Крутые белые парни - Хантер Стивен. Страница 5

Он дрался всю свою проклятую жизнь. Никогда не шла ему хорошая карта. Но это не имело значения, ведь он мужчина и должен делать свое дело, невзирая ни на что. Он должен стоически переносить все испытания. Однажды, когда ему было девятнадцать лет, дело было в Анадарко, двое полицейских трое суток продержали его в участке. Они сломали ему нос, челюсти, четыре ребра и пальцы на левой руке. Парни подозревали, что он изнасиловал индейскую девушку. Так оно и было, да и не одну ее он изнасиловал, просто остальные до того напугались, что побоялись жаловаться. Но Лэймар не доставил копам удовольствия и ни в чем не признался. Да и не впервой ему было выплевывать изо рта кровь и зубы.

От нечего делать он стал перебирать свои иллюстрированные журналы: «Джагз», «Лег шоу», «Диарс энд риарс». В конце он осторожно извлек ноябрьский номер «Пентхауса» за девяносто второй год и открыл его на середине. Там лежала Картина.

На Картине был изображен Лэймар Лев и его сучка-принцесса. Он вгляделся в изображение, узнавая свои черты в облике короля джунглей. В прекрасном лице женщины можно было прочесть чувство подчиненности, наивысшего проявления женской любви. На этом рисунке Ричарду удалось наконец правильно нарисовать женщине грудь. Она была пышной, но не слишком большой. Лэймар ненавидел гигантские сиськи. Ему нравились упругие, плотные груди, которые подрагивают, когда женщина бежит, но не болтаются при этом из стороны в сторону. Линии женской фигуры были довольно жирными. Это сам Лэймар обвел их карандашом, пытаясь разобраться, как Ричарду удалось сделать такой классный рисунок. Из-за этой «поправки» силуэт выглядел несколько тяжеловато.

В рисунке присутствовало что-то необъяснимое, что очень нравилось Лэймару. Пожалуй, это первая в его жизни вещь, которая ему так дорога. Он сложил картинку и сунул ее в карман в тот момент, когда вошел Гарри Фант. Гарри, самый старый из надзирателей, был в своей синей форме, при нем имелись переносной приемник-передатчик и дубинка. Револьвера у него не было.

— Лэймар, — сказал Фредди.

— Мы бежим отсюда. Сейчас. Нас трое. Ричард, Оделл и я. И ты тоже.

Гарри вскинул на него глаза. Шумно проглотил воздух. Его старческие веки увлажнились слезами:

— Лэймар...

— Мне пришлось убить в вашем душе этого ниггера — Малютку Джефферсона. Он хотел меня поиметь. А я знаю, что ты спер в канцелярии нужные бланки и можешь вывести нас из сектора камер, провести через пояс безопасности в коридор А, а оттуда во второй административный корпус.

Старин был уничтожен. В нем не осталось ничего — ни духа, ни злости. Ничего, кроме немощной слабости. Он стал похож на замерзший в холодную зимнюю ночь цветок. Он потупил взор, моля о пощаде.

— Я не могу этого сделать, Лэймар. Прошу тебя, не заставляй меня делать невозможное. Моей жене необходима операция. Внучка болеет легкими. Нам надо ее...

Но Лэймар был неумолим.

— Можешь, Гарри, еще как можешь. Ты пойми, здесь будет ад, когда обнаружится труп Малютки. Ниггеры меня убьют. Я не могу допустить, чтобы это произошло со мной и моими людьми. Мне придется ссучиться, я превращусь в стукача, а, между прочим, это ты поставлял героин папаше Пулу, а ЛСД и фенобарбитал Родни Смоллзу, и ни одна душа, кроме меня, не знает, что ты работаешь на два фронта. Да ведь ты и сам иногда балуешься амфетамином и приторговываешь порошком. Не так ли? А теперь отгадай, сколько мне понадобится времени, чтобы сдать тебя и тому, и другому? Правильно, старик. Все произойдет очень и очень быстро. Они разорвут тебя в клочья. От тебя останется мокрое место, кошмам Оделла поживиться будет нечем, так мало от тебя останется.

Гарри нервно посмотрел на часы. До закрытия камер оставалось около двадцати минут. Примерно столько же было в его распоряжении. Потом с ним будет покончено, как и предсказал ему Лэймар.

— Хорошо, — сказал он. — Будет неплохо, если при этом вы стукнете меня по голове. Это здорово поможет делу, а я еще, пожалуй, и медаль получу.

