Поющий омуток(Рассказы и повесть) - Крашенинников Авенир Донатович. Страница 17

— Корова, бычок, кабанчик, куры — все огонь спалил, — всхлипывала сторожиха дальней пасеки Анна Митрофановна. — Старики-то дым почуяли, в дверь торкнулись, а она снаружи приперта. Через подполье да через лаз только и спаслись.

— На лес бы не перебросилось, на лес бы не перебросилось, — повторяли все, то в одиночку, то разом.

— Ветер на Быстринку валит, — сказал Петя-пасечник.

Вдруг за речкою что-то ахнуло, взвыло, и вместо дома закружился раскаленный вихрь дыма, искр, пламени. Все обрушилось, потемнело, вспыхнуло снова, но уже без прежней жадной силы, а как будто для проверки: не забыто ли чего. По Быстринке черными рыбами поплыли головешки. Тетя Фиса заревела в голос, бабы подхватили. Подошла моя жена, накинула на плечи тете Фисе свой халат, уговаривая, повела к нашему дому…

Утренний воздух пропах горелым. На закраинах, в омутах Быстринки кружился взбитый пепел. Речка сноровисто очищалась, растаскивала его на мелкие частицы, прятала головешки в зарослях и завалах.

Жена растопила летнюю печку, поставила чайник. Старики под утро все-таки заснули, хоть завтраком их накормить.

Появилась Маринка, спустилась к речке умываться. Во время пожара я как-то не останавливал на ней внимания, уж слишком страшно и фантастично все вокруг происходило.

— Не могла закрыть глаза. Как закрою — огонь, — сказала она, и меня обрадовало, что никакого злорадства она не испытывала.

И наши деревенские — тоже. Несли Тудвасевым кто что может: одежду, обувь, посуду, деньги. Моя одежда старику не подходила: полы пиджака падали ниже колен. Я отдал погорельцу рубанок и плотницкий топор. Топор был замечательный, я выбрал его на вещевом рынке: щелкнул ногтем — зазвенело, точно ударили в колокол; гвозди рубил без щербины.

Старик все принимал без лишних слов, деловито складывал в кучки. Потом он сходил на пепелище. Я следил, как он торопливо подбегает к мосту, держа наготове мешок. Как-то непривычно, странно было видеть вместо дома, усадьбы нечто голое, черное, дымное — глаз проваливался.

Через час старик вернулся с туго набитым мешком, в котором что-то шуршало и звякало.

Я курил, он подсел рядом. От него крепко шибало гарью.

— На Базе давно дома продают, — сказал доверительно. — Штраковка у меня будет куда как большая, вот и купим. — В голосе его даже хвастовство мелькнуло. — Забор-то у тебя хилой, — ни с того ни с сего определил он. — Купи у меня, который не сгорел. Недорого — двадцать пять рублей возьму.

Я растерялся. Дочка, слышавшая торговлю, ахнула…

Приезжали милиционеры, пожарники, инженер, убивавшийся, что сгорела «Спидола». Велось следствие. Поговаривали, будто в ночь пожара видели лодку, из нее вылез человек с канистрой и пошел от водохранилища на угор. Допрашивали Тудвасева-младшего. «Это он, змееныш, запалил, как денег я не дал», — указывал Самсон Самсонович. Выяснили: сын в то время работал в ночную смену. Так виновных и не нашли, записали: от замыкания электропроводки загорелось.

Один я знал истинную причину пожара.

Ночной гость

Соседка, тетя Клаша, работница заречного совхоза, испуганно озиралась, точно ей сейчас, а не нам в будущем угрожала опасность:

— Ой, на Хмелинку-то лучше не ходите. Тамо-ка бараки стояли, бабы в войну лес валили, дак сумасшедший какой-то до се бегает, ищет, ищет… — Она понизила голос до шепота.

Я представил страшного мужика в лохмотьях, с безумными белыми глазами на обросшем замшелом лице. Он мечется среди пустых бараков, окликает внутрь, но в ответ только сыплется гнилая труха с обваленных досок да ветер постанывает в пустых щелях окошек. Представил, и стало жутковато.

Алексей вопросительно и лукаво посмотрел на меня. Он наезжал к нам порыбачить, поохотиться в сезон, погонять своего пса Арса, вислоухого кучерявого коккер-спаниеля, который в городском прозябании жирел, впадал в нирвану. Ныне зимой мы обговорили далекое путешествие, мечтали о нем; Арса приняли полноправным членом экспедиции.

