Летний остров - Ханна Кристин. Страница 45

Сестра затянулась, выдохнула дым и посмотрела вдаль. Облачко дыма окутало ее лицо.

– Я много лет общаюсь с мамой, время от времени встречаюсь с ней за ленчем, звоню по утрам в воскресенье, веду себя, как подобает дочери, и при этом мы остаемся друг для друга вежливыми незнакомками. А ты… – она посмотрела на Руби, прищурившись, – именно ты ведешь с ней беседы, хотя обращалась с ней как с прокаженной.

Повисло неловкое молчание. Руби не знала, как его нарушить.

– Мы застряли в одном доме.

– Дело не в этом. – Кэролайн снова затянулась, медленно выдохнула дым и уставилась на траву. – Какая она?

– Самое неприятное, что она умнее меня. Все время заставляет меня вспоминать, какой была раньше, какими были мы. Знаешь, это больно. Сегодня утром, переправляясь на пароме, еще до того, как отец меня огорошил, я вспоминала наши поездки на окружную ярмарку. Как мы разговаривали по дороге, ели сладкую вату, бросали монетки на уродливые китайские блюда, и я… мне ее не хватало.

– Мне знакомо это чувство.

Руби заметила, что у сестры дрожат руки.

– Ты ее простила? Я имею в виду, простила по-настоящему?

Каро подняла голову:

– Я пыталась все забыть, и мне почти удалось. У меня такое чувство, будто это произошло не с нашей семьей, а с какими-то другими людьми.

– Значит, ты простила ее ничуть не больше, чем я. Просто ведешь себя тактичнее.

Кэролайн попыталась улыбнуться, но глаза смотрели безрадостно, и это тревожило.

– Руби, твоя честность – дар Божий, даже если она причиняет людям боль. Ты… понимаешь, ты – настоящая. А я, похоже, не могу…

Из открытого окна дома донесся визг. Руби вскочила:

– О Господи! Кого-нибудь убили?

Кэролайн поникла, как сдувшийся шарик, плечи опустились, с лица словно сбежали все краски.

– Принцесса проснулась.

Руби шагнула к сестре:

– Каро, ты в порядке?

Улыбка Кэролайн была слишком мимолетной, чтобы считаться настоящей. Руби поняла, что сестра снова притворяется. Она встала и пошла в дом, напряженная спина, казалось, не гнется. Руби последовала за ней.

– А-а-а!

На этот раз кричали два голоса.

Кукла-попрыгунчик с шумом и дребезжанием скатилась по ступенькам и проехала несколько футов по кухонному полу. Каро устало улыбнулась:

– Уходи, спасайся.

Вслед за попрыгунчиком по лестнице слетела голая кукла Барби и прекратила полет, стукнувшись о ножку стула. Крики становились все громче, Руби с трудом поборола желание заткнуть уши.

– Давай поднимемся, я хочу по крайней мере увидеть племянницу и племянника.

– Поверь, это не самая удачная мысль, когда Дженни в таком настроении.

Загрохотала еще одна игрушка, затем раздался пронзительный визг:

– Ма-ама! Иди скорей!

Кэролайн обернулась к сестре:

– Может, в другой раз?

– Ладно, на следующей неделе я посижу с детьми. А вы с Джерри сходите на танцы или еще куда-нибудь.

– На танцы, – мечтательно повторила Кэролайн. – Это было бы здорово.

Руби вдруг вспомнила, что на следующей неделе ее здесь не будет, она вернется в Калифорнию, чтобы рассказать о матери в передаче «Шоу Сары Перселл». На душе заскребли кошки.

– Тебе лучше возвращаться, в это время дня на паром огромные очереди.

Руби взглянула на часы:

– Черт! Ты права.

Кэролайн взяла ее под руку и потянула к двери. Здесь она помедлила.

– Мне очень жаль, что ты узнала про папу, но, возможно, тебе это поможет. Все мы люди, Руби, обычные люди со своими достоинствами и недостатками.

Руби обняла сестру и порывисто прижала к себе. Обе чуть не задохнулись.

– Я тебя люблю.

– Я тоже тебя люблю, Кубик Рубика. А теперь иди, пора.

Руби отстранилась. У нее возникло странное ощущение: если она скажет еще что-то – что угодно, кроме простого «до свидания», – Каро рассыплется на кусочки. Поэтому она ничего, кроме «до свидания», не сказала.

Нора сидела за кухонным столом, не сводя застывшего взгляда со стоики писем. Она только что поговорила по телефону с Эриком, и наступившая тишина стала действовать ей на нервы.