Дело было вовсе не в громадном росте Оделла. И не в том, что у него расщепленное небо, а в верхней губе дыра глубиной с Марианскую впадину. И не в том дело, что у него неимоверно длинные руки, а зубы черны, как гудрон. Не в том дело, что из-за своего физического уродства он мог дышать только ртом, при этом, когда он шел, это дыхание становилось таким шумным, что казалось, будто по железу водят грубым напильником.

Больше всего в Оделле поражала форма головы. Это было странное, ромбовидной формы сооружение. Создавалось впечатление, что ее вынесло из туловища каким-то нелепым взрывом; из маленького, точечных размеров подбородка вырастал широкий бледный лоб, который венчала конусообразная шапка ярко-рыжих волос. Он был покрыт веснушками, как Гек Финн, но его глаза были начисто лишены какого-либо выражения.

Он держал в руках мертвую кошку. Несколько минут назад он неосторожно сдавил животное своей лапищей. А теперь он изо всех сил тряс труп, стараясь вернуть кошку к жизни. Но она не оживала, а болталась в его руках, как пестрая тряпка.

"Котик, — думал Оделл. — Котик, нет-нет. Ногин не мяу? Котик бай-бай. Котик, КОТИК, прыг! Котик, прыг, прыг, прыг! Котя-котик, прыг-прыг! Делл не люби котик нет-нет. Бэби-котик бай-бай".

Ричард нервничал, наблюдая эту сцену. Времени в обрез, но, несмотря на это, Ричард был поражен: «Боте, что мог создать такое устрашающе несимметричное уродство? Такое не могло бы привидеться дате Уильяму Блейну».

Оделла избегали все, даже черные и краснокожие воины из Н-Д-Н-З. Ибо каждому было известно, что Оделлу неведомо чувство страха. Даже в этом узилище, где поведенческие страсти ничем не ограничивались, он внушал всем страх, так как сам никогда его не испытывал. Управлять и сдерживать Оделла мог только Лэймар. Иногда он одалживал Оделла папаше Кулу, когда тому надо было кого-то наказать. Не обращая ни на кого внимания, Оделл входил в толпу черных, находил человека, который вызвал неудовольствие папаши, калечил его и, не меняясь в лице, уходил прочь.

— Оделл, мы нужны Лэймару. Он послал меня за тобой. Пошли побыстрее.

— Вот котик сяс дох, — бесстрастно заявил Оделл, лицо его обмякло и стало каким-то скучным, вероятно, до него не дошел смысл слов Ричарда. Сам же Ричард постепенно осознал, что хотел сказать ему Оделл: «Мой котик умер».

Оделл поднял маленького котенка, безвольно висевшего в его огромной ручище. Шкурка котенка была странно влажной, как будто ее только что вылизали.

Ричард почувствовал, что его сейчас вырвет. Оделл был убогим, огромным мальчиком-мужчиной с рыбьими мозгами, послушный и покорный, как старый пес. Он оставался таким до тех пор, пока Лэймар не приказывал ему вести себя по-другому.

— Это очень печально, Оделл, но Лэймар велел нам прийти к нему сейчас же. Это срочно.

— Отьно? — переспросил Оделл.

— Быстро-быстро-Оделл, — сказал Ричард, подражая языку, на котором Лэймар общался с Оделлом.

В затуманенных глазах Оделла блеснул огонек понимания.

— Ысто-ысто, — повторил он и улыбнулся. От этого оскала провал в его черепе обозначился еще четче. Он сунул дохлого котенка за пазуху — Ричард снова захотел блевать — и бросился к выходу. Толпа расступилась перед ним. Никто не рискнул преградить путь Оделлу. Ричард поспешил следом в безопасном кильватере, благословляя судьбу и чувствуя себя почти героем.

Они не дошли до камеры. Лэймар встретил их у двери, ведущей в корпус Д.

— Отлично, ребята, нам пора, — сказал Лэймар.

— Лэймар, я... — начал занервничавший Ричард.

— Ричард, заткнись и будь паинькой. Оделл, если Ричард начнет болтать, сделай ему не говори.

— Не-говои, Map, — повторил Оделл, в его глазах светилась преданная любовь, он повернулся к Ричарду с явным намерением раскроить тому череп.

— Не-говои, Уи-чад, — сказал он.

— Не-говои, — повторил за ним Ричард. Они направились в каптерку лейтенанта, где в это время никого не было. Сам лейтенант пил кофе в комнате отдыха охраны. В каптерке их ждал перетрусивший старик Гарри.