Хороший мальчик. Строптивая девочка (СИ) - Евстигнеева Алиса. Страница 78

— Я всё слышала.

В качестве ответа она лишь оторопело кивает головой.

Следующий вопрос даётся мне тяжко.

— Ребёнок… Он Стаса?

Настя презрительно щурится, возвращая своё самообладание.

— Не твоё дело!

— Насть… — вырывается у меня её имя, хотя, что именно говорить, я не знаю.

Но в отличие от меня у неё в запасе как раз миллион слов и обид. Она кричит, долго, громко, истерично… О том какая я дрянь, какая мразь Стас, куда можем катиться мы и вся его семья, особенно Рома. Я молча жмурюсь, стараясь дышать через раз.

В конце концов слёзы досады и обиды начинают скатываться по её щекам.

— Как же я вас всех ненавижу, — устало шепчет она.

— Ребёнок? — повторяю опять.

— Чернова! — скорее выплёвывает, чем говорит Соболева. И я вроде бы уже знала ответ на поставленный вопрос, но слышать это всё равно больно.

— И ты хочешь сделать аборт? — немеющими губами спрашиваю я.

— ДА! — глядя на меня с вызовом, чуть ли не ором отвечает мне. Потом, правда, чуть успокаивается.

Мне её жаль, чисто по-человечески. Потому что она может быть сколько угодно стервой в моём понимание, но она права. Нет, не в вопросе аборта. А в своей ненависти к нам. Мы ведь действительно… в тайне, за спиной. И пусть никто этого не хотел, и оба честно старались сопротивляться своим чувствам, для Насти этого ничего не меняло.

Пока я размышляю, что же мне делать со всем этим, Соболева вдруг очень несчастно просит меня.

— Только Стасу не говори.

— Почему?

— Потому что это Чернов, а у них пунктик по поводу детей. Если… если ты хочешь, чтобы он остался с тобой, то не говори ему ничего.

Я как-то на автомате киваю головой, то ли соглашаясь, то ли просто вторя своим мыслям.

Настя давно ушла, а я сидела в фойе клиники, обхватив голову руками. Надо было как-то осмыслить произошедшее, но у меня не получалось. Мысли словно шальные плясами по моим мозгам. Стас, не дождавшийся моего звонка, кинул краткое сообщение: «Еду». И теперь мне казалось, что мир вокруг подобен одному сплошному метроному, отсчитывающему секунды до катастрофы. А что если она уже случилась?

Что-то противное внутри меня настойчиво предлагает молчать. Стас не знает. Настя не хочет говорить. Она и ребёнка то не хочет. Всё шикарно, а Вера просто в шоколаде. Вот только Вера себя после этого презирать начнёт хлеще прежнего.

Ребёнок. Ребёнок Стаса. Ему же сейчас уже недель десять, раз врач говорила о крайних сроках. Первый триместр почти пройден… Это же уже живой человечек. А она его убить хочет. Ребёнка. Ребёнка моего Стаса.

Хочется выть. Даже не плакать. Сидеть на лавочке и выть в потолок о мировой несправедливости.

Очередное сообщение от Стаса сообщает о том, что он ждёт меня на парковке. Идти не хочется. От слова совсем. Наверное, именно нечто подобное чувствуют смертники, идущие на собственную казнь. С трудом надеваю крутку, её жёлтый цвет теперь кажется несуразным и возмутительным. Застёгиваю ворот до предела, пряча в нём половину своего лица. Глаза бы ещё куда-нибудь деть.

Машина Чернова стоит в указанном месте. Я обречённо сажусь на пассажирское место, дрожащими руками пытаясь захлопнуть дверцу. Получается не сразу.

Стас, правда, этого не замечает. Он вообще крайне бодр и доволен. Неуверенно поворачиваюсь к нему, а он сияет, радостно протягивая мне первый в наших отношениях букет цветов. Маленькие розочки, словно насмешка судьбы, застывают перед взором.

Чернов пытается поцеловать меня в щёку, благо, что мои губы всё ещё скрыты под воротом куртки. Но я отстраняюсь, не в состояние пересилить себя.

Он напрягается, обеспокоенно загядывая мне в лицо. А потом и вовсе… Видимо в моих глазах стоит что-то такое, потому что одним метким движением он откидывает цветы назад. Обидно, мне так обидно за эти маленькие розочки… Смешная, у тебя тут жизнь опять под откос идёт, а ты о розах.