Экспедиция планировалась землепроходческая. Дело в том, что в Быстринку, почти в начале ее зарождения, впадала речка Соколка, а к Соколке где-то в таежных дебрях присоединяла свою ключевую воду Хмелинка, образуя единую живую цепочку. Место впадения Соколки мы знали: под развалинами старого моста, черными, обернутыми в бархатистый мох. В перекрестье обрушенных балок, косо торчащих свай речка вбегала стремительно, ударялась боком о струи Быстринки. Завинчивались водовороты, кипели пузырьками кислорода, хлопьями пены. В этих водоворотах под прикрытием балок держались почтенные хариусы. Достать их почти невозможно: доля секунды — и крючок впивается в дерево. Пиши пропало! Акробатическое балансирование на осклизлом бревне, снайперская точность броска — иначе ничего не выйдет. Нам с Алексеем все-таки удавалось выхватить одного-двух неосмотрительных красавцев. Зато радовались по-детски, хвастались друг перед другом.

Алексею проще было балансировать на завалах. Он почти не имел телесности, кости у него были птичьи. Зато ходил с завидной скоростью, подошвами сапог касаясь только самых кончиков травы, я почти бежал за ним, чтобы не отстать. Поблескивая ранней лысиной, шоколадной от загара, выставив вперед бородку, еще удлиняющую его апостольское лицо, он на скорости своей успевал замечать оброненное на траву пестрое перо какой-нибудь птахи, необычайной расцветки листок, причудливо извернутый корень дерева. Тут же нагибался, всматривался яркими фиалковыми глазами в находку, определяя ей место в своей мастерской.

Перья и листья он наклеивал на бумагу или картон, повинуясь собственному богатому воображению, собирал из них живописные картины, которые не имели реального образа, однако будили фантазию и напоминали о нашей речке. Корешки в его руках обращались в забавные фигурки леших, оленей, русалок, человечков. Он чуть-чуть их подкрашивал, подчищал, потом поселял в причудливой толпе «корешков», где, как в человеческой, все были из одного материала, но различались обличием и характерами — от чудаковатого до зловещего. Какое адское терпение надо иметь, чтобы создать картину из перьев, из листьев либо деревянную скульптуру! Или какой талант, или любовь, без которых такое терпение немыслимо!

Накануне нашей экспедиции он совсем меня огорошил. После предостережения тети Клаши, обещавшей нам встречу с сумасшедшим, интерес к верховьям Соколки и таинственной Хмелинки у меня, мягко говоря, потускнел. Тетя Клаша еще продолжала нагнетать подробности: мол, и медведей там полно — задерут, и волки из оврага наскочат… В самом деле опасалась за нас либо имелись у нее какие-то свои соображения, я разгадывать не стал — Алексей тащил меня за рукав к скамейке. Усадил и жестом факира извлек из кармана штормовки круглую жестяную коробочку. В его глазах светилось торжество.

— Открой!

Я ногтями подцепил крышку и чуть не захлопнул снова. Коробочка была полна мушками. Они казались живыми. Зеленовато-коричневое брюшко перепоясывали полоски, полупрозрачные крылышки топорщились в обе стороны, смыкаясь углом к голове, похожей на зернышко граната. В брюшке искусно прятался крючок. Мушки были шедеврами искусства.

— Вот это да-а, — только и мог я сказать.

Алексею, как любому конструктору, хотелось испытать свою новинку в деле, он сейчас, несмотря на вечерние сумерки в нашей долине, готов был привязать мушку к леске и подбросить хариусам. Но мы отвлекли его ужином, расспросами о знакомых, о городском житье-бытье. Он любил наговориться всласть, увлекаясь точно так же, как один на один с перьями, корешками или теми же самыми зелеными мушками, на выделку которых ушли, наверное, многие ночи и пачки папирос.

Наконец нам удалось условиться, что выступим в поход на рассвете, и мы забрались на сеновал.

Все было серым: небо, луговина, взгорье, которое лишь угадывалось в сплошной сумеречной неподвижности. После первого шага по тропинке сапоги и штаны выше колен намокли — роса только-только успела залить все листья и травы. Арс плелся за нами, свесив ушастую голову, уныло переступая перепончатыми лапами. У него был такой вид, будто он сейчас вылез из болота после неудачного поиска.