52 Гц (СИ) - Фальк Макс. Страница 125

Я виноват перед тобой больше, чем перед кем-либо еще. Но я не могу. И не хочу — так.

Я всегда был и всегда буду благодарен тебе за все, что ты для меня делал. И даже за то, что ты попытался спасти то, что рушилось. Ты всегда делал все, что мог, ради меня.

Но мне омерзительно, что я не нашел в себе силы сказать вам «нет» столько раз, сколько было нужно, чтобы вы услышали.

Я не могу сделать тебя счастливым. Мне жаль. Я не знаю, как выразить в этих словах все свое сожаление, я могу лишь повторять: мне жаль, очень жаль, горько жаль, мне безумно жаль. Ты заслуживаешь счастья. Ты заслуживаешь любви. Ты столько сделал для меня, стольким был для меня! Я полагался на тебя в стольких вещах!.

Но, полагаясь на тебя, я разучился быть самостоятельным.

Весь этот год меня сопровождала она ужасная мысль. Я панически боялся потерять тебя. Панически.

Потерять вас обоих.

И ради того, чтобы вы оба продолжали оставаться со мной, я делал то, что теперь вызывает у меня только стыд и раскаяние.

Я до сих пор боюсь остаться один. Это всегда было моим кошмаром — жизнь в одиночестве. Эта мысль и сейчас пугает меня настолько, что мне хочется разорвать это письмо, вернуться к вам, вцепиться в вас и просить вас никогда не оставлять меня. Умолять вас не отказываться от своего предложения, оставаться со мной, всегда, вечно.

Я не секунды не сомневаюсь в том, что вы меня любите.

Я всегда соглашался с тем, что другие решали для меня, за меня. Я всегда шел за чужими желаниями.

Мне стыдно это писать, но это правда — я всегда прилеплялся к тому, кто сильнее меня, и отдавал контроль в чужие руки. И больше всего на свете меня пугала мысль, что однажды мне придется что-то решать самому.

Если я останусь с вами сейчас, вам скоро некого будет любить. Меня не станет. Вы — два сильных, ярких, талантливых человека. Вы оба привыкли прогибать жизнь под себя. Каждый из вас владеет моим сердцем. Но если я буду с вами, никто не заметит, и вы, что ужаснее всего, тоже этого не заметите — как я тоже прогнусь под вашу волю. Чтобы не потерять никого из вас.

И меня не станет.

Это самое отчаянное решение в моей жизни, но мне кажется, оно единственно правильное. Я ухожу. Я не останусь ни с кем из вас. Я должен попробовать сам. Мне тридцать лет, а я никогда не пробовал жить один. Я был уверен, что я не справлюсь — ведь я слишком слаб, я не смогу, я не выживу в одиночестве, без опоры на того, кто сильнее.

Пришло время узнать, так ли это.

Майкл,

меня всегда восхищало в тебе, что ты делаешь только то, что по-настоящему хочешь делать и что считаешь правильным. Пожалуйста, никогда больше не изменяй себе. Смотреть, как ты ломаешь себя — мучительно.

С любовью,

Джеймс»

Глава 33

— Есть пульс, — услышал Майкл.

Рядом были голоса, неровный отрывистый писк — типично больничный, знакомый. Что-то яркое ударило ему в глаза, он поморщился, застонал, пытаясь закрыться. Свет исчез.

Все вокруг было мутным, расплывчатым, будто он смотрел сквозь натянутый на голову пакет. Он потянулся протереть глаза — руки были тяжелыми, он едва смог их поднять, до глаз даже не дотянулся.

Чувства возвращались, включаясь одно за другим. Потолок — белый, вокруг — светло. Он лежит, под спиной — твердо. В голове чугунная тяжесть. Руки, ноги — отзываются слабо, грудь — горит. На нее что-то давит, мешает вдохнуть. Рубашка распахнута, воздух касается кожи, печет, как свежий ожог.

Сгиб локтя остро кольнуло, его руку прижали, потом отпустили.

— Майкл, — над ним возникло нечеткое молодое лицо темноволосой девушки в униформе, с надписью AMBULANCE на нагрудном кармане. — Майкл, ты меня слышишь?..

Майкл слышал — через тяжелый гул в ушах. Хотел ответить, но понял, что губы тоже болят — и челюсть, вся, будто ее пытались выломать с двух сторон, и, кажется, преуспели. Держать глаза открытыми было по-странному тяжело. Что-то видеть, осознавать реальность — на это требовалась такая прорва сил, что Майкл закрыл глаза, возвращаясь в блаженную темноту.

