Не покидай меня - Климова Анна. Страница 28

Минуты, казалось, пролетали, оставляя после себя горечь во рту, словно после неудержимых слез.

Здесь и сейчас. Все. Они оба это чувствовали, знали. И избегали касаться не больной — кровоточащей темы…

Не хотелось никуда идти. Не хотелось ничего делать…

Валентина перестала спрашивать, где он бывает. Даже не упрекнула его за отсутствие в день празднования именин старухи. Но он догадался, что его и не ждали на этих именинах, больше походивших на девичник. Какие-то ее подруги перепились и остались ночевать в доме. Нина Ивановна, разряженная, словно сама смерть решила одеться приличнее, дремала, забытая всеми, в темной гостиной перед работающим телевизором. Андрей чувствовал себя лишним здесь.

На следующее утро Валентина, явно страдавшая от похмелья, впервые обратилась к нему, попросив отвезти мать обратно в Монино.

— И, пожалуйста, не собачься с ней. Она от этого еще больше заводится.

Старуху привели к BMW Андрея и усадили на заднее сиденье. В голове у тещи снова прояснилось.

— Вот нагажу в вашей драгоценной тарантайке, будете меня помнить!

— Будем, будем, — пообещала Валентина, укладывая ей под бок сумку с вещами. — А если станешь вести себя нехорошо, зятек твой выкинет тебя на обочину, там и сдохнешь, как собака. Поняла?

Нина Ивановна заперхала, захихикала, давая понять, что такой вариант ей тоже подходит.

Путь до пансиона — всего каких-то пятьдесят километров. Миновав МКАД, Андрей летел в потоке машин по шоссе Энтузиастов. Старуха всю дорогу что-то бубнила себе под нос, рылась в сумке и смотрела в окно. Уже на Горьковском шоссе вдруг заволновалась, зашуршала сильнее. Андрей попытался в зеркальце заднего вида рассмотреть, что теща задумала. Движение утром на Горьковском было интенсивным, и он всеми силами старался не упускать из вида дорогу и маневры других машин. Много дней спустя, уже в больнице, он думал, что надо было бы сразу перестроиться, снизить скорость и вырулить к обочине…

Нина Ивановна в зеркале не просматривалась, копошась где-то вне поля зрения.

— Ивановна, ты чего там делаешь? — спросил он как можно более доброжелательным тоном.

— Не хочу, — раздалось в ответ.

— Что?

— Не хочу в богадельню. Возвертай взад! Возвертай меня! Буду у вас жить! Или тут вылезу…

Андрей с яростью увидел, как она уже пытается открыть дверь на полном ходу. Это, конечно, у нее не получилось, так как двери были заблокированы. Старуха, упираясь ногами в противоположную створку, упрямо толкала и толкала. А потом спустила штаны…

Андрей выматерился и пытался остановить неизбежную диверсию, которую вознамерилась совершить полоумная теща.

Потом события приобрели стремительность разворачивающейся пружины. Перед глазами замелькали кадрами куски выхваченного из реальности пространства. Стоило лишь на мгновение отвлечься, и весь мир обрушился на него. Подушка безопасности, в которую он уткнулся, стала той самой точкой, после которой наступила темнота.

К месту аварии спешили мигалки. Раскуроченный BMW, старый фордик и «ауди», казалось, закатили смертельную попойку на обочине. Рядом с BMW сидела смеющаяся старуха, на которой не было ни царапины.

Леня

Он даже обрадовался, когда Ваня попросился с ним в аэропорт. В последнее время они с сыном мало разговаривали, и это угнетало Леню. Он не знал, как подступиться к взрослеющему Ваньке. Он быстро и незаметно перерос сказки и наивные детские «почему?». В свои тринадцать лет вытянулся и ростом почти догнал Иру. Серьезность и какая-то очень естественная самодостаточность его смущала Леню и одновременно заставляла немного завидовать. Было очевидно, что сын совершенно не унаследовал застенчивость отца и его вечные сомнения в отношении к себе окружающих. Если Леня в его годы мучился вопросом, как, кто и что о нем думает, то Ваньке были незнакомы такие терзания. Индивидуализм и совершенное равнодушие к кривотолкам за спиной, вероятно, стали визитной карточкой нового поколения молодых, одевавшихся так, как им хотелось, украшавших себя, как нравилось, и общавшихся так, как они считали нужным. И чихали они на всех, кому это не нравилось. В этом было, на взгляд Лени, много дерзости и даже разгильдяйства, но и много внутренней свободы тоже. Такой свободы он за собой никогда не знал, подчиняясь сначала правилам, которые ему внушили родители, и потом — которые сочинил сам.

