Вернуться домой - Чистов Олег. Страница 21

— Как же так, он молодой, моложе меня почти на десять лет, здоровый. Что случилось?

— Э-эх, мил человек! — протянул дьяк. — Молодой, здоровый. Я-то вон уже вроде зажился на белом свете, а Господь все меня не призывает к себе. Не в нашей власти это. Только ему ведомо, когда и кому срок подходит.

— Ну вот, начинай ты еще! — одернул его настоятель.

Дьячок быстро перекрестился, тихо шепча.

— Прости меня, Господи, на все воля твоя.

— Как и почему? Если бы мы знали, мил человек, рассказали бы тебе, а так сами ничего толком не знаем. Хоронили его у нас французские военные.

Начал рассказывать настоятель. Поднял руку к своему головному убору, похлопывая по нему, тужился вспомнить: «Как они называются-то?» Дьячок опередил меня. «Кепи бланш» — иностранный легион». «Точно, они самые! Правда, и гражданские были, очень солидного вида, очень!» — добавил он.

— Торжественно хоронили, военный караул и все прочее, что полагается. Правда, речей всяких там не было, все коротко и торжественно. Я потом подошел к старшему из военных, попытался узнать хоть что-то. Солидный такой офицер, седой, усищи белые, планки орденские, а вот в званиях я не разбираюсь. Он ответил мне очень просто: «Он до конца выполнил свой воинский долг». И все на этом. Потом подозвал к нам нотариуса и в его присутствии вручил мне бархатную коробку с орденами Николая. Там и советские есть, две звезды и медаль «За отвагу».

— Это наверняка за Афган! — вставил я.

— Тебе видней, милок. Похоже, ты о нем знаешь более нашего. Там и четыре французских лежат. Я в них плохо разбираюсь, что за ордена, за что их дают, но, видно, заслужил, если наградили и в последний путь так торжественно провожали.

Стоявший рядом дьячок тихо напомнил:

— Батюшка, ты-то про письмо не забудь!

Настоятель тихо охнул, почти по плечо засунул руку в карман рясы. Достал желтый конверт, скрепленный с обратной стороны печатью. Начал уже протягивать его мне и отдернул руку:

— Ты уж извини, мил человек. Это письмо в первую очередь адресовано вроде бы тебе, но хотелось бы убедиться точно, тебе ли? Письмо-то от покойного ныне, а мы как душеприказчики его выступаем.

Я все понял, достал из внутреннего кармана паспорт, протянул. Пока они внимательно, не спеша изучали его, вспоминал, как мог Николай узнать мою фамилию.

Когда мы с ним встретились, общались, выпивали, звали друг друга только по имени. А я даже не был уверен, что он назвал мне свое настоящее имя. Ломать голову не пришлось долго. Познакомились мы с ним на ярмарке, а там на мне всегда была пришпилена моя заламинированная визитка. Вот и вся разгадка.

— Вот и хорошо, все правильно.

Настоятель вернул мне паспорт. Протянул конверт, слегка придержав его в своей руке.

— Письмо было адресовано не только тебе, но и нам, так что ты уж нас извини.

— Да ну, что вы! Какие уж тут секреты, человека-то уже нет.

На верхней части конверта стояла моя фамилия, имя. Ниже, по центру конверта, жирная черта. Под чертой стояло: «Настоятелю русского храма в Сен-Женевьев-де-Буа, Париж, Франция, вскрыть через три года после моей смерти».

Конверт казался почти пустым, только в углу прощупывался плоский твердый предмет. Концом металлической расчески осторожно вскрыл бумагу с торца. Мои спутники стояли рядом, внимательно наблюдая за моими действиями. Встряхнул конверт над ладонью. Небольшая овальная серебряная с эмалью нательная ладанка выпорхнула из заточения мне на ладонь. Мгновенно вспомнил и понял все. Ах, Николай, Николай, что же ты со мной делаешь?!

— Батюшки, что это? — прошептал дьячок.

Каким-то не своим, осипшим враз голосом ответил ему:

— Это грех его, отец!

В конверте еще было два листочка бумаги: один обычного тетрадного формата, согнутый пополам, и другой — совсем маленький, с детскую ладошку. Маленький листок оказался обрывком полевой карты. Карта была затертой, замусоленной. Но названия нескольких населенных пунктов можно было еще разобрать. А четкий чернильный крестик, помечавший что-то, сразу бросался в глаза. Я понимал, что он обозначает. Большой лист был разделен, как и конверт, жирной чертой. Почерк был «летящим» неаккуратным — видно, Николай писал в дикой спешке. Верхняя половина письма предназначалась мне.

