Не покидай меня - Климова Анна. Страница 11

— Здравствуй, дорогой, — Римма, судя по звуку, пыхнула сигаретным дымом в трубку, и всегда у нее это получалось так, что Леня инстинктивно отстранялся. — Твоя дома?

— Еще нет, — Леня посмотрел на часы.

— Тогда ревновать не будет. Меньше знаешь, лучше спишь.

Душечкина всерьез думала, что из-за нее жены еще способны ревновать своих мужей.

— Я тут рядом с твоим домом проезжала и решила позвонить и напроситься в гости. Как ты на это смотришь?

— Э-э-э… — Леня был в затруднении, но Римма хотя бы могла отвлечь его от мыслей об Ире, не удосужившейся даже предупредить семью о том, что задерживается. Ира не то чтобы не любила Душечкину, просто как-то уж пренебрегала тем фактом, что она тоже женщина.

— Это неудобно? — без тени тревоги поинтересовалась Римма.

— Нет, заходи. Чаем тебя напоим.

— Я бы предпочла ром и сигару. Но ты такой правильный, что ожидать от тебя таких вещей по меньшей мере неразумно.

— Ты попала в самую точку.

Римма Душечкина была патологической неудачницей, но не задумывалась об этом и потому не чувствовала себя несчастной. В тридцать лет она впервые решилась выйти замуж за профессора с их кафедры, который умер через три недели от инфаркта. В тридцать пять она опять вышла замуж, но супруг — доцент соседнего института — спустя неделю погиб в автомобильной катастрофе. После этого никто уже не осмеливался рисковать быть третьим. Она оставила себе фамилию первого мужа, ничем не объясняя свой выбор. Впрочем, эта фамилия так шла ей.

Через пятнадцать минут Душечкина, свесившись двумя половинками зада со стула, пила чай и встряхивала большим воротом своего бесформенного бирюзового джемпера с нашитым фальшивым жемчугом.

— Открой форточку, Ленчик. Тут у вас жарко, — пробубнила она, стряхивая пепел сигареты в чайное блюдечко, потом заметила отстраненно и не в тему: — А Ванька твой подрос…

— Они все быстро растут, — отозвался Леня.

— А вообще как у вас дела?

— Потихоньку. Так чего ты прикатила?

— Вопрос не очень любезен, дорогой. Ну да ты всегда был с приветом, поэтому тебе простительно.

— И все же.

— Что-то тоскливо сделалось мне сегодня. Ездила к Пантелееву — он обещал кое-какие документы подбросить к моей диссертации. Его стерва жена сказала, что его нет дома…

— Ты бы предварительно позвонила ему, что ли.

— Звонила. Вчера. Мне казалось, что я ему нравлюсь.

— Кому? — озадачился Леня.

— Пантелееву!

— Господи, Римма. Иногда твоя непосредственность выходит за всякие рамки.

— Непосредственность — это то, чего каждому человеку чуть-чуть недостает, — гостья выпустила струйку дыма в потолок. — Мы разучились быть просто людьми. Тебе так не кажется?

Лене нравилось смотреть на ее полное, подвижное лицо с дурацкой вишневой помадой на губах. Щеки ее походили на румяные булочки, только ждавшие лакомку. В глазах ее всегда прятались лукавство и игра. Римма коротко стриглась, не умела выбирать одежду и обувь, но при этом внушала впечатление цельной, гармоничной особы, которая живет в ладу сама с собой.

— Как у тебя с Ирой? — она заинтересованно уставилась на Леню, отставив руку с сигаретой.

— Не дождешься! Ты меня пугаешь иногда, Римма, своими вопросами.

— А сам ты как?

— Разве не знаешь? Кручусь как белка в колесе…

— А тебе это нравится?

— Не очень. Но что ж поделаешь?

— Самому себе стопоры надо ставить, Ленчик. Как-то все же жить по зову души.

— Не в этом мире, — улыбнулся Леня. — Слишком идеалистично.

— Наоборот, дорогой. Как раз в этом, — Римма откусила пряник и хлебнула чуть остывший чай. — По-другому — засосет… Что потом Богу скажешь?

— Я не скажу. Он и так все знает.

— Знает, но спросит, — назидательно подняла палец Римма. — Как преподаватель — сам знает, но спрашивает.

— Ты не можешь этого знать и говорить с уверенностью. Мне кажется, ни один человек на этой земле не имеет права говорить от имени Бога, о Его путях, о Его делах, о Его планах и о Его выборе. То, что человек или отдельные люди с дерзостью и по недомыслию судят, что угодно им, но что не угодно Ему, поучают друг друга и выдумывают о Нем все новые фантастические сказки — только грех человека.

