Горный поход - Горбатов Борис Леонтьевич. Страница 5
— Вот-вот. Передай им.
— Они говорят, что буржуев надо бить, — переводит он нам.
— Ну, а спроси: если будет война, если буржуй пойдет сюда, в горы, поддержат ли они нас, Красную Армию?
Перевод Османа перебивается многочисленными возгласами. Весело смеясь, кричат ему что-то взрослые.
— Они говорят, поддержат, — с бесстрастной важностью переводчика сообщает Осман и, не сдержавшись, — ведь ему только 10 лет, — улыбаясь добавляет: — Я сам буду красным командиром, когда вырасту.
Мой рыжеусый старичок проталкивается сквозь толпу, подходит к Осману и что-то ему говорит, хитро щурясь в нашу сторону.
— Он говорит, — переводит Осман, — если власть хорошая, то и все к ней будут хорошие. Советская власть хорошая — ее они поддерживают, а если будет плохое делать — так никто не будет поддерживать.
— Ишь ты… — Мы с Горским хохочем, рыжеусый тоже хитро смеется. — Значит, взаимовыручка. Ну, передай, что Советская власть делает и будет делать беднякам и середнякам хорошо. Передал? Прощай, Осман. Молодец. Карго бичо. Швидобит [5].
Мы весело прощаемся и едем в горы.
НОЧЬ НА ТРОПЕ
Из Зерабосели полк вышел, когда уже начало смеркаться. Может быть, не нужно было выходить, лучше было бы заночевать в селении, но мы еще не знали коварства горных троп и мерили равнинным аршином.
— Будем в Дид-Ваке, как приказано, к вечеру.
Вьюк за вьюком вытягивался полк, и уже где-то далеко обвилась вокруг гор голова колонны, а в селении еще били копытами нетерпеливые кони и люди курили махорку, беспокойно поглядывая на быстро темнеющее небо.
Бесконечной лентой обвивался вокруг гор зажатый в тропе полк. Тропа узкая — двум лошадям не разъехаться. Слева на тропу нависала крутая, отвесная стена горы. Она поросла папоротником, кустарником и выше — лесом, густым, непроходимым. Падали на тропу с горы многочисленные юркие ручьи, водопады, родники, мешали движению и торопливо бросались вниз, в обрыв, где серебром и пеной бился на камнях прекрасный Кинтрыш.
Справа обрыв. Он весь в зелени; зелень подступала к тропе буйно и весело, и казалось иногда, что не по узкой тропе едешь, где слева гора, а справа обрыв, а по тихому, задумчивому саду.
Эта обманчивая тишина пугала лошадей и людей, и люди и лошади жались к горе, опасаясь коварного обрыва.
Это — справа и слева.
А впереди — хвост лошади. Сзади — лошадиная морда. И из этого четырехугольника — гора, хвост, обрыв и морда — никуда не уйти.
Мы едем по тропе лошадь в лошадь, человек в затылок человеку, и если стал один, останавливаются все. Останавливаются и не знают, почему остановились. Тогда пробегает по колонне тревога, и сзади несется нервное, многоголосое, сто раз повторенное людьми и эхом:
— Почему-у ста-али?
Так мы едем по тропе. И нет ей конца-края, извивается она, узкая и скользкая, как змея, то напористо бросается вверх, то стремительно падает вниз, сочится источниками и ручьями, гремит, опять убегает вперед.
Трудно управлять колонной на тропе да еще в сумерки. С начальника колонны Алякина сошел не один пот. Нет, не пошлешь по тропе ни конного посыльного, ни собаку, ни даже связного: будет этот связной путаться, мешать вьюкам и, если не сверзится где-нибудь в пропасть, то связь подаст не скоро.
По колонне голосом — вот единственное средство связи, да рожок для управления идущим впереди охранением. Но когда нет еще опыта, связь по колонне голосом ненадежна. Кричат или все или никто. Путают. Врут.
Передают:
— Вьюкам смотреть: мост.
А дошло:
— Вьюкам держаться за хвост.
Но и эта связь часто рвется. Идет, гудит по горам, отдаваясь многократным эхом, приказание и вдруг обрывается, словно падает в Кинтрыш.
— Дошло?
