Телохранитель моего мужа (СИ) - Ночь Ева. Страница 19

Хочется ударить по тормозам и спросить, что она имеет в виду. Но мне сейчас не до разговоров: я ловлю блеск фар позади, а это значит, что за нами кто-то гонится.

— Пристегнись! — бросаю я Рине ремень безопасности. — Нам придётся ехать очень быстро. Если страшно, просто закрой глаза.

21. Рина

Нас мотает из стороны в сторону. Я не люблю быструю езду. Я сама не вожу машину. Только с водителем или Алексеем. А лучше на такси: муж тоже любит лихачить. Но Артём не просто мчится. Кажется, сейчас колёса оторвутся от грешной земли — и мы взлетим. Или перевернёмся. Или въедем куда-нибудь.

И тогда я закрываю глаза. Опускаю веки, прячусь за ресницами. И страх уходит. Словно по щелчку пальцев покидает меня. Я будто плыву, вижу какие-то размазанные огни. Хочется петь. Я не помню, когда последний раз пела. Горло забыло о звуках — оттуда лишь хрип и тяжёлое дыхание.

Сейчас он рассмеётся, если сможет. Я не хочу его отвлекать, но мне нужно куда-то выплеснуть то, что рвётся наружу. Я не помню слов песен, мне остаются лишь звуки.

— Рин, ты поёшь или умираешь? — хмыкнул Артём. И я вдруг обиделась.

— А что, мне уже и умереть с песней нельзя?

Сказала бы я такое Алексею… Но то ли скорость мне мозги отшибла, то ли мужчина рядом на меня так действует. Я будто пьяная — мне море по колено.

— У тебя только жизнь начинается. Пой, Рина!

И так он это сказал, что у меня внутри словно что-то лопнуло. Рассыпалось разноцветным бисером. Я вдохнула поглубже и запела:

Не секрет, что друзья не растут в огороде,

Не продашь и не купишь друзей.

Я путала слова, фальшивила почему-то, голос у меня срывался. Визжали шины. Где-то там, сзади, кто-то гнался за нами, а я продолжала петь. Орала и выкрикивала слова, а вместе с ними выталкивала наружу что-то застывшее и тёмное. Наверное, свою исковерканную душу.

Артём мне не мешал. Больше не подбадривал и не посмеивался. Я не открывала глаза. Не хочу сейчас на него смотреть. А когда он резко затормозил, я икнула и вцепилась руками в кресло.

— Приехали, Рин. Пошли отсюда.

Я вышла из машины. Меня шатало. Но расхолаживаться Артём мне не дал. Схватил за руку и куда-то поволок. Мы мчались, как две стрелы. К какой-то цели, известной только ему.

— Вот здесь и осядем, — затянул он меня в тёмный подъезд. Пахло котами и мочой. Я уже и подзабыла, что так бывает. По лестнице шли пешком. На самый последний этаж — пятый. Последние ступеньки дались мне с трудом. Кажется, кто-то давно отвык столько бегать и прыгать, переставлять ноги самостоятельно, а не пользоваться лифтом.

Дверь, обитая дерматином. Цифра 59 на эмалевом овале. Артём достаёт ключ и открывает замок. Уверенно. Это его квартира?..

— Это не моё жильё, но здесь нам будет хорошо. Безопасно.

Я дышу как загнанная лошадь.

— Машину они, я думаю, пробьют по базе и найдут хозяина.

— Тебя, — мне даже плохо становится.

Артём мотает головой.

— Не совсем. Но я предупрежу, кого надо. Заходи и будь как дома.

Удивительно. Но мне здесь нравится. Я оглядываюсь как любопытная кошка. Сую везде нос. Давно без ремонта, обшарпанные стены, обои выцвели. Мебель давно на свалку пора, а мне хорошо, как никогда.

Интерьер чем-то похож на бабушкину квартиру, которую мне пришлось продать. Такое же всё ветхое и древнее. Но я не чувствую дискомфорта. Страшно сказать, но я тут и правда как дома. Вернулась.

— У меня лопатки чешутся, — признаюсь, глядя Артёму в лицо. — Ты не посмотришь? Вдруг там растут крылья?

Он подходит близко. Глаза у него темнеют. Серые. У него серые глаза. И широкие брови. Пальцы его цепляются за язычок «молнии» на куртке

— Если ты позволишь, — голос падает, становится глубоким, бархатным. Хочется окунуться в него с головой. Почувствовать эту хрипловатую мягкость и неосязаемую глубину.

В горле становится сухо. Я киваю. Можно. Ему всё можно. Он тянет собачку вниз. Медленно. Я слышу, как поёт «молния». Большие ладони проходятся по плечам — сбрасывают ненужную вещь, а затем легонько гладят меня по лопаткам.

— Пушистые, но ничего не понять. Позволишь?

Он… спрашивает меня? Ему не всё равно?

— А если я скажу «нет»?

— Значит, «нет». Только то, что захочешь ты, Рина.

Губы его близко. Я привстаю на цыпочки, касаюсь пальцами жёстких коротких волос на затылке и прижимаюсь ртом к уголку губ. Пробую языком крохотную ямочку, а он медлит. Позволяет мне действовать.

— Иногда неплохо читать знаки, — бормочу я, прижимаясь телом к Артёму, — поцелуй меня и поищи наконец-то эти чёртовы крылья. Чешется неимоверно. Боюсь, там уже до метра вымахало.

Он вздыхает и целует меня так, что я закрываю глаза — комната кружится перед глазами. Ладони его пробираются под свитер и оглаживают мои лопатки.

— Нет там метра, Рин, — там совсем немножко прорезалось. Надо бы закрепить. Я покажу тебе, как летать без крыльев.

У него эрекция. Крепкая. Я ненавижу момент, когда Алексей прижимается ко мне бёдрами. Когда тянет руку к возбуждённой плоти. А сейчас я сама просовываю ладонь между нашими телами и ласково глажу каменный член через штаны.

И это как сигнальная ракета. Как старт космического корабля, когда ревут двигатели, вылетает плазма через сопла.

Ещё один глубокий поцелуй, когда губы движутся, пытаясь соединиться плотнее. Когда языки сплетаются так яростно, что хочется стонать, рычать, царапаться от возбуждения, что накатывает бешенной волной. С ним. Я ощущаю это с ним. Я не помню, когда возбуждалась вот так. До мокрых трусов, до острых сосков, до дрожи в коленях, пальцах, в животе.

А он ровным счётом ничего не сделал — лишь поцеловал меня да погладил по лопаткам.

— Рина, — облизывает он мои губы и засасывает подбородок. Там, где красуется синяк. Нежно так, осторожно. Проводит языком, будто пытается залечить все мои раны, зализать, заколдовать. Сделать меня неуязвимой.

— Артём, — шепчу я, подставляя шею.

И свитер мой летит к чёрту. Грудь ложится в его руки. Он гладит большими пальцами соски сквозь кружево, и огненная стрела пронзает меня с головы до пят.

— Девочка моя, — шепчет Артём, перемежая слова с поцелуями.

Он подхватывает меня на руки и несёт в спальню. Отбрасывает покрывало. Там чистая белая простынь. Девственная до хруста. Новая. Я сейчас себя чувствую такой — ломкой, обновлённой, будто вернувшейся назад, в юность. Он мой первый мужчина. А я — до безумия любящая его девчонка. Я хочу отдаться ему, потому что это правильно.

Артём сражается с моими джинсами. Я воюю с его водолазкой. Он наконец-то прижимается ко мне горячим телом, и я раздвигаю ноги, желая, чтобы он вошёл, взял меня, погрузился поглубже и затянул меня с собой в водоворот чувственной неги.

Он входит в меня одним движением и останавливается. Я выгибаюсь навстречу и стону с досадой. Я не хочу, чтобы он медлил. Если сейчас он не начнёт двигаться, я сгорю.

Я оплетаю ногами его бёдра, подаюсь навстречу, и наконец-то всё случается так, как хочется: мощно, отрывисто, до упора.

Не знаю, что он там задевает, какие точки находит. В этом акте нет ничего нового — набор фрикций, движений, а только я загораюсь, как новогодняя ёлка. Он зажигает огни в моём теле. Они вначале тусклые, а затем становятся всё ярче и ярче, до тех пор, пока свет не становится ослепительно ярким. Ток проходит по мне молнией. Рвёт зигзагом все предохранители.

— Артём! — кричу я, сотрясаясь. Кричу звонко, на высокой ноте. Оргазм ослепляет меня, не оставляет сил. Кажется, ещё немного — и я взорвусь, разлечусь на части.

— Р-р-рина, — выдыхает мужчина, и я содрогаюсь во второй раз, сжимаясь плотно, до отказа. Чувствую, как пульсирует его член во мне. Придавливаю ногами ягодицы, умоляя их больше не двигаться. И Артём затихает, послушный моей воле. Губы его прижимаются к шее. Там сумасшедше бьётся пульс.

Теперь можно и умереть. Не страшно. Ничего не страшно с этим мужчиной, что лежит на мне и согревает своим теплом не только тело, но и что-то гораздо поглубже.