— Вер, что случилось?! — Стас ловит мою ладонь, но я никак не реагирую на его прикосновение. — Верка, ну не пугай меня. Что случилось?! Врачи что-то сказали? Что-то болит?

Механически качаю головой.

— Тогда что? — он пугается, но до последнего старается удержать рвущиеся наружу эмоции. — Мы беременны?

Последнее он спрашивает даже с какой-то затаённой надеждой в голосе.

— Мы — нет, — неживым голосом выдавливаю я из себя. — А ты — да.

До университета мы доехали в гробовом молчании.

Чернов судорожно сжимал руль, а я всю дорогу упрямо смотрела в окно. Я не злилась. На него. Только на себя и судьбу. Впрочем, это была не самая моя сильная эмоция. Больше всего меня сейчас терзало отчаянье, вызванное неизвестностью, а соответственно и непониманием того, что лично мне делать в этой ситуации.

И Стас. Вот за него реально было страшно. Он особо не высказал никаких мыслей по поводу случившегося, он, вообще, выслушал меня без лишних слов, лишь один раз грубо выругавшись. Замолк, глухо и давяще. Выглядело это достаточно пугающе.

Остановившись возле моего корпуса, он убрал руки с руля и замер, смотря куда-то в пустоту. Я уже собиралась по-тихому выскочить из машины, когда он неожиданно сгрёб меня в охапку, с почти болезненным остервенением накинувшись на мои губы. В этом поцелуе было столько всего, что в один момент мне просто показалось, что я сейчас рассыплюсь на отдельные атомы.

Когда эта сладко-горькая пытка окончилась, он прижался к моему лбу, обхватив мои щёки своими ладонями.

Кто-то из нас шмыгнул носом, наводя меня на мысль о том, что ещё чуть-чуть, и я просто разревусь. А этого делать нельзя было, хотя бы ради него, поэтому я держалась, нервно кусая губы и ощущая его дыхание на своём лице.

Не знаю, сколько мы так просидели, прежде чем он пришёл в себя.

— Опоздаешь, — вымученно выдавил из себя улыбку Стас, убирая свои руки. Я коротко кивнула головой, вроде как соглашаясь. — Иди. Вечером дома погорим, хорошо?

Опять киваю, хватаясь слабо-гнущимися пальцами за дверь, впуская в салон холодный ветер.

— Позвони ей, — прошу я его, прежде чем выскользнуть из машины.

На пары не пошла, огибая здание корпуса, как в трансе добралась до общаги, и, отгораживаясь ото всего остального мира, провалилась в спасительный сон. Подо мной разверзалась чёрная бездна, а я всё падала и падала в неё, не в состоянии достичь дна.

Проснулась с чугунной головой. Кроля, к тому времени уже вернувшаяся с пар, сидела на своей кровати и с ни чем не прикрытым беспокойством поглядывала на меня.

— Поругались? — вернула она меня к моей удручающей реальности.

— Хуже.

На самом деле я сильно утрировала, потому что в тот момент, мне казалось, что всё что могло случиться, уже случилось. Как же я ошибалась. Потому что всё что было сначала — это шок, растерянность, непонимание. А вот дальше, нам предстоял этап принятия решений, обернувшийся самым настоящим кошмаром.

Стас приехал поздно. Я уже давно успела вернуться домой, дважды выгулять собаку и трижды просто так сходить покурить. Они приехали вместе. Он и Дамир. Размер катастрофы я поняла по Бероеву, который, казалось, первый раз в жизни потерял самообладание. Печально глянув в мою сторону, попытался ободряюще улыбнуться мне, вышло плохо, поэтому он просто удалился в свою комнату, непривычно громко хлопнув дверью.

Мы остались вдвоём. И это было настолько тошнотворно, что у меня появилось неистовое желание выцарапать Дамира обратно из его укрытия. Потому что я уже знала, что услышанное мне не понравится.

Чернов максимально долго оттягивал необходимость говорить, сначала уйдя в душ, а за тем спрятавшись от меня на кухне с неудачными попытками сварить кофе. Судя по запаху гари, шипению раскалённого металла и мужским хриплым матам, кофе поддаваться никак не желал. Стас появился в спальне почти сразу же, после того как до меня долетели затихающие звуки летящей в мойку турки. Грохот стоял такой, что я даже задумалась над тем, а не расквасил ли он там раковину.