Иллюзия реальности (СИ) - Григоров Сергей Львович. Страница 80

Откуда-то из далеких глубин памяти пришли строчки: «Движенья нет, сказал мудрец брадатый. Другой смолчал и стал пред ним ходить». Алексей Сковородников готов был поклясться, что в той, прошлой жизни, не помнил их. Возможно, когда и слышал, но существовали они далеко за его сознанием. Не помнил он, разумеется, и того, что автором их был знаменитый поэт, многие выражения которого, оторвавшись от автора, употреблялись повсеместно. Надо же, что с ним сотворили те, кто воскрешал к новой жизни. Опять же, память его скорее всего натренировалась под влиянием общения с Амадом.

— Слышь, Яфка, а что сталось с моим Амадом?

— Что-что, да ничего! Откуда я знаю? Там остался. Погиб, видимо. Ты не переживай за него. Он конс. А они все неразумны. Как роботы.

Алексей Сковородников с горечью покачал головой, но ничего не сказал. Язык не повернется назвать Амада, славного его боевого товарища, неразумным. Того, кто принял с ним неравный бой. Сделавший выбор: либо сгинуть, коснувшись алтаря, либо умереть, как… как достойный человек. «Нет, лучше с бурей силы мерить, последний миг борьбе отдать».

Яфет хотел было что-то добавить, пораскрывал рот, словно вытащенная на сушу рыба, но раздумал говорить и нахохлился в кресле.

Повисла тишина. Через некоторое время Яфет зашевелился и спросил:

— О чем мы говорили-то?

— О Зеноне.

— Да не… Я тебе рассказывал о новой теории Ника. Так вот, разбирая апории Зенона, Аристотель строго логически вывел, что время и пространство единородны. Единосущны. То есть могут быть измерены в одних и тех же единицах. Скажем, температуру мы меряем в градусах, а вес — в килограммах, и нельзя складывать градусы и килограммы. Соответственно, температура и вес — совершенно разные характеристики, соизмерять их неправильно ни при каких обстоятельствах. А время с пространством можно соизмерять, складывать. Как, например, вес железа и ваты. Понятно?

— Понятно, — вздохнул Алексей Сковородников.

— Аристотель имел огромный авторитет среди ученых. Каждое его слово, каждая мысль на разные лады обсуждались множество раз в течение тысяч лет. Тем не менее, его вывод о единородности пространства и времени лежал втуне. Только в двадцатом веке, в результате совершенно иных рассуждений пришли к такому же умозаключению и ввели в науку так называемый пространственно-временной интервал. Удивительный пример робости человеческой мысли!

— Но при чем здесь Ник?

— Да при том! Я же сказал: он пошел дальше. Понял, что сознание и материя также единородны. Примерно так же, как и время с пространством. Мол, нет пространства без времени, нет и сознания без материи. А каждая материальная частичка несет сразу все сознание Мироздания.

— Неужели? — не смог не съязвить Алексей Сковородников. — Как такое возможно?

Яфет был серьезен.

— Ник говорит, что примерно так же, как каждое мгновение времени «пролетает» во всем пространстве. Мол, представление о невидимом тотальном Сознании, может, кого-то и шокирует, но не противоречит традиционной физической картине мира.

После паузы, необходимой для тяжких раздумий, Яфет неуверенно добавил:

— А еще Ник говорил, что диада «Время-Пространство» всего лишь м… отражение? Да, наверное, отражение м… диады «Материя-Сознание». И о каких-то триадах он говорил с такими диадами, как «Явление-Сущность» и «Информация-Мера». Не помню точно его слов. Надо посмотреть запись.

— Ты не помнишь, а я, честно признаюсь, совершенно не понимаю, — спокойно сказал Алексей Сковородников. — И не буду напрягаться.

— Слова Ника вызвали бурное обсуждение. Громче всех ему возражал Макуайр: мол, все эти диады и триады на сегодняшний день лежат далеко за границами Ниши познания человечества, и нет людей, готовых обсуждать суть этих вопросов. Потому говорить о них бессмысленно. Любые представления о них нельзя ни доказать, ни опровергнуть.

— Ну вот видишь: не я один.

