Шипучка для Сухого (СИ) - Зайцева Мария. Страница 14

По животику — вниз, аккуратно, ей больно может быть… Хотя Игнат намазал чем-то и укол сделал обезболивающий.

Шипучка дрожит. Но не сопротивляется.

И я все больше сжимаю. Все наглее действую. У нее пушистый лобок, небритый. И это заводит. Меня вообще все в ней заводит. И эта чистота, и эта неуверенность, уязвимость. Хочется поцеловать. Но у нее разбита губа.

Нельзя. С ней вообще ничего нельзя сейчас, скот ты, Олег… Ну да, ну да… Не без этого…

Внутренний голос непонятно как откопавшейся совести успешно задавлен судорожным вздохом маленькой храброй девочки, такой напряженной в моих руках.

Не надо, Шипучка, не напрягайся… Я же еле держусь…

Пальцами еще ниже, по клитору — чуть-чуть тронуть, дергается, дышит, такая отзывчивая… И мокрая. И это открытие радует, пи**ц как.

Я продолжаю что-то говорить, что-то шептать ей, на инстинктах. Потому что знаю, что это девочкам нравится. Особенно вот таким. Правда, таких у меня не было. Но все бывает в первый раз.

Осторожно в нее, по влаге, легко. Сжимается и дергается. А что такое? А почему?

А потом становится понятно, почему.

Но не останавливает. Совершенно.

Слишком хочется. До боли. И она тоже хочет, хоть и сжимается. Ничего, расслабим. Сейчас, Шипучка моя, сейчас… Я все сделаю правильно. Я умею.

Кажется, я этот бред ей и шепчу, а она верит. И подается чуть назад, упираясь попкой в мой уже тяжеленный и болезненный член.

Но пока рано. Рано. И не так. И не здесь.

Здесь только разведка боем.

Я мягко двигаю пальцами внутри узкой влажности, не останавливаясь что-то шепчу, успокаиваю, убаюкиваю, а потом не выдерживаю, беру ее ладошку и кладу себе на ширинку. Рано, наверно, но хочется, хотя бы ее пальцы на себе почувствовать. Она опускает голову, упирается ладошкой в закрытую дверь старого холодильника, я тут же накрываю ее своей рукой, сжимаю. И чувствую, как неуверенно двигается молния джинсов вниз.

Не выдерживаю, помогаю ей.

Сдергиваю джинсы ниже, кладу ее руку на горячий член, и одно только нежное касание простреливает удовольствием.

— Малышка, давай, чуть-чуть… — опять шепчу, не прекращая целовать там, где ей нравится, уже знаю, где, по позвонкам тонким на шейке, вниз, куснуть на плечо, за ушком. Закрывает глаза и стонет. И пальчики сжимает на члене. Сильно. Но мне хочется сильнее. И в то же время понимаю, еще чуть-чуть — и кончу. А не надо бы пока.

Или надо? Пар спустить немного. Разорву же ее… А ей больно. Ей и так будет больно, а тут вообще… Зверь я. Все же…

Но пальчики двигаются все увереннее, она стонет, не в силах сдерживаться, когда я опять прикусываю плечо и вгоняю уже два пальца, не особо осторожничая. Потому что сил нет.

Прекращаю. Резко. Она стонет протестующе, когда вынимаю пальцы из уже податливой мягкости.

Но мне надо. Чтоб понимала.

Разворачиваю к себе. Смотрю в затуманенные жадные глаза, не удержавшись все же, целую. И ей больно, да, но судя по всему, возбуждение перекрывает боль. Да ты ж моя зажигалочка…

— Пойдем в ванну, малыш?

Она только кивает.

Штаны и обувь остаются возле холодильника, ее страшная кофта тоже, по пути стаскиваю и швыряю в коридор рубашку и ее домашнее платье, задыхаюсь. Смотрю на крепкую грудь, на острые соски, тут же прикусываю их, и Шипучка опять дрожит. И стонет. И мокрая. И готовая.

И девственница.

Пи**ц мне. Полный и окончательный.

В ванной тепло и здоровенная дореволюционная ванна на ножках. Включаю воду, поворачиваю свою Шипучку к зеркалу, к себе спиной:

— Смотри, какая ты красивая, смотри… Я не могу просто, Шипучка… Не могу…

Встречаюсь с ее взглядом в зеркале. И поражаюсь сквозь охватившее меня безумие, насколько он тоже сумасшедший. Она не жертва принуждения, нихера. Не жертва обстоятельств. Может, только в самом начале. До того, как я распалил ее. Я медленно ласкаю ее грудь, опять целую шею, за ушком, она закрывает глаза от удовольствия, вздрагивает, ощущая мой член возле своей попки.

