Склеп, который мы должны взорвать (СИ) - Вагнер Лара. Страница 27

Очень мило со стороны поэта. Даже не ожидал. Оказывается, он успел проникнуться уважением ко мне. Не то, что некоторые… Все же у творческих людей имеются очевидные достоинства. Например, чуткость и способность оценить выдающуюся личность в любом облике.

Призрак… А это ведь призрак, нет ни малейших сомнений. Не живой же он, в самом деле? Тело кажется довольно плотным, однако сквозь него вполне явственно просвечивают огоньки со стены. Призрак недолго хранит молчание. Потом кивает и произносит:

— Рад приветствовать вас, почтеннейший.

Его манера вести беседу сильно отличается от того, как разговаривают обитатели Города. А по сравнению с хамоватыми обрывистыми репликами волшебника или принца — прямо разительная разница. Да и слова он произносит как-то необычно. Чуть медленнее и протяжнее… Только сейчас меня осеняет: призрак попал сюда, в подвал, много лет назад. В современном, озабоченном, суматошном городе не осталось места призракам, привидениям, химерам, фантомам… Горожанам плевать на потусторонних обитателей. Разве только вечером, когда голова уже все равно не соображает, они могут от скуки посмотреть какую-нибудь холодящую кровь историю о выходцах из другого мира. Слегка пощекотать нервы, закусить историю бутербродами и отправиться спать. Спать спокойно, без кошмаров. Ведь фильмы о привидениях — всего лишь развлечение, не имеющее ничего общего с реальностью. Так считают горожане. Я для них тоже ничто. Жалкая пустота.

— Осмелюсь предположить, — тихо говорит призрак, — что вас привело сюда некое важное дело. Иначе трудно объяснить, почему вы оказались в моих непритязательных владениях. Сюда так давно никто не заглядывал.

— А разве ты… то есть вы, не слышали, что флигель разбирают по кирпичикам? Шум сверху наверняка доходит до подвала.

— Я порой слышал отдаленные звуки. Полагал, это трещат половицы или ветер хлопает створкой окна. Сюда все шумы долетают смутно. Так вы говорите, флигель разбирают?

Безымянный призрак сникает.

— Вот уж не думал, что разрушение постылого пристанища, где я был столь несчастлив, станет для меня сокрушительным ударом. Ничего не поделаешь, видно так угодно высшим силам.

— Может, подвал не тронут, — сочувственно предполагает поэт.

— Нет, друг мой, я чувствую: разрушение коснется всего вокруг. А что собираются возвести на этом месте?

— Какой-то новый дом.

— Такова усмешка судьбы… Я ведь еще прекрасно помню те времена, когда разрушили старую усадьбу… Старый дом был двухэтажным и уютным. Из дерева, но с белыми каменными полуколоннами. Настоящее дворянское гнездо. Его не стало вскоре после моего приезда сюда. Кирпичное здание быстро выстроили на новом месте, чуть поодаль. А флигель возвели там, где прежде стоял старый дом. От него остался подвал, который не стали засыпать. О подвале владельцы забыли…

— И как вы попали сюда?

— Слишком длинная история. Вряд ли она вам будет интересна.

— Ну, почему же? Мне кажется, это занимательный сюжет. Знаете, я пишу поэмы. Во всем нахожу новые сюжеты.

— В самом деле? Тогда извольте.

Призрак располагается на полу поудобнее.

— Я служил в этом имении конторщиком… Прошу прощения, совершенно позабыл представиться. Валерьян Тимофеевич Угличский, бывший студент Московского университета. Увы, мне не удалось доучиться. Начались некоторые бурления и волнения в студенческой среде, возник кружок единомышленников. По сути, ничего предосудительного и опасного, однако многие мои соученики пострадали. Меня тоже исключили из университета, хотя и безо всяких последствий. Даже под негласный надзор полиции не отправили. Некоторое время я промаялся в столице, пробавлялся уроками. Постоянного места не мог себе приискать. В конце-концов, махнул рукой и отправился в родные пенаты, в Тульскую губернию. Мой батюшка был небогатым помещиком… Всего-то сорок крепостных душ. Встретил он меня не ласково. Да что там, попросту отказал от дома, хорошо еще, что родительского благословения не лишил. Батюшку разгневало мое изгнание из университета. Он надеялся, что я вскоре завершу образование и оправдаю потраченные средства. Что ж, раз двери родительского дома передо мной захлопнулись, я…

— Простите, — вежливо приостанавливает поэт плавную речь Валерьяна. — Вы сказали: сорок душ?..

