Делай что должен (СИ) - \"Гедеон\". Страница 16

Казалось, от криков раненых и умирающих содрогнулось само небо. Костас закрыл уши, но крики всё равно всверливались прямо в мозг, сводя с ума. И несмотря на то, что Рам был далеко за пределами воздействия идиллийской эмпатии, казалось, что он чувствует весь тот кошмар, что творился на площади.

Полковник никогда не был малодушным и трусливым человеком, но сейчас ему очень хотелось закрыть глаза, чтобы не видеть творившуюся бойню. Но вместо этого он отнял руки от ушей, вцепился в прутья решётки так, что побелели костяшки, и смотрел, не моргая. Смотрел и запоминал то, за что заставит ответить Шеридана. То, что до конца жизни будет возвращаться ему в ночных кошмарах.

Сейчас этот кошмар царствовал на площади. Прежде чем вырубиться от эмпатического удара штрафники успели выпустить по магазину. Пёстрая брусчатка стремительно меняла цвет на равномерно-алый, будто заря покинула небесе и расплескалась по площади.

Это было бы даже красиво, если бы не крики боли, сливающиеся в сводящую с ума какофонию.

Среди карателей, не попавших под эмпатический удар, нашёлся кто-то толковый: на площадь выкатились роботизированные комплексы огневой поддержки. Заухали автоматические гранатомёты, посылая в толпу гранаты с сонным газом. Крики постепенно затихли и минутой позже глазам Костаса предстала зваленная неподвижными телами площадь.

Когда затих последний стон, из комендатуры вышел взвод карателей. Часть взялась помогать своим товарищам, схлопотавшим эмпатический удар, а остальные принялись сортировать павших идиллийцев. Костас наблюдал, как штрафники стаскивают в одну кучу убитых, а раненых и уцелевших, павших лишь от чужой боли, осматривают. Отсортированных идиллийцев забросили в кузова подъехавших грузовиков.

Костас не мог понять куда их везут. В то, что каратели вдруг решили проявить благородство и отвезти раненых в госпиталь, китежец не верил.

И оказался прав. Часть грузовиков, выстроившись в колонну, убыла в неизвестном направлении, а оставшийся объехал площадь по кругу, останавливаясь на перекрёстках. Во время остановок каратели выбрасывали из кузова по несколько идиллийцев, создавая жуткие композиции. Но зачем? Запугать горожан? Скорее всего — да: придя в себя, раненые начнут страдать от боли, создавая непреодолимый эмпатический барьер и служа одновременно предостережением остальным горожанам.

Вскоре Костас убедился в своей правоте. Едва действие газа закончилось, как площадь вновь огласили крики и стоны раненых. Хватало этих звуков, чтобы понимать — соваться на площадь опасно. Но идиллийцы совались. Не способные пройти мимо чужой беды, они стремились помочь раненым, но едва приближались к ним, как становились жертвами чужой агонии.

Машины экстренных служб, с их яркими проблесковыми огнями, особенно нравились карателям. Стоило такой приблизиться для помощи раненым, как корпораты с весёлым гоготом обстреливали спасателей.

Костас лишь бессильно скрипел зубами и наблюдал, чувствуя, что хуже быть просто не может.

Полковник понял, как ошибался, когда из здания комендатуры вывели Зару. Леди-мэр шагала с неизменным достоинством, будто не было рядом конвоиров, отпускавших сальные шуточки. Шаг идиллийки был твёрдым и уверенным, будто она до сих пор считала эту землю своей.

И тут до неё донёсся крик раненого. Арора повернула голову и узрела всё: сваленные в кучу мёртвые тела, залитую кровью площадь, скорчившихся раненых, пытавшихся уползти прочь от этого кошмара.

Ноги идиллийки подкосились и она не упала лишь потому, что пара корпоратов цепко держали её за предплечья. Самим карателям тоже пришлось несладко: их ощутимо шатнуло, придавило чужим горем, но штрафники почему-то воздержались от того, чтобы парализовать Арору.

Почему — стало ясно через минуту.

Идиллийку подтащили к месту порки и подвесили за руки. Один из штрафников разорвал платье на спине экс-мэра и поспешно отошёл за пределы действия эмпатии. Но Зара, похоже, уже не осознавала происходящего. Она повернула голову и неотрывно смотрела на сваленные в кучу тела. На изрядно залитую кровью, но всё ещё яркую разноцветную стрижку валявшегося у края женского тела.

