Господин Изобретатель. Часть I (СИ) - Подшивалов Анатолий Анатольевич. Страница 51

— Я понимаю, что внуку миллионщика какие — то 100 рублей[9] погоды не сделают, но зато чин сделает вам статус — вы же по Главному Штабу военным чиновником будете, если примете мое предложение. — продолжал «уламывать» и соблазнять меня плюшками Агеев. — А заводы ваши никуда не денутся, у деда вашего все равно там управляющие будут, вот и будете наездами в Первопрестольную их консультировать. В конце концов чиновнику всегда легче в отставку выйти, чем офицеру. Поэтому даю вам неделю на обдумывание, а потом жду решения.

— Благодарю за доверие, Сергей Семенович, — мне надо подумать и я дам ответ послезавтра, так как это зависит от того, как у меня пойдут дела с Панпушко и с медиками. Я обязуюсь держать вас в курсе своих дел.

Полковник дал мне свой адрес и телефон и сказал телефонировать ему прои всех изменениях, а также сказал, что хотел бы поехать на полигон к Панпушко, посмотреть на ручные бомбы.

[1] Рослая и сильная лошадь для запряжки в ломовую (грузовую) телегу, простонародное

[2] Генерал фельдцейхмейстер командовал всей русской артиллерией, в описываемый момент им был Великий князь Михаил Николаевич, сын Николая I. Он же, одновременно, был наместником на Кавказе и жил в Тифлисе, а потом стал руководить Государственным Советом, где уж тут до пушек и снарядов, его руководство артиллерией было чисто номинальным. Всеми артиллерийскими делами ведал его заместитель, генерал от артиллерии Леонид Петрович Софиано, ничем примечательным в артиллерийском деле он себя не прославил, но был честным служакой и боевым генералом

[3] Артиллерийских офицеров учили ездить верхом наравне с кавалеристами.

[4] То есть примерно в 35–44 метрах (1 сажень = 2, 13 метра)

[5] Вроде как наш попаданец помнил, что в школе он метал 500—граммовую гранату уж во всяком случае, дальше 35 метров и это была четверка, а 40 метров и далее — пятерка.

[6] Армия и флот кайзера.

[7] Немцы в нашей действительности, добились подрыва тринитротолуола в 1891 г., но военные не поняли его преимуществ, занявшись копированием тринитрофенола (известного как мелинит у французов и лиддит — у англичан) и лишь в 1902 г наладили выпуск тринитротолуола для военных целей, снаряжая им артиллерийские снаряды.

[8] Чины, равные армейскому капитану и майору.

[9] Для VIII класса это большой оклад но учитывая должность заместителя начальника отдела (и непростого отдела) по Главному штабу — это достойный, но не бог весть какой оклад., ротмистр пограничной стражи в конце 19 века получал до 145 руб в месяц (учитывая все доплаты), а тут все же военная разведка — особый статус.

Глава 26. Фиаско

Утром мне принесли ответ от Менделеева, где профессор извинялся за то, что в ближайшие дни меня принять не сможет, так как у него много работы и просил напомнить ему о себе на следующей неделе. Зато, открыв второй конверт, я обнаружил в ней письмо Панпушко. Семен Васильевич писал, что обстоятельства изменились и генерал Софиано прибудет на полигон завтра с утра, специально посмотреть на стрельбу снарядами с новым ВВ[1] (видимо, до него дошли слухи, что последние три недели на полигоне творится что — то странное), в связи с чем, капитан просит меня прибыть завтра на полигон. Визит генерала ожидается в полдень, то есть, я могу (если захочу) приехать к 12 часам, сам Панпушко будет там раньше 7 утра, чтобы все подготовить и проконтролировать. Семену Васильевичу очень хотелось бы, чтобы я присутствовал: мало ли что, вдруг генералу захочется задать вопрос о происхождении ТНТ и, вообще, он был бы рад моему присутствию даже в качестве моральной поддержки. Пропуск на меня он закажет, а дорогу я знаю. Все утро я думал о сегодняшнем докладе (сейчас бы сказали — презентации, слово — то какое противное, будто подарки — презенты раздавать будут, как бы не так, бывает и наоборот) о результатах лечения препаратом СЦ в клинике профессора Субботина. К половине одиннадцатого мне предстояло быть на кафедре химии, откуда мы вместе с профессором Дианиным пройдем на Ученый Совет, чуть позже подойдет и Субботин с больными, которых он будет демонстрировать уважаемой профессуре.