На груди лежала бетонная плита — каждый вдох давался с трудом. Майкл потянулся было пощупать, где она там, сдвинуть ее — но наткнулся только на провода и две шершавые нашлепки. Его руки сразу же отвели, чтобы не пытался себя пощупать. Вокруг была типичная медицинская суета, как каждый раз, когда… Будто он…

Дыхание встало.

На одно пугающее, невероятное мгновение Майкла прострелила мысль — ничего не было, ничего не случилось, ему привиделась в нелепом бреду вся его жизнь. Он очнулся сейчас после той аварии. Той аварии, когда жизнь еще не изменилась, когда еще все можно исправить. Все можно предотвратить. Сейчас он придет в себя, оглядится — а рядом Джеймс, психует, молоденький. Ему восемнадцать, девятнадцать исполнится только в июле, он студент — здесь, в Лондоне, ни в какой не в Сорбонне. И Винсента никакого нет, они знать не знают никакого Винсента. Он останется с ним в палате, ночью будет реветь от испуга, но ему еще можно сказать — эй, кудряшка. Ты прав. Ты прав, вытри слезы, я сделаю, как ты скажешь. Я пойду, буду учиться, куда ты там предлагал. Даже спорить не буду. Не хочу с тобой спорить. Ты здорово все придумал, я знаю. У нас будет дом, заберем Бобби, я помню адрес, где мы хотели жить, наверняка он еще сдается. Уже, конечно, — уже сдается. Бобби будет такая лошадь — ты не поверишь. Надо много успеть, понимаешь — у меня через полгода сестра будет… А может, не будет, может, ничего не будет — Голливуда, Фредди, Виктории, твоей книги — все будет иначе, по-другому, набело. Давай?.. Давай, пожалуйста… Я поговорю с предками, я поговорю с Браном — он поймет, не сразу, но он поймет. Все будет хорошо. Мне приснился кошмарный сон, что я тебя потерял — просто обними меня, и прости, дурака, я буду слушать тебя — я не гордый, правда, я не мудак, я просто не знал, что все так обернется, — прости меня…

Майкл цеплялся за эту иллюзию, чтобы не вспоминать. Не давать памяти просочиться в сознание — лучше сойти с ума, чем помнить, нельзя помнить, надо верить — зажмурившись, истерически, как дети верят в рождественские чудеса, как в фей. Так и лежать, верить, не открывать глаз. В эфемерном, миражном не-знании. Пока ты не-знаешь — этот мир бинарен. Пятьдесят на пятьдесят. Когда ты откроешь глаза, ты увидишь себя в той самой палате — или нет. Да или нет. Сон или явь. Реальность или фантазия. Один шанс из двух. И если что-то сдвинется на точнейших вселенских часах, если случится чудо, если верить достаточно сильно, если в твою пользу возникнет микроскопический перевес, крошечный, тоньше волоса — все получится. Ты откроешь глаза, поумневший на десять лет — в тот самый день, когда все еще можно спасти. И спасешь. Обязательно.

— Майкл!.. — голос Дакоты вырвал его из сумбурных метаний внутри своей головы. Он открыл глаза.

Дакота — бледная, ненакрашенная, с пучком волос на затылке, смотрела на него и улыбалась трясущимися губами. Схватила за руку, сжала.

— С возвращением, гребаный ты ублюдок, — прошептала она.

— Что случилось? — шепотом спросил Майкл.

Что-то определенно случилось, если вокруг была такая суета.

Дакота по-девчоночьи шмыгнула носом, села рядом, к нему, прямо на пол.

— Я знала, что с тобой что-то не так, — нервным от облегчения голосом сказала она. — Знала! У меня было чувство.

— Какое чувство? — шепотом спросил Майкл, запрещая своей памяти двигаться назад, в прошлое, отвлекая ее сиюминутным разговором, пустыми вопросами, разглядыванием двух бриллиантовых гвоздиков в ухе Дакоты.

— Что с тобой что-то случилось!

— Прости, — зачем-то сказал он.

— Майкл, — в поле зрения снова показалась девушка из службы спасения, двумя быстрыми движениями отлепила от его груди пластины дифибриллятора, — мы отвезем тебя в госпиталь. Сейчас переложим тебя на носилки.

— А обязательно?.. — замутненно спросил Майкл.

— У тебя была остановка сердца, — пояснила девушка. — Пару дней побудешь под наблюдением.