Сезон охоты на людей - Хантер Стивен. Страница 82

– Папа, папа! – закричала Ники. Она бросилась ему навстречу и обхватила обеими руками ногу, одетую в полинялые джинсы.

– Привет, привет, моя радость. Как себя чувствует моя малышка сегодня утром?

– О, папа, ты знаешь, мы хотим поехать по Вдовьей тропе и посмотреть, как солнце освещает долину.

– Но ведь мы бываем там каждое утро. Может быть, стоит найти какое-то другое место?

– Милый, – сказала Джулия, – ей так нравится этот вид.

– Я только говорю, – буркнул Боб, – что неплохо иногда что-нибудь менять. Впрочем, не обращайте внимания. Все это ничего не значит.

Он произнес эти слова гораздо более резким голосом, чем хотел. Откуда все это прорывается? Джулия посмотрела на него с недовольством и болью во взгляде, и он подумал: «Ну вот и прекрасно, я это заслужил», и тут же он взял себя в руки, и все было прекрасно, он был добрым и милым и...

– Мне надоело ездить в одно и то же проклятое место каждое проклятое утро. Знаете, ведь есть и другие места, куда можно поехать.

– Хорошо, Боб, – согласилась Джулия.

– Я имею в виду, что мы можем поехать и туда, никаких проблем. Ты хочешь поехать именно туда, малышка? Если да, то давай поедем.

– Мне все равно, папа.

– Ну и хорошо. Значит, поедем туда.

Кто это говорил? Это он говорил. Почему он ведет себя как сумасшедший? Откуда все это берется? Что творится?

Но теперь он окончательно взял себя в руки, и снова стал хорошим, и все будет...

– И какого черта она ездит по-английски? Ты хочешь, чтобы она стала светской особой? Чтобы она посещала всякие маленькие шоу, где надевают красные жилеты и шлемы и прыгают через заборы, и развеваются флаги, и собираются богачи, и пьют шампанское, и там узнала бы, что ее старик, который не умеет так красиво говорить, зато слишком много ругается, им не ровня, тем ребятам, которые ездят по-английски, что он так до старости и остался деревенским мальчишкой из дерьмового Арканзаса? Ты этого хочешь?

Он орал во весь голос. Все случилось так быстро, прямо-таки взорвалось шквалом убийственной ярости, и было так отвратительно. Почему он настолько безумен в эти дни? Боб почувствовал тошноту.

– Боб, – сказала его жена Джулия нарочито медленно и ласково, – я всего лишь хочу расширить ее горизонт. Открыть перед нею некоторые возможности.

– Папа, я люблю ездить по-английски. Так больше опираешься на ноги, чем на стремена, и лошади больше нравится.

– Ладно, я ничего не понимаю в английской посадке. Я всего лишь сын копа из Хиктауна, из арканзасской глуши, и не был ни в каких колледжах, а только в Корпусе морской пехоты. Никто никогда ничего мне не давал. Когда я вижу, что она ездит вот так...

Он орал еще некоторое время, а Джулия все больше съеживалась, и Ники заплакала, и его бедро разболелось, и в конце концов Юниор тоже испуганно отпрянул в сторону.

– Ой, да плевать на все это! – выкрикнул он. – Какая к черту разница? – и почти бегом кинулся обратно домой.

Он оставил телевизор включенным и уселся перед экраном, лелея в себе ярость, возмущаясь ужасной несправедливостью всего происходившего. Почему он не способен содержать свою семью? Что он мог сделать не так, как сделал когда-то? Что он вообще мог сделать?

Спустя минуту-другую он повернулся и проводил взглядом жену и дочь, выезжавших за ворота и направлявшихся к Вдовьей тропе.

Ну и ладно, ну и прекрасно. Они имели полное право так поступить. А ему было лучше одному. Он знал, куда ему хотелось. Он постоял, чувствуя, как в нем кипит ярость, а потом, хотя было еще рано, повернулся, направился к двери подвала и спустился вниз. Он хотел устроить там мастерскую и готовить снаряжение для следующего охотничьего сезона, опробовать кое-какие новые идеи по поводу нестандартных патронов – у него были соображения насчет того, как добиться большего эффекта от старых моделей.

Но почему-то у него так и не хватило для этого энергии; он не знал, долго ли они проживут здесь, он не знал, как...