После того, как я добрался до Академии и меня встретил Дианин, сообщивший о том, что заседание предложено сделать открытым, то есть любой преподаватель Академии может его посетить. Для меня это было довольно неприятный сюрприз, так как, по опыту выступлений в моем мире я знал, что, чем больше людей, тем больше вероятность нарваться на дурацкие вопросы, целью которых будет потешить самолюбие вопрошающего: «Видели, как я осадил этого выскочку?!». Я попытался приготовиться к таким вопросам и загодя подобрал варианты ответов, но, все же к научной дискуссии с учеными я был готов больше, чем к случайным вопросам. Впрочем, Дианин несколько успокоил меня, сказав, что говорить будет он и Субботин, мое же дело сидеть смирно и показываться публике, когда пригласят.

Наконец, пришли в зал Совета, набитый, что называется «под завязку»: сзади даже стояли. В передних рядах сидели убеленные сединами, в основном пожилые, члены Совета, сияя генеральским шитьем. Я обратил внимание, что у одних на плечах узкие погоны или эполеты серебряного цвета, а у других, даже генералов, что — то вроде длинных петлиц на стоячих воротниках, но потом сообразил, что с погонами и эполетами — это медики, а у Дианина, например, на воротнике были петлицы с двумя просветами без звездочек, как у погоны у здешних полковников, у Субботина — погоны с генеральским зигзагом и двумя звездочками. В зале все же было больше медиков, но встречались и «петлиценосцы» с теоретических кафедр. Председательствовал совсем недавно вступивший в должность Начальника академии действительный статский советник Виктор Васильевич Пашутин[2]. По такому случаю он был в мундире с серебряными генеральскими эполетами с толстыми витыми кистями и двумя звездочками, как у армейского генерал — майора. Члены Совета тоже были в эполетах, кому это было положено. То есть, заседание было обставлено весьма торжественно. Пашутин обратился к собравшимся с краткой речью, суть которой заключалась в том, что не каждый день и даже год Академия испытывает совершенно новое лекарство, которого нет нигде в мире и это лекарство уже показало поразительные результаты. Потом он пригласил на кафедру профессора Дианина, который доложил результаты синтеза препарата, затем его сменил Субботин и начался показ больных. Ассистент докладывал состояние больного на момент поступления, ход лечения и состояние на данный момент. Доклад был построен так, что каждому больному из опытной группы соответствовал примерно такой же по характеру поражения больной из контрольной группы. Довольно новый и неожиданный для меня подход, но я не заметил субъективизма при оценке нового препарата, наоборот, больные контрольной группы в начале исследования, часто выглядели более легкими по тяжести поражений, а у больных опытной группы поражения были более существенные, тем не менее, результаты лечения у них были существенно лучше[3].

Оба доклада и показ больных длились довольно долго — более часа. Наконец, профессор Субботин произнес:

— Коллеги, такие выдающиеся, не побоюсь этого слова, результаты, были получены благодаря уникальному препарату СЦ, разработанным нашим коллегой — господином Степановым Александром Павловичем. Поприветствуем талантливого изобретателя, господа!

Мне пришлось подняться и раскланяться, демонстрируя любезную улыбку как знак признательности.

— Александр Павлович, что вы там скрылись в зале? — сказал Пашутин громким голосом, обращаясь ко мне, — пожалуйте на сцену.

Пришлось подчиниться, и, пока я шел, в зале раздались довольно жидкие аплодисменты, преимущественно в задних рядах. У меня зародилось нехорошее предчувствие и не зря…

— Уважаемый Александр Павлович, — продолжил Пашутин, когда я взобрался на кафедру, провожаемый Субботиным, который шепнул мне: «Не бойтесь, постарайтесь перевести вопросы на клинику, дальше я сам отвечу», — несомненно, коллеги захотят услышать о вашем препарате, и о том, как вам удалось сделать такое открытие. Ассистенты Субботина уже помогали больным покинуть зал: двоих катили на колясках, несколько больных были на костылях. Где — то в середине зала я заметил профессора — гистолога Модеста Сергеевича, с которым ехал первый раз в Питер, он одобрительно кивнул мне головой.