно вскрикивала на каждый удар — не иначе, как барабанщица растёт. Шляпки гвоздей чуть скривились, смяли дерево, стянули его трещинками. Дверь было жалко. Зато теперь она закрывалась. Буду мыться спокойно, а не о кубиках мечтать.

— Правильно? — спросила я у Соньки.

— Угу, — согласилась она.

Вот, и ребёнок меня поддерживает. И совсем не важно, что "ага" и "угу" это почти весь её словарный запас. Я держалась час. Успела замариновать мясо, надеясь, что уж сегодня его не сожгу. А потом сдалась. Никто ведь не узнает, правда? Укачивала Соньку, придерживающую одной рукой бутылочку, которую уже не сосала, но изо рта не выпускала, а другой рукой вцепилась в прядь моих волос. Я отговаривала себя. Ну не стоит ведь. Но слабая любопытная бабская натура взяла верх. Я сломалась. Осторожно уложила спящего ребёнка и полезла на антресоли.

Платье было из лёгкой, тонкой, но одновременно плотной ткани. Это точно не шелк, я даже не знаю, как эта прелесть называется. Разложила на постели. Погладила. Оно было божественным. Я сбросила футболку с шортами и надела платье. Оно ласкало кожу. Подошла к зеркалу. Как на меня шили. Вот же гад, один раз общупал, один раз нагишом лицезрел и на, получай платье, миллиметр в миллиметр.

Оно не было декорировано. Простое абсолютно. Треугольный вырез, едва приоткрывающий грудь. Сзади такой же, заканчивающийся под лопатками. Спереди до середины лодыжки, а сзади — до пола лёгкими складками. Буду на каблуках — идеально. Я повертелась, любуясь собой. Будь платье ярче, могло бы быть вульгарным. А оно тёмное, тягучее. Волосы, наверное, надо будет убрать. Или распустить, позволяя виться?

— Тьфу ты, — вполголоса выругалась я. — Стоило только примерить, уже прическу нафантазировала. Снимай, Лида, снимай, от греха, — дала себе совет и сразу же его послушала.

Торопливо, словно ткань жгла кожу, сняла платье, и снова сунула его наверх. А сама вниз, на грешную землю. Мясо жарить.

Мне показалось, или Герман стал возвращаться с работы позднее? Я, сама того не замечая, начала его ждать. Привыкла. Поэтому, когда в замочной скважине повернулся ключ, подхватила Соньку и пошла в прихожую. Так, словно вот просто мимо проходила.

— Привет, — сказала я.

— Привет.

Сначала Герман пропустил Сатану. Вернулся. Забастовки устраивать надоело, сразу сюда. Выглядел кот неважно — шерсть свалялась, одно ухо подрано и сочится кровью. Зато глаза лучатся самодовольством. Мужик, блин.

— Я сейчас ухо ему обработаю.

Голос Германа максимально нейтрален. Видимо, и его терпение не безгранично. Сколько можно со мною нянчиться? Понятно, но все равно горько. Я поставила чайник, Герман сполоснул руки тут же, на кухне, достал аптечку.

— Или сюда, альфа-самец, — позвал он Сатану.

Тот подошёл, я изрядно удивилась — меня то кот в упор не слышал и не видел. Только когда нужно что-то. А тут сел. Стерпел и перекись, и даже медицинский клей. Не поморщился и протестовать не стал. Но потом сразу отошёл в сторону и, вытянув ногу, начал приводить в порядок хозяйство, которое, судя по горделивому виду кота, активно использовалось. Теперь поморщилась я.

— Мужик, — похвалил Герман. — Завидую.

Я отвернулась и загремела посудой, предпочитая не замечать взглядов кота и Германа, которые дружно решили на меня посмотреть. За весь вечер мы не потратили и десятка слов. Шпингалет не остался незамеченным. Герман хмыкнул, но ничего не сказал. Пошёл в душ, я специально слушала — задвижка адски громко щелкала — пользоваться ею не стал. Ну и ладно, зато я буду пользоваться.

Уложила Соньку с собой, словно пытаясь спрятаться. Меня, впрочем, никто не искал — Герман спокойно завалился спать на свой матрас уже в одиннадцать.

Продолжили мы молчать и утром. Нет, мы и раньше особой болтливостью не отличались, но сейчас наше молчание давило. Я чувствовала себя виноватой, обязанной. Ни то, ни другое мне не нравилось. Провожать я не вышла, слушала, как теплолюбивый Герман вполголоса ругается, пытаясь отыскать брошенные вчера перчатки. Я поднялась.

Я поступаю правильно.

— Герман, — я говорила тихо, почти шёпотом, но он услышал сразу. Поднял взгляд, ожидая продолжения. Я сказала уже громче: — А что будет, если ты не пойдёшь на этот ужин?

— Наследства лишат, — беззаботно пожал плечами он.

Накинул пальто, бросив затею отыскать перчатки. Это вторая уже потерянная пара, подозреваю, что Сатана лишь делает вид, что смирился с Германовской ролью самца и втихую пакостит.

— Я пойду.

Сама себя ненавидела. Но настолько неблагодарной быть нельзя. Сама себя потом поедом съем. Сколько Герман для нас с Соней всего сделал, а мне всего пару часов попозориться перед новыми русскими.

— Там платье, наверху на…

— Я видела, — перебила я.

Герман улыбнулся. Той самой шальной мальчишеской улыбкой, от которой у меня мурашки и тугой узел внизу живота. Ничего не сказал, спасибо. Вышел, лифта дожидался, посвистывая.

— Оно красивое! — сказала я вслед, когда двери лифта уже закрывались.

Камень с плеч. Оставшееся до ужина время я решила потратить с пользой. Сходила на маникюр, первый раз за несколько месяцев. Теперь мои коготки были почти такого же цвета, что и платье, только больше отдавали вишней. Посетила даже косметолога. Денег было жаль, но ударить в грязь лицом не хотелось. Мне было непросто — пришлось таскать с собой Соньку. По дороге трясти её как следует в коляске, чтобы крепче уснула, а потом торопить мастера доделать все, пока не проснулась. Когда до момента икс оставались сутки, мне оставались только туфли. Мои к платью не подходили категорически.

— Герман, — обращаться к нему не хотелось, но сил моих возить Соню по городу уже не осталось. — Я туфли хочу купить. Ты с Сонькой не посидишь? Ещё не поздно, я успею. Завтра некогда.

Герман, занимавшийся тем, что смотрел телевизор, переключая каналы через каждые две минуты, обернулся ко мне, отбросив пульт. Тот проехался по кровати и упал на пол с другой стороны.