Боб направился прямо к верстаку, на котором предыдущий обитатель фермы оставил множество старых, ржавых инструментов, гвоздей и всего такого прочего, засунул руку между верстаком и стеной и вытащил то, что было там спрятано. Это была пинтовая бутылка «Джим Бим» с белыми буквами на черной этикетке, напоминавшая своими изящными изгибами клейморовскую мину.

Бутылка была увесистой и твердой – в ней чувствовалась та же основательность, что и в ружье. Боб поднял ее, подошел к лестнице и сел. В подвале пахло сыростью и гнилью, потому что это была сырая страна со снежной зимой и частыми наводнениями весной. Он настолько привык жить в сухих краях, что все это было для него новым. Этот запах был неприятным: плесень, постоянная сырость...

Он держал бутылку в руке и внимательно рассматривал. Стоило немного наклонить ее, как содержимое внутри начинало покачиваться и хлюпать, словно море на Китайском берегу, где он раз или два провел краткосрочный отпуск, но он не мог вспомнить, в которую из трех его ходок это случилось.

Его ладонь стиснула крышку бутылки, которая, впрочем, до сих пор оставалась непорочной. Чуть заметный поворот руки мог ее распечатать; для этого нужно было приложить гораздо меньшее усилие, чем для того, чтобы убить человека из винтовки, а ведь он делал это так много раз.

Боб пристально посмотрел на бутылку. Чуть-чуть болтнул ее и почувствовал движение жидкости. Коричневое содержимое было прозрачным и слегка маслянистым; оно манило его.

Да, сделай это. Один глоток, только один, чтобы удалить лезвие, которое режет тебя изнутри, чтобы стали не такими тяжелыми тревоги из-за безденежья, и из-за наглых репортеров, и из-за телекамер, чтобы уйти в священную, недоступную ни для кого страну размытых изображений, шаткой походки и смеха, где существуют одни только хорошие воспоминания.

Выпей за утраченное. Выпей за мальчишек. Выпей за мертвых мальчишек Вьетнама, выпей за несчастного Донни. Выпей за то, что случилось с Донни, и за то, что Донни так часто являлся к нему, и за то, что он женился на жене Донни, и породил ребенка Донни, и сделал все, что только было в его силах, чтобы возродить Донни, чтобы все же сохранить Донни на этой земле.

Да, выпей за Донни и за всех мальчишек, безвременно погибших во Вьетнаме ради того, чтобы остановить коммунизм.

О, с какой же силой бутылка искушала его.

«Будь оно проклято, – подумал он. – У меня есть жена и дочь, и сейчас они поехали в горы без меня, так что будет лучше всего, если я отправлюсь к ним. Это единственное, что я могу сделать».

Он положил бутылку на место и, хромая, поднялся по лестнице. Его бедро страшно болело, ну и черт с ним. Он направлялся к конюшне, к своему коню, к своей жене и своей дочери.

Глава 26

Они проехали через луг, нашли тропинку среди сосен и двинулись по ней, с каждым шагом поднимаясь все выше и выше. Воздух был прохладным, хотя настоящего холода не ощущалось, а солнце, скрывавшееся на востоке, за горами и все никак не решавшееся вылезти из-за них, обещало теплый день.

Джулия плотнее запахнула куртку, пытаясь изгнать из головы неприятные мысли и отбросить в прошлое гнев на мужа и тревоги обо всем, что происходило в их жизни. Ее дочь, которая гораздо лучше ездила верхом, весело скакала галопом впереди; отвратительная сцена в конюшне, по-видимому, уже была забыта. Как же хорошо ездила Ники! У нее был к этому талант, врожденное взаимопонимание с лошадьми, и девочка никогда не испытывала большего счастья, чем в то время, когда она находилась в конюшне и ухаживала за ними, кормила их, мыла и расчесывала.

Впрочем, скоро выяснилось, что счастье Ники также было в некоторой степени иллюзорным. Когда они уже почти пересекли высокогорный луг и приблизились к лесной опушке, за которой начиналась Вдовья тропа, выводившая к любимой ими долине, Ники подскакала к матери.

– Мама, – сказала она, – папа, наверное, нездоров, да?

– Да, он нездоров, – согласилась Джулия.