— А Ник возражал, что тезис об единосущности Сознания и Материи и не должен доказываться, поскольку по природе своей относится к мировоззренческим, формообразующим психическим конструкциям. Таким, например, как представления о гелиоцентрической или геоцентрической модели Солнечной системы. Солнце, по его словам, в свое время было «остановлено и отцентрировано» по самой, что ни на есть, прозаической причине — чтобы проще было рассчитывать движение планет. Можно было бы и далее представлять светило бегающим по неподвижному земному небосклону: допустимо описание Метагалактики при мысленном размещении себя в ее центре. Земная наука пошла б совсем иным путем, но пошла бы. Макуайр, кстати, здесь соглашался с ним.

— Если нельзя ни доказать, ни опровергнуть, так зачем, в самом деле, об этом вообще говорить?

— Ну как же! Одно дело — использовать правильное представление о природе, совсем иное — неверное.

— Помнится, Ник говорил, что у науки нет критерия истинности. Отличие истинного знания от заблуждения относительно. Мы не знаем, что на самом деле правильно, а что неправильно.

— Да, говорил, — согласился Яфет, снижая тон, — в общем, из слов Ника я понял пока одно: то, что мы видим перед собой, — иллюзия. Иллюзия реальности, которую мы рано или поздно научимся изменять по своему усмотрению. Все равно, что те импульсы тока в проводах, когда люди переговаривались по телефону. Как те фантомы, которые мы используем для общения между собой. На самом деле, в действительности, в неизменности существует только то, что спрятано глубоко внутри нас. То, что делает нас разумными. Это «что-то» сотворило весь наш мир.

Закрыв глаза, Алексей Сковородников вспомнил недавно прочитанную научно-популярную статью об устройстве Вселенной. Предназначалась она для нынешних дошкольников, но для него содержание ее звучало как откровение. Что же получается, если к фактам, считающимся общеизвестными, присовокупить слова Ника Улина?

Планета. Любая планета, где человек может свободно жить. Необозримые пространства. Моря и океаны. Равнины и горы. Пустыни и болота. Глубины тропических лесов и бескрайние просторы тундры. Вряд ли за всю жизнь обойдешь и осмотришь все это.

Но планета — всего лишь ничтожно маленький пупырышек в своей звездной системе.

Созвездия раскинуты на расстояния, не подвластные воображению. «Элеонора», совершив надпространственный прыжок, преодолела путь, по которому световой импульс бежит тридцать лет. Но в масштабах Галактики это пренебрежимо малая величина.

Местное скопление галактик. В ней наша Галактика — ничтожная искорка. А на гипотетической карте Метагалактики с превеликим трудом, с мощнейшей лупой придется выискивать области с повышенной плотностью галактик.

Метагалактика, то есть вся видимая человечеством сейчас и в отдаленном будущем часть Вселенной. Теперешняя наука склоняется к мысли, что метагалактик, подобных нашей, много — как виноградин на грозди. Ладно, предположим, что Ник Улин прав: объединяет метагалактики одной грозди некое Сознание, надмировой Дух, а Перворожденные — посланцы иного Духа. Неожиданно Алексея Сковородникова пронзила мысль, пришедшая, казалось бы, извне, но он готов был поклясться чем угодно в ее правильности: там, где два, там и три, и четыре, и так далее. В природе все либо в единственном числе, неповторимо и уникально, либо в неопределенно большом количестве. Значит, и скоплений метагалактик, подобных нашей, неисчислимо много? Объединяются они разными сознаниями. Но ежели пойти еще дальше и представить, что эти сознания объединяются некой метаматериальной основой, а у нее свое сознание… и так до бесконечности… точнее, неизвестно сколько… В какое ничтожество вгоняет нас квартарец!

— Иллюзия, говоришь? — вырвалось у Алексея Сковородникова. — Что-то уж очень большая иллюзия. И прочная. Можно больно удариться, когда упадешь.

— Можно, — послушно согласился Яфет.

Потеряв нить разговора, он сидел несколько минут молча. Потом принялся рассказывать, какие теории были созданы на «Элеоноре» для объяснения свечения нижней части лица Сковородникова при включении передатчика. Такое же свечение окружало Дикого и невыносимо било в глаза, когда в Консерве появился Олмир в магических доспехах.