Леня начал горячиться как человек, получивший возможность высказать давно лелеемые мысли, но не решавшийся сделать это раньше.

— Мне всегда неловко за человека, пускающегося в рассуждения о Боге, — продолжил он. — Я неизменно думаю: что именно тебе, собрат, такому же грешному человеку из плоти и крови, дает право говорить о том, что Он делает, а чего не делает? И говорить об этом мне, такому же человеку, знающему о Нем столько же, сколько и ты? Я с такой же уверенностью и упрямством мог бы рассуждать на Его счет, и никто не сможет проверить мои слова, не сможет ни опровергнуть, ни подтвердить. А залогом истины в этом случае будет лишь суетная, самолюбивая, беспримерно зыбкая уверенность в своей и только своей правоте.

— Экий ты антиклерикал! — даже восхитилась Римма.

— Давно убеждаюсь, что религия — это и культура, и философия, и история, и пример высокого интеллектуального и духовного дерзновения, но в то же время она — лишь вопрос выбора. Выбора той или иной моральной и эстетической системы, вопрос традиции и жизненного уклада соплеменников. А Бог — это нечто совсем иное. Более высокое и… безгранично спокойное по отношению к нам, к нашим грехам и мерзостям, к нашим страхам и проблемам, к нашим радостям и к нашей гордыне. Это вне персоналий… Просто вот подумалось.

— И давно ты так думаешь, дорогой?

— Я иду, вероятно, по пути Толстого… — словно не замечая ее реплики, продолжил Леня, расхаживая по кухне. — Те же грабли, кажется. Но некоторая доля крошечной частички истины есть в его трудах о религии. Есть. РПЦ^[3] ныне — корпорация. Впрочем, почему только ныне? Давно уж. Православная вера сейчас у РПЦ — словно свод правил корпоративной этики, обставленный с утомительной пышностью, нелепой вычурностью, который производил неизгладимое впечатление на людей иных эпох, а сейчас вызывающих лишь любопытство… Наверное, ересь это. Но мозги ведь не отключишь.

— Ну да, я с точки зрения выбравшей. А как еще? Правда, я не православная, я — иудейка, и другого знания о Боге у меня нет, как только из Торы. Про РПЦ не знаю. А ты откуда знаешь, что Бог — это нечто совсем иное? Тоже ведь — суждение!

— Суждение. Потому что я тоже грешен. Потому и рассуждаю. Я православный. Крещеный. Но не могу смириться с тем, что посредничество между мной и Богом «приватизировали» какие-то люди в красочных одеждах, совершенно такие же грешные, как я, но заучившие больше молитв. По духу своему я, наверное, какой-то протестант.

— Тогда принимай иудаизм. В нем нет посредников, нет святых, даже праведники-мудрецы имеют свои грехи, с них и спрос больше. В иудаизме каждый сам обращается к Всевышнему.

— Нет, милая. Не приемлю. Особенно такие нелепости… как это назвать? — споры, рассуждения? — в иудаизме, как, например, нажимать в субботу кнопку лифта или нет или еще что-то такое в этом же роде. Когда взрослые мужики спорят по таким вот поводам и выстраивают целую богословскую систему доводов «за» и «против» — мне смешно. Я не могу воспринимать серьезно то, о чем порой спорят ваши раввины.

— Ну, это из осторожности. Евреи должны быть осторожны, чтобы приобрести качество расторопности, а расторопность нужна, потому что без нее невозможно приобрести духовной чистоты. Это цепочка.

Римма спокойно откинулась на спинку стула и закурила новую сигарету.

— Осторожность — не оправдание, — покачал головой Леня. — Не оправдание. Есть глупости. Есть чепуха. А есть здравый смысл. К тому же что есть «духовная чистота», Римма? Помилуй бог, это же просто слова. Родился, вдохнул воздуха — вот уже и нечист. Обманул впервые, слукавил — вот уж и запачкался. И так всю жизнь. Где ж «духовная чистота»? В ком? Где? Кроме Господа Бога.

— Есть люди с духовной чистотой. Вот, например, рядом с евреем на пикнике едят очень вкусную свинину. Ну очень! Осторожный еврей с трудом сдерживает желание присоединиться к трапезе. Но он его подавляет и не ест. Это не «духовная чистота», это — «осторожность». Но бывают и с «духовной чистотой», таким и в голову не придет, что свинина съедобна. Они внутри не имеют этой борьбы, потому что духовно чисты. Этот пример, конечно, Ленечка, брутален, но так и во всем остальном. Бывают такие люди. И, кстати, они не лукавят (они очень редко встречаются), но именно такими и хотят стать все евреи, но не все могут. Об этом и спорят.