Глаза раскрываются, поворачивается ко мне. Смотрит вниз. Зрачки расширяются. Она не боится.

Нихера не боится.

Трогает несмело, но уже без моих подсказок ведет вверх и вниз, посылая дрожь удовольствия по всему телу. Правильно, малыш, вот так… Опять целую. Опять больно, вскрикивает даже. Но не отстраняется. А ты боец, да, Шипучка?

Ванная нагревается, но воды много не набирается, я не стал ставить пробку. Перевожу на душ, мягко тяну ее за собой.

— Расслабься…

Целую, пусть больно будет здесь, прижимаю к кафелю спиной, задираю ногу.

И вхожу. Резко и быстро.

Не отпуская губ. Она вскрикивает, сжимает руки на плечах, царапает. И пытается оттолкнуть, но я знаю, что нельзя, что надо продолжать. И я продолжаю, чувствуя себя гребанным насильником, и в то же время испытываю невозможный кайф от происходящего.

Она очень тесная, так с испуга сжала, что еле удается двигаться, короткими резкими толчками, практически не вынимая члена. Вода рассеянно льется на нас сверху, и это кажется правильным.

Я уже не целую. Смотрю на нее, в глаза, и их выражение — это самая возбуждающая хрень, которую я когда-либо видел. В них боль, мольба, непонимание… И постепенно возвращающееся желание. То самое, что я видел в зеркале, совсем недавно. И с каждым моим движением возбуждения все больше.

И особенный кайф в этом всем — мое понимание, что это все из-за меня.

Что я это с ней делаю.

Что она сейчас моя полностью, что никого у нее не было, и, сука, не будет! Не будет теперь!

Мне нереально хорошо, неосознанно начинаю двигаться с оттягом, и Шипучка вскрикивает на каждый мой толчок, запрокидывает голову, ловя губами капли воды, но я возвращаю ее за подбородок обратно.

Мне нужны ее глаза. Мне нужно понимать, что я все делаю так, как надо. Правильно делаю.

И она смотрит.

Рот полуоткрыт, рана на губе растревожена, кровь. И внизу кровь. Все уходит в слив, такое ощущение, что жизнь прошлая смывается с нас, исчезает. И новая рождается. Как и положено, в крови и боли.

Я четко отлавливаю момент, когда возбуждение накрывает мою Шипучку с головой, настолько сильно, что она выгибается и впервые начинает двигаться мне навстречу. Неумело и слабо, но я помогаю.

Прижимаю сильнее за бёдра, насаживаюсь жестче, специально трусь о чувствительный клитор… И кончаю. Настолько сильно, что какую-то секунду думаю, что упаду, нахер, здесь. И только то, что все еще держу на весу практически Шипучку, возвращает в реальность. Член еще не опал, я продолжаю двигаться, потом провожу пару раз по клитору и чувствую ответную дрожь ее тела. Ее разрядка слабая, но она есть. И для первого раза это пи**ц как хорошо.

Потом я ее придерживаю, направляю душ прицельно, чтоб смыть следы, Шипучка словно в кумаре, смотрит на меня расширенными зрачками и, кажется, мало что соображает.

Поэтому я выхожу, закутываю ее в полотенце и несу в комнату. На диван. Узкое, сталинское чудище, какие еще остались в старых квартирах, и за которое дают неплохие деньги в антикварных магазинах.

Приношу из кухни попить, даю ей. Слышу, как стучат зубки по краю стакана. Похоже, отходняк. Как и у меня тоже. Нормально я так девушку утешил. Молодец…

Я испытываю мгновенный укол зверя, по имени совесть, но потом Шипучка неловко шевелится и полотенце спадает с белого плеча.

И я понимаю, что буду еще утешать сегодня. А то как-то недостаточно. Вид у нее такой. Словно… Не до конца утешил.

Надо исправлять.

14. Сейчас

Я тебе не буду сниться.

Ты мне — тоже…

Из клиники я ухожу, как только получается стоять, не падая от головокружения.

Это происходит примерно через неделю после того, как закрылась с грохотом дверь за Олегом. Все это время он не звонит, не пишет, не приходит.

И это, наверно, правильно. Это — единственное правильное в нашей дурацкой, затянувшейся на целую жизнь ситуации.