— Да, крепостных. Крестьян, которые принадлежали моему батюшке.

— То есть как принадлежали?

Похоже, наметилось некоторое недопонимание. Но Валерьян вдруг улыбается, улыбка будто освещает призрачное лицо со слегка размытыми чертами. Даже чуть светлее в подвале становится. Хотя я преувеличиваю, разумеется.

— Так это свершилось! Освобождение крестьян… Все мыслящие люди в мое время ожидали… Скажите, который Государь отменил крепостничество?! Николай Павлович или его наследник, которого я уже не застал?

— Мы не в курсе, — отзывается поэт. — Ведь мы вообще не из здешнего мира. Тоже своего рода призраки.

— Да, мне почти сразу показалось, что у нас есть нечто общее — произносит Валерьян.

Ну, не знаю… Кто-кто, а поэт на призрака точно не тянет.

— Однако же, мы отвлеклись, — возобновляет Валерьян прерванный рассказ. — Мне случайно подвернулось место у здешнего помещика, которому принадлежат земли вокруг, усадьба, вот этот флигель.

— Уже не принадлежат.

— Ах, да. Но тогда у него все обстояло благополучнейшим образом. Даже не решаюсь осведомиться, сколько лет миновало с тех пор… Нет-нет, не сообщайте мне… Это слишком волнующе. Мне достаточно осознавать, что времена изменились… Я немедленно выехал на место… Поначалу служил младшим конторщиком, потом стал старшим. Прижился здесь за целых пять лет, в Москву уже даже не мечталось вернуться, хотя возможность появилась. Во флигеле мне отвели недурную комнату на первом этаже. В свободное время я читал книги из хозяйской библиотеки. А была она довольно обширной. Однажды вечером я сидел в кресле с не читаным до сих пор романом. Из него мне на колени выпало письмо… Оно было написано дедом моего патрона, Львом Кирилловичем. Кому адресовано — не удалось выяснить, вероятно, кому-нибудь из самых близких родственников или друзей, которому он доверял. Я не нашел ничего предосудительного в том, чтобы ознакомиться с чужой перепиской. Ведь ни автора, ни адресата давно не было не свете. Почему бы не полюбопытствовать? Однако открылись совершенно непредвиденные сведения. Суть в том, что письмо относилось к 1812 году. Вам, видимо, неизвестно, что тогда шла Отечественная война, и на нашей земле оказались французские войска. Лев Кириллович намеревался вместе с семейством отбыть в давно заброшенное свое поместье. В самой глуши, куда никто бы не заглянул. Имущество собирался вывезти, однако часть ценных вещей решил оставить на месте, тщательно спрятав. В усадьбе имелось множество старинной серебряной посуды, драгоценных столовых приборов. Фамильные бриллианты, жемчуг, заемные письма… Собрать все и вывезти было бы весьма неосторожно.

— Тут говорят: не надо держать все яйца в одной корзине, — вставляет поэт.

— Да, так тоже можно выразиться. На дорогах было неспокойно. К тому же, Лев Кириллович опасался собственных слуг. По округе ходили тревожные слухи. Дворовые в ожидании французов начали дерзить и почти в открытую отказывались повиноваться. Смутные настали времена…

Из письма следовало, что часть имущества будет перенесена в подвал. Прямо об этом не говорилось, однако намеки улавливались. Мне было доподлинно известно, что Лев Кириллович скончался в том же году, не успев вернуться в свое любимое поместье. А еще я слышал: сразу после войны положение семейства заметно пошатнулось, оно было близко к разорению. От скуки я интересовался родословной и делами своих нанимателей. Французы до поместья не добрались, никаких судебных взысканий наложено не было. Что же произошло? Сын Льва Кирилловича, храбрый офицер, получивший награды в сражениях, наводил строжайшую экономию. Только так наследнику постепенно удалось восстановить прежнее богатство. «Не в том ли состоит разгадка?» — спросил я сам себя. Быть может, наследники Льва Кирилловича не подозревали о кладе. А родственнику или другу Лев Кириллович письмо так и не отослал. Стало быть, имелась возможность, что клад все еще хранился в подвале…