Влюбленный холостяк - Хармон Данелла. Страница 49

Нерисса взяла на себя обязанности хозяйки с живостью и врожденным умением. Были приглашены лучшие врачи. Чарлз, Гаррет и Эндрю по очереди пытались — безуспешно — заставить Люсьена дать отдохнуть раненой ноге, но он ни на минуту не отходил от постели своей герцогини, которая металась в лихорадке и, по словам медиков, была при смерти.

Он страшно злился по поводу зловещих предсказаний медицины.

— Простите, ваша светлость… если ей не пустить кровь, она скорее всего не переживет эту ночь.

— Пустить ей кровь? Пустить кровь? Последние два дня она только и делала, что истекала кровью! Пошел вон! — прорычал он, устремив горящий взор на несчастного, осмелившегося сделать столь нелепое предложение.

Врач ушел, на его место пришел другой.

— Даже если она выживет, у нее едва ли когда-нибудь будет ребенок. Вам, ваша светлость, лучше не надеяться, что она подарит вам наследника, которого вы так хотите…

Одного взгляда Люсьена было достаточно, чтобы оборвать беднягу на полуслове.

— Вон отсюда!

Потом приехал третий, полный самомнения врач. Он склонился над распростертым телом герцогини, но его самоуверенность быстро улетучилась, когда рядом с ним появился герцог, который не произнес ни слова, правда, ему этого и не требовалось, с черными, свирепыми и холодными глазами. Наконец и ему тоже пришлось выпрямиться и покачать головой.

— Мне жаль, ваша светлость. Я не в силах что-либо для нее сделать, кроме как дать успокоительное.

Люсьен и его выбросил из дома, придя в такую ярость, что даже слуги старались не попадаться ему на глаза.

Он бегал по комнатам, опираясь на палку, орал на всех, кто осмеливался советовать ему поберечь ногу. Он отказывался от еды, ото сна, жил только на черном кофе. Он утратил счет времени. Он забывал, какой на дворе день. Он не хотел знать ничего, кроме слабого хриплого дыхания своей герцогини, ее горячего лба, на котором непрерывно менял примочки, и собственной жгучей тоски.

Конечно, все ясно. Он любит ее. Любит и не боится признаться в этом. Вот она тает у него на глазах, унося с собой его сердце. Покидает его. Будь проклята судьба, которая сделала такое с ним! Будь проклята судьба, которая сделала такое с ней! Он хочет, чтобы ему вернули жену. Он хочет, чтобы вернулась его герцогиня с ее редкой и прекрасной отвагой, одна их немногих людей на земле, кто не боится его, единственная женщина, способная стать ему парой. Но женщина, которая лежит перед ним на кровати, не более чем бледная, безмолвная тень того, чем она была прежде.

Она умирает. И в этом виноват он. Попытавшись контролировать ее жизнь, он убил ее, так же как, возможно, убил Перри, так же как уничтожил малейший шанс для счастья Нериссы.

Он посмотрел на лежащую на кровати женщину и ощутил, как от горя у него сжимается сердце. Каким огромным теперь кажется его самомнение в свете того, во что оно ему обошлось и, быть может, еще обойдется. Даже сейчас у него в голове всплывают ее слова, мучая своей пророческой точностью: «Вам следует обдумать последствия управления чужими жизнями, подавления воли других людей».

Последствия. Что ж, она является живым — умирающим — свидетельством этих последствий, разве не так? Он навязал ей свою волю безо всякого уважения ее мыслей, чувств, желаний. Потому что был изначально убежден, что все знает лучше всех. То же самое он сотворил с жизнями близких родственников — с каждым из них. Его мудрые манипуляции казались ему чем-то вроде игры. Как он гордился своими успехами, легкостью, с которой он распорядился их жизнями! А теперь с горьким раскаянием он осознал, что жизнь — это не игра.

И смерть — не игра. Он взглянул на бледное, неподвижное лицо Эвы.

«Я усвоил урок». Ее грудь под покрывалом поднималась и опускалась, и ему очень хотелось, чтобы какой-нибудь из этих трудных вдохов не стал последним. «Я усвоил урок, Эва, и никогда больше не буду исполнять роль Бога по отношению к судьбам других людей. Если ты останешься жить, дорогая моя, все будет по-твоему! Захочешь быть свобод ной, я отпущу тебя на волю. Тебе принадлежит все, что в моих силах дать тебе. Клянусь». Кто-то тихо постучал в дверь.

— Люсьен?

Он расцепил руки и поднял голову, стряхнув с глаз усталость. Это был Чарлз. Он отодвинул свечу, стоявшую на ночном столике, чтобы брат не увидел наглядного свидетельства страдания, которое разрывает его на части.

— Входи.

Брат вошел в комнату, держа в руках поднос.

— Не хочешь, чтобы я немного посидел с ней? Тебе в самом деле следует поспать.

— Я не могу спать. Останусь с ней.

«Я останусь с ней, потому что очень боюсь покинуть ее. Боюсь, что если я оставлю ее хоть на минуту, то она покинет меня навсегда и умрет, как папа в свое время. Как мама. Я не могу этого допустить».

Чарлз кивнул и, выдвинув столик, поставил на него поднос. Воздух наполнился ароматом крепкого кофе. Он налил им по чашке, добавил себе молока, сахару и, взяв свою чашку, отошел к камину.

— Я говорил с Нериссой, — сказал он, прихлебывая горячий напиток. — Она до безумия боится за Перри… и, видимо, злится на нас за то, что мы завернули ее в Саутгемптоне. Я знаю, что ты собираешься возобновить его поиски, но в данный момент поездка во Францию отменяется. