Радуга над Теокалли (СИ) - Свидерская Маргарита Игоревна. Страница 29

Так и не дождавшись ответа, Тлакаелель продолжил:

– Я очень хорошо отношусь к моему другу, и постараюсь объяснить. Женщина, ждать совершенно нечего. Ты красива, с редкого цвета волосами, если останешься без покровительства, то тебя поместят в зверинец нашего почитаемого Ицкоатля. Там у него много забавных уродцев, дорогая. Получится славная компания, которую наши могущественные жрецы прикончат при первых же признаках голода… – речь советника текла медленно и спокойно. Намеренно излагая все без описания монстров, он знал, что добьётся большего успеха, чемпугая женщину:

– Но, предположим, тебя минует такая участь, ты поразишь нашего правителя умом, красотой… Однако через две недели настанет праздник подметания – Охпаництли. А ты знаешь, в чем он заключается?.. Нет? О, он – потрясающее свидетельство неистощимой фантазии наших жрецов. Кстати, у тебя есть все данные – твоя нежная и светлая кожа. Уверяю, она очень понравится служителям. В этот день её сдерут, а потом высушат. И оденут, как плащ, в дни праздника. Тебе ещё не плохо, красавица? Вижу, в глазах появляется интерес. Могу сообщить очень доверительно, в нашем государстве каждый месяц почитают богов!

Иш-Чель замерла, слушая последние слова советника. Достаточно один раз побывать в роли жертвы, чтобы на всю оставшуюся жизнь тебя начинало трясти только при одном упоминании. Сейчас же почтенный человек, которому совершенно ничегоот неё не нужно, описывает дикую перспективу. Стоило подумать.

Она остановилась и не заметила, как Амантлан и Тлакаелель тихо направились в сторону невысоких белых строений в глубине садов. Мужчины задержались, и Амантлану пришлось вернуться, чтобы осторожно взять её под руку. До Иш-Чель лишь доносились обрывки разговора, так как мужчины беседовали тихо, стремясь не привлекать к своей группе чужого внимания и не тревожить сладкую тишь сада.

Рядом с маленькой дверцей в длинной стене сидел тлатлакотин – раб, присматривающий за зверинцем тлатоани. Молодой ещё мужчина, судя по крепкому телу и совершенно не дряблой коже, но уже с седыми волосами. Он почтительно распахнул дверцу перед высокопоставленными пилли и первым вошёл в тёмный коридор.

Тлакаелель и Амантлан переглянулись, одновременно набрали полную грудь свежего воздуха и направились за ним. Они знали, что ожидало их в этом здании, и были внутренне готовы. Для Иш-Чель же начался настоящий кошмар наяву.

За крепкими решётками находился человеческий зверинец тлатоани Ицкоатля, большого любителя собирать по всей стране редких животных, растения и… людей. Иш-Чель увидела длинный зал без перегородок. Живая масса, которую вряд ли можно было назвать людьми, так как они совершенно потеряли, прибыв сюда, всякий человеческий облик вместе с рассудком, перемещалась единым, тесно сплетённым клубком.

Стоило безобразному монстру издать вопль, толпа подхватывала его и, гулко отдаваясь под потолком, крик будоражил животных, находившихся в соседнем помещении. Как только потерявший разум уродец начинал хохотать, тут же в диком и идиотском смехе раскрывались обезображенные беззубые рты других, а скалящиеся морды этих… нет, уже не людей… вызывали чисто физическое отвращение.

Иш-Чель испуганно плелась позади мужчин, вздрагивая и сжимаясь, для неё это был ужас, неприкрытый, омерзительный и настолько близкий, что она ощутила его дыхание. Это было дыхание смерти, долгой, жуткой, когда тело болит, а мозга уже нет и никакие страдания не способны встряхнуть и пробудить, когда забвение и отсутствие лучше той действительности, где находится бренное тело…

Перед ней предстал момент истины, да, она увидела своё будущее в этой массе копошащихся, отвратительно пахнущих, грызущихся между собойуродливых созданий. Они родились людьми, но боги распорядились иначе… Неужели ей по доброй воле нужно войти сюда в здравом рассудке, беременной, и жить среди опутывающих ежесекундно её молодое и сильное тело обрубков, лишь отдалённо напоминающих человеческие конечности?! Видеть это убожество, способное вызвать только омерзение?! Вырывать себе и ребёнку кусок пищи, брошенный безжалостной рукой поседевшего раба, для которого этот ежедневный ужас стал какой-то гранью между жизнью в сознании и смертью в забвении!..