Пока ехали в «Домодедово», Иван все тыкал пальцами в экран своего смартфона, чему-то улыбаясь.

— Знаешь, лет двадцать назад это казалось бы фантастикой, — неловко начал Леня беседу.

— Что? — сын повернулся к нему, словно ждал его реплики. В подростке уже угадывался мужчина, несмотря на россыпь прыщей. Глядя на него, Леня понимал, что все его ошибки в жизни компенсируются появлением Вани.

— Ну, смартфоны, айподы — вся эта техника.

— А что у вас было? — улыбнулся Иван.

«У вас!» — еще одно напоминание о годах, потерянных в эгоистических поисках какого-то «идеала», и о той трагической разнице в возрасте его и сына.

— Были обычные проводные телефоны с диском, были таксофоны на улице за две копейки. А дети играли с консервными банками, между которыми протягивали проволоку. Проволока натягивалась, и можно было говорить в банку. Слышимость так себе, но это щекотало нервы причастностью к изобретательству. Знаешь, однажды моему приятелю привезли из-за границы два детских телефона на батарейках, которые соединялись проводами. В трубках была отличная слышимость. Мы поиграли с ними целый день, придумав на ходу игру «Ленин в Смольном». А потом эти телефоны быстро надоели, что ли… Они уже были придуманы. Мы ничего не могли прибавить к их совершенству. Понимаешь?

— Кажется, да. А почему «Ленин в Смольном»? Это такая стратегия или типа симулятора… на словах?

Леня расхохотался так весело, что Иван тоже не удержался от улыбки.

— Чего?!

— Вань, ты даже сам не представляешь, насколько точно выразил то, во что мы играли! Правда, таких слов мы не употребляли тогда. Жизнь без Интернета, без эсэмэсок… Все проще. Невиннее. Постепеннее. Сейчас все быстро. Еда. Тексты. Связь. Человек во всем этом растворяется и сам забывается, теряя время, перестает оглядываться и всматриваться в мир и людей… Извини, говорю как со своими студентами…

— Не думай, что я не понимаю. Не совсем же дурак…

— Не буду думать, — повинуясь порыву, Леня протянул руку и потрепал волосы сына, ощущая с радостью и волнением, как от пальцев к груди прихлынула теплая волна. Он вдруг понял, что сыну приятно быть с ним, разговаривать. Ванька не сторонился его, не прятался в своих делах, как Лене казалось. И устыдился, что так мало проводил с ним времени, упуская возможность понять и быть понятым. Пусть не рыбалка, не совместный ремонт мотоцикла, но поход в Третьяковку, в музей, к импрессионистам, Рубенсу… Да мало ли что может предложить этот старый, дерзкий и лукавый город?! Так обидно и досадно понять это в машине, на пути к аэропорту.

— А чего дед в Европу ездил? — спросил Иван, когда они подъехали к «Домодедово».

— У него в Париже дела какие-то. Говорит, что его книгу там издавать будут… Мы немного опаздываем. Самолет должен вот-вот приземлиться! — выбираясь из старенького «ауди» и запирая его ключом, ответил Леня.

Пройдя через металлоискатель, они нашли терминал, где должны были появиться пассажиры вечернего рейса 1326 из Цюриха.

— Он и в Германии был? — спросил Иван, держась ближе к отцу в толпе встречающих.

— Нет-нет, там пересадка была из Парижа… А вот и он! Пап! Сюда!

Олег Иванович с непроницаемым лицом отделился от других пассажиров, прошедших таможенный контроль, и приблизился к ним. Он был одет в свой вечный серый костюм-тройку, вышедший из моды лет тридцать назад, но в новом и весьма дорогом пальто Кромби из английского кашемира и в элегантной шляпе. В руках он держал только большой кожаный портфель.

— Здравствуй, папа, — Леня пожал руку отцу. — Где твой багаж?