Нора потерла пульсирующее запястье. Утром она около часа пробовала передвигаться на костылях, и у нее начало получаться. Она уже могла преодолевать небольшие расстояния. Если так пойдет дальше, к концу недели она научится обходиться без опостылевшего инвалидного кресла. Но, тренируясь с костылями, Нора не достигла того, на что рассчитывала, – ей не удалось полностью выкинуть из головы письма, они все время были с ней.

Нора попыталась настроиться на нужный лад. Она твердила себе, что письма – это всего лишь слова, значки, выведенные чернилами на бумаге, и их написали посторонние, чужие ей люди. Неужели она не найдет силы взять ручку и сочинить что-нибудь подобающее? Как минимум попрощаться и поблагодарить за внимание.

Но нет, любой ответ, который она пыталась изобразить, начинался одинаково: «Дорогие читатели». Иногда у нее получалось жалкое, грустное начало: «Не могу выразить словами, как мне жаль…», или «Как я могу выразить то, что лежит у меня на сердце…», или «Теперь вы знаете, кто я на самом деле».

На этом она застревала, вторая фраза не приходила в голову. В довершение всего она волновалась за Руби. Нора посмотрела на записку, оставленную на кухонном столе: «Поехала к папе».

Внешне все выглядело вполне безобидно, но внешность часто обманчива. Руби не вернется. Нора винила в происшедшем себя. В последние несколько дней она слишком надавила на дочь, а это опасно. Руби всегда, с раннего детства, избегала близости. Кэролайн другая, она улыбается тебе, держит за руку и отходит в сторону, когда реальность приближается. Нора осознала свою ошибку в тот же миг, когда увидела прощальную записку. У ее младшей дочери лопнуло терпение.

Нора качнулась вперед и уронила голову на сложенные руки. Наверное, ей помогло бы, если бы она как следует выплакалась, но она не могла найти даже этот легкий путь, глаза оставались сухими.

С дороги донесся гул автомобильного мотора… на веранде послышались шаги. Дверь открылась, и на пороге возник Рэнд. Нора сразу поняла: Руби послала его в качестве гонца, приносящего дурные вести.

– Привет, Рэнд. – Она сняла ногу в гипсе со второго стула. – Садись.

Он огляделся.

– У меня есть идея получше.

Едва закончив фразу, Рэнд пересек кухню и подхватил Нору на руки. Она удивленно вскрикнула и обняла его за шею, чтобы не упасть.

– Что ты?..

– Молчи и держись за меня.

Рэнд перенес ее через порог и вышел на веранду. Там сдернул с кресла старый мохеровый плед и зажал его под мышкой. Спустился по лестнице, пересек давно не стриженную лужайку и понес Нору на берег. Здесь он бросил плед на каменистую землю под большим земляничным деревом и бережно опустил Нору. Ее пальцы торчали из гипса, Рэнд накрыл их пледом. Затем устроился рядом и вытянул свои длинные ноги.

– Тебе по-прежнему не сидится дома в погожий денек? – спросила Нора.

– Некоторые вещи не меняются. – Он повернулся к ней. – Мне очень жаль, – произнес он вдруг.

– Чего?

Он отвел взгляд и уставился куда-то в пространство.

– Мне следовало сказать это давным-давно.

Нора прерывисто вздохнула. Казалось, время остановилось. Она чувствовала на своем лице тепло солнечного света, вдыхала знакомый запах моря в час отлива. Наконец Рэнд посмотрел на нес, и в его глазах Нора прочла отражение их прежней жизни.

– Мне очень жаль, – повторил он, зная, что на этот раз Нора поймет.

Она только охнула. Рэнд наклонился к ней и с нежностью, которая лишила Нору сил, коснулся ее лица.

– Это я виноват, виноват во всем. Мы оба это знаем. Я был молод, глуп, самоуверен. Я не понимал, какая ты удивительная.

Нора улыбнулась – и поразилась тому, как легко это получилось. Она любила этого мужчину двадцать лет своей жизни, еще одиннадцать испытывала по нему неясную тоску, однако теперь, когда он сидел рядом с ней на старом вязаном пледе, в нити которого, казалось, была вплетена их юность, она наконец испытала умиротворение. Может быть, несколько простых слов, и только, были нужны ей все эти годы. Она накрыла руку Рэнда своей, и ее охватило ощущение мира и покоя, словно все, что происходило раньше, вело их к этому моменту. Нора с грустью поняла, что Рэнд олицетворяет ее юность, а юность нельзя прожить ни хорошо, ни плохо, ее просто проживаешь. В глазах Рэнда, одного его, она осталась женщиной, которой была когда-то.