— Ну, кому не слабо? — услышал Костас восклицание командира группы палачей.

— Дай я, — отозвался один из карателей.

Отобрав у товарища плётку, добровольный палач направился к беспомощной женщине. Костас буквально видел, как того ошарашили чувства идиллийки, едва он пересёк незримую черту эмпатического контакта. Корпорат остановился, несколько секунд тряс головой, а затем решительно подошёл, замахнулся и хлестнул идиллийку по спине.

Крик Ароры слился с воплем боли её мучителя. Под хохот товарищей неудавшийся палач уронил плеть и бегом бросился подальше от эмпата, выгнувшись и выпучив глаза от боли.

— А ну, отойди, — презрительно сплюнув, сказал очередной желающий проверить себя на крепость, перехватывая плеть. — Спорим, я выдержу три удара?

Он выдержал два. Выдержала их и Арора. Костас молился, чтобы она потеряла сознание, впала в спасительное забытье, но Зара лишь кричала и не отводила взгляд от тела мёртвой соуль.

Не в силах больше смотреть, Костас отошёл от окна и сел на койку, вздрагивая каждый раз, как раздавался крик идиллийки. Смысла стучать в двери, требовать от конвоя дать связь с Шериданом не было: Рам понимал, что истинным смыслом казни Зары была месть корпоратского ублюдка. Именно поэтому всё происходило под окнами камеры Рама: чтобы китежец видел и слышал, как убивают Арору.

Вот почему Костасу оставили брючный ремень — из расчёта, что полковник не выдержит изощрённого издевательства. Сперва весть о гибели дочери, потом казнь Зары… И ведь почти удалось — не устрой корпораты пальбу в городе, Рам уже висел бы в петле.

Но теперь полковник сдаваться не собирался. В умелых руках и ремень мог стать эффективным оружием. Может, он ещё успеет. Найдёт способ спасти хотя бы Арору.

Встав, полковник быстро вытянул ремешок из брюк и намотал на кулак.

— Конвойный! — зычно рявкнул Костас и врезал ногой по двери.

За окном послышался приглушённый расстоянием хлопок выстрела, а следом — разъяренные вопли штрафников.

Планета Идиллия. Город Зелар, квартал перед комендатурой

Чимбик хладнокровно обозревал залитую кровью площадь. Мёртвые и умирающие его не волновали — разум привычно задвинул эмоции далеко, на задворки сознания. Этим людям уже не помочь, а бессмысленное сострадание лишь мешает основной задаче — спасению мэра. У этой женщины хотя бы был реальный шанс: корпораты только приступили к казни. Чимбик, зная хрупкость человеческого тела и психики, не брался ставить точный прогноз — сколько ещё протянет Зара, — но на данный момент она получила всего лишь три удара.

Рядом зло скрипел зубами контрразведчик. Сержант опасался, что шальной дворняга выкинет очередной суицидный номер, но капитан лежал смирно, лишь изредка отталкивая лезущую в лицо ветку куста, служившего им укрытием.

Убедившись, что никаких дурацких выходок от напарника не ожидается, Чимбик переключился на корпоратов. Настроив микрофоны шлема на максимальную чувствительность, репликант подключился к планшету Грэма, чтобы тот тоже был в курсе разговоров палачей. Мешали только стоны и крики раненых и умирающих идиллийцев, выполняющих роль своеобразных «шлагбаумов».

Репликант оценил садисткую изобретательность карателей: эмпатия идиллийцев создавала практически непреодолимый барьер для их собратьев. Да и не только их — на обычных людей эмпатия действовала не хуже.

Семеро штрафников между тем развлекались вовсю, в своей излюбленной садисткой манере.

— Ну, кто следующий, слабаки? — оглядывая сослуживцев, поинтересовался штрафник-капрал.

Лица корпоратов скрывали забрала шлемов, потому репликант привычно пронумеровал их с помощью такблока. На планшете Грэма тоже появились цифры над головой каждого будущего покойника. А в том, что эти ржущие дворняги уже покойники, сержант не сомневался. Да, они ещё жили, разговаривали, но это ненадолго.