Страж империи (СИ) - Пекальчук Владимир Мирославович. Страница 75

…Ну, не совсем сами – еще тот ублюдок в телефоне подсобил.

И как мне теперь дальше жить, спрашивается? Раньше было легко и просто: все вокруг – белое, а если видишь черное – вначале стреляй, потом стреляй, а затем еще контрольный. Не надо думать, понимать, принимать решения – в черно-белом мире не существует колебаний и сомнений. Всего одно простое правило без гребаных исключений: «черное – жми на спуск, не ошибешься». Но затем яйцеголовые разрушили мою святыню, мой маяк, мой компас, осквернив установку Вогта-Ефремова, которая раньше безошибочно делила мир на Черное и Белое, не допуская полутонов и неясностей, своими нахрен никому не нужными изобретениями.

И вот теперь оказывается, что я отклонился от абсолютного Света, показав не «от нуля до двадцати», а «девять – двадцать шесть». Раньше, когда не было никакой шкалы – либо человек, либо монстр. Или-или. А теперь…

Все даже страшнее. Главная беда не в том, что я вышел за отметку «двадцать», а в том, что образцы одержимого и человека показывают взаимное сходство в среднем на двадцать процентов, если считать от усредненных «десять» до усредненных «девяносто». То есть, если раньше тест Вогта-Ефремова показывал абсолютную противоположность двух начал – то теперь он показывает, сиськи Альмалексии, сходство.

Только вдуматься – сходство! Сходство, путь небольшое, но сходство!!! Эх-х, затолкать бы Эндрюсу в глотку его никчемный блок, а ублюдков Дойла и Альтинга насадить на их трижды клятую шкалу!

Но все это было бы еще ничего, если бы не ублюдок телефонный. Раньше тест Вогта-Ефремова был для меня сродни перста указующего, путеводителя, святыни, и его «младший брат» – переносимый детектор «рамка» – однозначно причислял меня к светлой стороне мира. Все равно что божье благословение для рыцаря-паладина. Теперь…

Теперь моя святыня осквернена, она более не уверена, кто я такой, и то, что меня не определяет «рамка», больше не воспринимается как знак свыше – рамка уже не непогрешимый глас небес, а лишь несовершенное устройство, на самом деле не отличающее Свет от Тьмы. Мой мир разрушен, мой храм обратился в пепел – и я очень зол на тех, кто это сделал.

…И если Эндрюсу пихать его блок в глотку я не стану – этим уже не исправить его святотатство – то запихнуть дуло кишкодера в зад телефонному ублюдку очень даже хорошая идея. Я должен отыскать его и убедиться, что он человек: если это не одержимый, невидимый для «рамки» – то «рамка», стало быть, все еще моя путеводная звезда, мое благословение.

…Ну а если все же он говорил правду… тогда все хуже некуда.

До сего момента я считал, что один такой на свете, и мог легко сам себя разграничить на черное и белое. Но если же я – нечто среднее между Светом и Тьмой…

Как мне разграничивать себе подобных, если они существуют?!!

Мир, сотканный из полутонов и полутеней, грозится быть очень сложным и запутанным.

Вернувшись в особняк Корванских, я сказал Роксане:

– В общем, как бы там ни было, извини, что все так вышло. А теперь мне надо поговорить с твоим отцом.

– Идем, он в своем кабинете, скорей всего.

– Эм-м… Я имею в виду – мне надо с ним поговорить, а не нам надо с ним поговорить.

– И на какую же тему, меня не касающуюся, ты хочешь говорить? – с долей иронии спросила Роксана.

– Эм-м… Это военная тайна, понимаешь? А ты – пресса, как ни крути. На секретные совещания прессу не допускают.

– Эх-х, ну ладно, – притворно вздохнула она и обратилась к стоящему в холле бойцу: – покажи Александеру, где папин кабинет.

Я, держа «кишкодер» под мышкой, пошел следом за ним на второй этаж, оказался перед массивной дверью из красного дерева, постучал и потянул за ручку.

– О, ну вот и вы, – сказал граф, завидев меня, – а то я уже заждался объяснений.

– Сейчас вы их получите. У вас в службе безопасности есть люди, компетентные по моей специальности? Которые не будут делать большие глаза, когда речь зайдет о культистах, одержимых и прочей шелупони?