«Прости меня, но я так и не успел отправить это им по адресу».

Эта фраза была решительно зачеркнута, и рядом крупными буквами:

«Вру, не смог! Не смог, прости меня. Заклинаю, сделай это за меня!»

Росчерк подписи и дата.

В нижней части письма Николай обращался к настоятелю. Просил отправить ладанку по адресу, указанному на обратной стороне фотографии, находившейся внутри. Дальше писал: «Они все поймут! Молиться за меня не надо, сам за все буду держать ответ». Подпись, дата.

Прочитав все, протянул содержимое конверта священникам. Опять страшно захотелось курить. Дьячок понял мое состояние, указал рукой:

— Вон там лавочка.

Первую сигарету выкурил в несколько затяжек так, чтобы достало аж до кишок, автоматически прикурил другую. Что же это такое? Испугался Николай, смалодушничал? Нет, на него это не похоже! Человек прошел через такой ад, явно искал смерти и все-таки боялся отправить это страшное письмо? Интуиция, спасавшая его от смерти не раз, в этом случае, видно, ему подсказала, что из этой командировки он не вернется. Времени уже не было, и он поступил так, как поступил. Я пытался его оправдать, несмотря на то что он переложил теперь на меня эту страшную обязанность. Нуждался ли он в этом оправдании? Не зря он написал: «За все буду держать ответ сам».

Вернулся к своим спутникам.

— Ты видел, что там? — спросил меня настоятель, протягивая мне ладанку.

— Не видел, но знаю, что там.

Взял в руку вещицу, щелкнул замочком. На дне ладанки — овальная фотография, вырезанная, скорее всего, детской рукой из обычной, прямоугольной. Женщина лет сорока с небольшим. Симпатичная. Короткая стрижка, светлые, слегка вьющиеся волосы. Глаза весело смотрят в объектив, она улыбается. К ее плечу жмется девочка лет двенадцати, мамина копия, светлые волосы собраны в косу, перекинуты через плечо на грудь. Лучистые со смешинкой глаза. Ей очень хочется выглядеть по-взрослому серьезной, но ничего не получается. На обратной стороне фотографии мелким каллиграфическим почерком выведены все адресные данные. Щелкаю замком и возвращаю ладанку настоятелю. Я увидел то, что и ожидал увидеть.

Став уже достаточно взрослым, я не мог без содрогания смотреть кадры военных фильмов, где почтальон приносит в дом похоронку. Не мог понять, как они это могли делать. Не мог представить себя на их месте. Позднее не мог представить себя на месте военкома, стучащегося в дверь бывшего своего призывника. На месте офицера, сопровождающего на Родину «Груз-200», во времена Афгана, а потом и Чечни. И вот теперь я оказываюсь в этом положении. Непроизвольный озноб пробегает по телу. В голове проносится: «Ты все же посторонний человек, ты как почтальон в фильме про войну, а каково же было Николаю?» Опять пытаюсь его оправдать.

Дьякон осторожно берет меня под локоток.

— Наверное, надо возвращаться в храм, свечечки поставить по усопшим.

— Да-да, конечно, пойдемте.

Я в центре, священники по бокам, так и движемся по аллейке в сторону храма.

— Вы, наверное, больше и лучше знали Николая, — утвердительно спросил дьячок.

— Да, я думаю, он рассказал мне о себе все или почти все.

— Если вы не очень торопитесь…

— Я, конечно, расскажу вам о нем все что знаю. Теперь уже можно.

Глава 13

КЕПИ БЛАНШ

Некоторое время шли молча. О чем думали священники, не знаю, а в моей голове пульсировала только одна мысль: «И что мне теперь делать?»

Не выполнить последнюю просьбу Николая я не мог, как бы тяжела она ни была. Просто переслать все по почте на указанный адрес с коротким письмом, объясняя, как это все ко мне попало — это сделать можно, но что потом делать с собственной совестью, ведь загрызет, замучает. Понятно, что близким людям того парня не только эти вещи нужны, как память о сыне, брате. Не только этот крестик на карте, означающий место гибели родного им человека. С ними нужно говорить, объяснять, рассказывать, пытаться оправдать в чем-то Николая. По силам ли мне это? Как к этому подступиться? Вопросов в голове много, а ответов пока нет. Ничего в голову не приходит. Решил немного отвлечься, расспросить кое о чем священников. Повернувшись к настоятелю, спросил: