Играй в меня (СИ) - Шайлина Ирина. Страница 47

Он смотрел на нас настороженно, и я его опасения понимал — не та у меня репутация, чтобы на чай приглашать. И о том, что я мастерски проблемы доставляю неугодных людям, наверняка тоже наслышан. Да и Димка, чтоб его, тоже не последний человек. Я мог бы угрожать. Что сделать? Заставить его снова вскрыть Катину грудь и сотворить чудо? Но… я слишком пуст был. До звона просто пустой, кажется, постучи по голове и раздастся характерный глухой звук.

— Она точно больна давно?

— Вы думаете, я вас разыгрываю?

С него слетела вся бравада. Старый уже, безумно уставший человек, мне вдруг его стало жалко. И себя жалко. И Димку. А Катьку… её жалеть не получается. Потому что не верю, что умереть может. Как это, Катька, и мертвая? Так не бывает. Я сдохну, а Катька должна жить.

— Когда её можно будет навестить?

— Она в реанимации. Не сегодня, точно.

Но деньги решают многое. Я заплатил. Потом ещё заплатил. Наверное, Димка платил тоже, я словно в тумане бродил, не замечая толком ничего. К Катьке нас пустили. Она лежала, все такая же белая, как простыня больничная, которой её прикрыли. На саван эта простыня была похожа, её сдернуть хотелось, растоптать. Все вокруг пикало, цифры какие-то мелькали на табло, отмеряя, взвешивая секунды Катиной жизни.

Я привалился к стене, Димка вовсе сполз на пол. Я подумал, и сел рядом с ним. Курить снова захотелось страшно, рука даже к карману потянулась, но замерла, на полпути, словно очнувшись — какие сигареты, вообще, Катька умирает! С полу было видно её руку, тонкую, беззащитную, с иглой воткнутой в едва различимую вену. На руку было смотреть легче, чем на лицо, прикрытое на половину кислородной маской, лицо, на котором все черты заострились, даже глаза, казалось запали. Димка потянулся к постели, намотал на палец прядку тёмных волос, замер так, на несколько секунд, потом беспомощно уронил руку.

— Умирает, — глухим голосом сказал он. — Ты представляешь, умирает она. Мы её делим, делим, а она дохнет по капельке десяток лет и молчит.

И засмеялся. Смех дикий, неуместный заполнил комнату, метался, от стены к стене, не мог вырваться наружу, запертый, вместе с нами. От него мурашки по коже. С безумной силой захотелось ему по морде двинуть, даже кулаки зачесались, заревел бы что ли, лучше.

Глава 24

Катя

Лялька возлежала на софе гигантских размеров и лениво обмахивалась веером. Я ущипнула себя за руку, но Лялька никуда не исчезла, софа тоже на месте осталась. Тогда я шагнула вперёд и присела на самый краешек. Лялька лениво повернулась ко мне и посмотрела прищурившись.

— Я что, типа в раю? — решилась спросить я.

— А ты думаешь, что попала бы в рай?

Вопрос я оставила без ответа. Огляделась — для рая здесь было…странновато. Я вообще не задумывалась никогда, существует ли он, хотя в бога вроде верила. По крайней мере думала, что верю. Комната была огромной, под стать софе. Высокие сводчатые потолки терялись из виду, едва просматриваясь через… облака. Они маленькие, пушистые, словно нарисованные парили над нашими головами. Кругом стрекотали какие-то крошечные птички, бабочки летали. На полу сотни ковриков самых разных форм и размеров.

— Лялька, ты что, умерла тоже?

Она пожала плечами. Для того, чтобы выбраться с софы ей пришлось встать и идти по ней пешком. Потом спрыгнула на пол, и понеслась прочь вприпрыжку, с коврика на коврик. Я следом за ней.

— Не знаю… не задумывалась даже. Знаешь, в тот день… когда случилось то, о чем я не говорю, я сильно испугалась. Хотя, ты наверное догадываешься. И у меня получилось… спрятаться. Здесь ничего не было. Я решила, что это рай, но для рая здесь было очень странно и пусто. Я вспомнила все фильмы на эту тему, и решила, что здесь должны быть облака непременно. Я так долго об этом думала, что облака и правда появились. Тогда я стала придумывать это место шаг за шагом. Когда мне становится скучно я придумываю очередной коврик. Это как вязать, только пальцы не устают и никаких противных спиц. Птичек придумываю. Иногда, даже стихи сочиняю. Критиковать их некому, поэтому я считаю их шедевральными. Хочешь, прочитаю?

Я растерянно кивнула и следующие полчаса слушала длинную и унылую поэму о первой любви. Рифма хромала, ритм тоже, но говорить об этом я не стала. Уж в конце то концов, можно же хоть в раю почувствовать себя выдающимся стихотворцем. Зачем лишать человека иллюзий? Комната все никак не кончалась. Мы прошли мимо огромного причудливого озера, мимо настоящей пальмовой рощи в которой пасся самый натуральный единорог. Он был невероятно розового цвета, а рог судя по блеску на гранях, бриллиантовый, не меньше.

— Его я тоже придумала, — немного смутилась Лялька. — Но он очень милый.

К этому моменту я стала думать, что вместо рая попала в психушку, и в данный момент брежу на пару с Лялей. Но надо признать, это было даже забавно.

— Может, я просто сплю? — выдвинула предположение я.

Лялька на ходу оторвала цветок и протянула мне. Я понюхала — пахнет. Бывают ли сны с запахами, настолько же реальные, насколько бредовые?

— Тссс, — сказала шёпотом Лялька. — Пришли. В моем воображариуме вовсе не нужно спать, но сон я придумала тоже, ибо мне нравится спать, а ещё так у меня появляется время для бабочек, ковриков и прочей хрени, которой я занимаюсь.

Колыбель стояла в пещере. Не страшной, а очень уютной. На полу меховые шкуры, на стенах свечи, в очаге тлеют угли. Лялька слонялась, я дыхание задержала. Повернулась — на руках ребенок. Не младенец, года, может полтора.

— Я решила его придумать. Своего Левку. Красавчик, правда? Слава богу совсем на Владика не похож. Если бы ему нужны были документы я бы вписала, что он Арсеньевич. Но документы ему не нужны. Он никогда не будет взрослеть, зато не умрёт никогда тоже. Здесь идеально, Катька. Оставайся.

— Ты меня тоже придумала?

— Нет… у меня не получалось придумывать других людей. Кроме Левки…

Она спустила ребёнка с рук и он побежал вперёд, неуклюже и ещё неуверенно ставя пухлые ножки. Я возилась с ним до самого вечера, не знаю, есть ли в Лялькином воображариуме ночь, но заметно стемнело. Заморозил лёгкий дождик, впрочем, на меня ни одной капли не упало, словно они меня облетали стороной. Показалась радуга. В ветках диковинного дерева запели разноцветные птички. Ребёнок радовался и хлопали в ладоши.

Мне было сложно называть его Левой. Лялька то ни разу его не видела, но я несла на руках, окончательно и бесповоротно мёртвого… Каким бы он был в свои полтора года? Вряд-ли у него были бы Сенькины глаза и кудри. Но если Ляльке так хочется, то почему бы и нет? Я находила все более заманчивой такую жизнь. Что меня там ждёт? Ничего хорошего. А здесь птички поют, Левка топает, и не умрёт никто никогда… Может Лялька меня научит выдумывать коврики. Если я и сошла с ума, то мне определённо это нравится.

Я поймала ребёнка и прижала к себе. Он был до жути настоящим, тёплым, даже пах молоком. Погладила по упругим кудряшкам. Я не знаю, что происходит, но решила, что даже пытаться не буду понять. И изменить тоже. Малыш прижался ко мне и уснул. Я интуитивно отыскала огромную софу, уложила его и легла рядом. Вскоре к нам присоединилась и Лялька.

— Хорошо тут, да?

— Да, — согласилась я. — Ты ещё в озеро придумай пару чёрных лебедей.

— И правда, — обрадовалась Лялька, захлопала в ладоши едва не разбудив ребёнка.

Я глаза закрыла. Накатывал сон. Странно спать во сне. Или в раю. Или в воображариуме. Но сопротивляться было невозможно. Когда проснулась, то увидела, что озеро подкатывает к самой софе, мягко плещется о её ножки. Словно на острове оказалась. Ребёнок лежал на краю и свесив руки касался пальцами воды. Чуть в стороне плавала пара чёрных лебедей.

Красиво. Я села к краю, возле Левки и ноги свесила. Вода тёплая. Один лебедь подплыл совсем близко, ещё немного, и можно будет до него дотянуться.

— Мне хорошо с тобой, — сказала Лялька сзади. — Я бы тебя навсегда здесь оставила, но поняла, что нельзя… Тебе вернуться нужно.