Ожидание. И наконец ползет в ответ медленное и убийственное:
— Такая-то рота оторвалась… Связи нет…
И тогда:
— Колонна, сто-ой!
И приказание опять ползет по человечьему конвейеру:
— Командиру последнего подразделения восстановить связь!
Это значит: побежит сейчас от последнего подразделения боец к отставшей роте, подтянет ее, и тогда понесется радостное:
— Связь е-есть!
В национальных ротах русский язык знали только командиры взводов.
Посланное по колонне приказание, дойдя до национальных рот, упиралось в немую стену и потухало.
Громадная, на восемь километров растянувшаяся колонна полка трудно ворочалась среди горных преград, приникала к тропе и медленно, непослушно, туго подвигалась вперед. Потом, в следующие дни похода, научились мы на этом опыте искусству движения в горах. Стали двигаться легкими, гибкими эшелонами. Стали выделять специальных людей для передачи по колонне приказаний. Выделили командиров — «ответственных замыкающих», которые, двигаясь в хвосте эшелона, следили за тем, чтобы не отрывались куски колонны и не рвалась связь с головой. Научились порядку, дисциплине движения. Многому научились.
Нет, недаром мы обливались потом на этой чертовой тропе в Кинтрышском ущелье.
— Смотреть вправо-о!
— Смотреть вправо-о!
— Смотреть вправо зорко-о!
Вправо — обрыв. Не одна лошадь упала туда сегодня. Идет по осыпающемуся, непрочному, обманчиво тихому краю тропы, вдруг оступится и, увлекая за собой камни, ломая ветки кустарника, летит вниз. И тогда, ни минуты не раздумывая, бросается за ней в обрыв ее вьюковожатый на выручку друга-коня. Несется по колонне:
— Лошадь упала-а-а!
Останавливается колонна, и люди, обливаясь потом, торопятся на помощь.
Особо отличалась армянская рота. Бойцы ее не знали усталости. Во главе с командиром взвода Лилояном они по первому зову бросались на выручку. Не зная русского языка, они как-то быстро устанавливали свой особый, интернациональный язык с бойцами других рот. И договаривались. Спасали лошадей. Шумно и дружно вытаскивали их на тропу, улыбаясь, вытирали пот и торопились в строй обратно.
В армянской роте упал мул. Он упал на край тропы и, беспомощный, трепыхался, силясь встать. Старшина роты Нагапетян сразу сообразил, что эти попытки приведут к тому, что мул свалится в обрыв. И Нагапетян бросается на мула, наваливается, удерживая его всей тяжестью своего тела. Так трепыхаются они над самым краем обрыва, пока не подбегают на выручку товарищи. Мул спасен. Нагапетян уже хлопочет около вьюков.
Ленивый киномеханик Туренко отлично показал себя в эту ночь. Он брел за вьюком и проклинал по своему обыкновению и ночь и горы. Он любил поворчать, но, когда лошадь покатилась в обрыв, увлекая за собой ценную киноаппаратуру, он первый вырвал повод из рук растерявшегося вьюковожатого и, упав на тропу, извиваясь и изнемогая, держал повод коня, пока его не вытащили.
В химвзводе у вьюковожатого Коржева заболел конь. Он свалился на тропу, бился, барахтался. И всю ночь Коржев дежурил около него, заботливый, как мать у постели больного ребенка. Он ласково трепал коня по холке, утешал его и зорко смотрел вправо, в обрыв… Конь в обрыв не слетел.
В батарее артиллерийская лошадь, полетев в обрыв, застряла на ребре, на маленькой площадке. Туда спустились комбат Сердюков и несколько артиллеристов. Они суетились около лошади, понимая, что малейшее неосторожное движение — и они будут на камнях в Кинтрыше… Лошадь спасли.
Так идем, а горы темнеют. Беспокойно поглядывает то на небо, то на карту начальник колонны. И дойдем, не дойдем к ночи да Дид-Ваке — загадочно.
Торопятся бойцы. Какая-то единая сила крепко связала всех бойцов и командиров — русских, грузин, армян и тюрок. Торопятся бойцы. И когда по колонне сообщают: «лошадь упала», начальник колонны отвечает быстро:
— Командиру роты выделить людей для помощи. Колонне продолжать движение.
И колонна течет мимо упавшей лошади.