– Да, есть. Позвать?

– Вы им всецело доверяете?

– Абсолютно.

– Зовите.

– Сейчас. Садитесь пока.

Они появились спустя минуту после того, как граф позвонил по внутреннему телефону. Один – тот же, кого я видел вместе с графом, второй незнакомый, но его я узнал, как только он заговорил, по голосу: Новак, который звонил мне.

– Это – мой шеф СБ, Михаль Новак, – указал граф на крепыша.

– Хм… Видать, я голос перепутал.

– Его помощник – Андерс Новак. Однофамильцы. – Он кивнул им на кресла вокруг стола и взглянул на меня: – итак?

Я, в свою очередь, взглянул на обоих Новаков:

– Вы имели дело с Порчей и одержимыми? Где именно и насколько плотно?

– Мы служили в одной секретной организации, – сообщил Михаль. – Я – шесть лет, Андерс – пять. Подробностей сообщить не могу – подписка о неразглашении. Но дел приходилось иметь достаточно – собственно, мы занимались поисками и расследованиями. Так чтобы лично в прицел видеть – всего два раза пришлось.

– Это, случаем, не та организация, где кодовые фразы звучат как «круглый спектр всех яблок синих»?

– Вижу, вы кое-что знаете. Но сообщить все равно ничего не могу, даже знающим.

– Этого и не требуется, мне важно, чтобы вы понимали то, что я буду говорить, так, как это понимаю я… В общем, ваша светлость, мой брак с Роксаной в данный момент невозможен в силу того, что ее придется отправить куда-то за пределы страны, желательно с поддельными документами. Ее похитили, чтобы оказать давление на меня и могут это повторить.

– Однако же! – воскликнул граф.

Михаль отреагировал спокойнее и профессиональнее:

– Давление? И что же похитители потребовали в обмен?

– В этот раз хотели поговорить и я счел возможным согласиться на это требование. Боюсь, во второй раз я не соглашусь ни на что, иначе такое давление может продолжаться вечно.

– Поговорить? Вы встречались с человеком похитителей?

– Нет, разговор был по телефону.

– И что они требовали?

– Я же сказал – поговорить.

– Ага, то есть, они пытались выспросить какую-то секретную информацию?

Я вздохнул:

– Михаль, я точен в своих формулировках и подобранные мною слова стоит воспринимать буквально. Если бы они пытались узнать секрет – я бы сказал «они требовали информацию», а не «они хотели поговорить».

– Секундочку… Они захотели поговорить. Не требовали никаких секретов, не пытались заставить сотрудничать…

– Да, все верно.

Михаль, Андерс и граф нахмурились почти одновременно, и граф, не вытерпев, опередил своего эсбэшника:

– Александер, вы что, хотите сказать, что они похитили мою дочь, хотя могли бы просто взять и позвонить?!! Где логика?!

Я криво усмехнулся:

– О, вижу, вы разделяете мое былое недоумение. Я тот же вопрос задал человеку, который передал мне требование поговорить. И он ответил, что если бы не заложник, я бы вообще не стал говорить с тем, кто хочет мне позвонить.

– Хм… Ну да, у вас же репутация особенно непримиримого борца…

– Нет, – покачал головой я, – дело, как оказалось, не в ненависти, я никогда не откажусь получить информацию от врага, даже зная, что она ненадежна. Но, думая о моей ненависти, похитители случайно сделали правильный вывод на основании неправильной предпосылки. Если бы тот, кто мне позвонил, просто вот взял и позвонил – секунд через двадцать я бы с хохотом бросил трубку. Дело в том, что звонивший представился одержимым.

– Это же нонсенс! – сказал граф, а эсбэшники согласно закивали.

Я кивнул:

– Конечно, и если б не заложник – я бы воспринял это как шутку или как очень тупую попытку меня обмануть. Но похищение дворянки – это слишком тяжкая для любого шутника статья. Иными словами, это уже не шутка. Это уже план.

И я пересказал им содержание беседы с якобы одержимым.

Когда я закончил, все трое несколько секунд переглядывались, затем граф сказал:

– Признаться, я не могу понять, какую выгоду звонивший мог бы извлечь из всего этого, даже если вдруг вы поверили бы в эту сказку…