Сколько же сможет продержаться её разум, чтобы сохранить ясность, да и для чего егоберечь? Для того чтобы не катиться в толпе за любым посетителем в ожидании мизерной подачки, которую кидает не сам посетитель, боясь испачкать пальцы, а несчастный раб, оставивший молодость в этих ужасающих обнажённой правдивостью стенах. Ей стало ясно, откуда у смотрителя при его молодостиседые волосы. Она уже не знала, что страшнее: смерть на жертвеннике, которую отвергала душа, невзирая на веру, или же жизнь среди живых мертвецов.

Видя протянутые, исковерканные и изломанные руки, тянущиеся к ней в ожидании хоть какой-нибудь подачки; встречаясь с бессмысленным взглядом горящих, порой таких проникновенных глаз, она представляла среди них себя, своего маленького и беззащитного ребёнка, который никогда не услышит пения птиц, не почувствует дуновения свежего ветерка, не познает красоты цветов, растущих совсем рядом, в каких-то пятидесяти шагах. Что по сравнению с этим её рабство, её неволя, когда вот оно, горе человеческое, обнажённое, кричащее, молящее о снисхождении и милосердии! Кто из несчастных смог хоть на миг ощутить тепло жалеющей руки? Получил ли хотя бы один от управляющих миром, довольных собой, ту ничтожную мизерную каплю жалости?

Нет, все приходящие сюдаосознавали физическое и моральное превосходство, довольствовались призрачным совершенством, своей непревзойдённостью… Животные, живущие бок о бок, делящие с ними воздух и пищу, даже они были в лучшем положении, чем эти несчастные… Ведь пожалеть, поплакать над их судьбой не согласился бы никто. Ибо человек в могуществе своем всегда забывает о собственной ничтожности, не хочет осознавать, что есть ошибки богов, когда физическое уродство довлеет над умственным совершенством. Человек должен быть лучшим творением природы, а всё, что не попадает под эталон, жестоко отброшено, стёрто, потому лишь, что оно безобразно и не соответствует принятым меркам. Человек безжалостен и забывает о снисхождении к себе подобным, если они хоть на мизер отступают от нормы, а если о норме нельзя и вспомнить, то он стирает подобное существо из памяти людской, как мусор!..

Уродцы, ноющие и воющие, протягивающие искорёженные, изломанные пальцы, преследовали её в ожидании пищи, а раб-тлатлакотин палкой отгонял их, задерживая смешанную толпу, катившуюся за ней. Она понимала, что все они хотятласки, осознаваемой интуитивно, на уровне животного инстинкта, как любое живое существо. Но весь вид, запах гниющих тел, жалость от безысходности, ужас от одного их присутствия отталкивали и гнали её вперёд! Иш-Чель не знала, не могла точно сказать себе, что же это было: инстинкт самосохранения или жажда освободиться от того гнетущего состояния, которое навевало общество отвергнутых.

Амантлан и Тлакаелель с безучастными лицами смотрели на человеческий зверинец тлатоани, в очередной раз поражаясь, что испытывал при его посещении правитель страны Анауак, какие мысли он черпал? Мешики неоднократно посещали заведение, сопровождая тлатоани, что помогло им пройти до конца человеческий муравейник. И когда раздался звук падающего тела, они словно ожили и стали нормальными людьми.

Психика Иш-Чель не выдержала напряжения, которое ей уготовилииз лучших побуждений сопровождавшие её мужчины. Она в какой-то момент почувствовала, как пелена опустилась на глаза. Именно темнота убрала кривляющуюся физиономию с тремя головами и ртом, в котором торчало только два гнилых зуба. Темнота дала ей удивительный мирный покой, когда тело невесомо и тебе необыкновенно хорошо.

Пустота и темнота, что может быть лучше?.. Зачем шум?.. Запах резкий и будоражащий? Зачем яркий свет, громкие голоса, зачем боль, пронизывающая тело? Зачем жизнь, когда забвение приятнее? 3ачем о чём-то думать?.. Зачем это всё?.. Уж лучше раствориться в ласковой темноте, её тягучем и ласковом забвении…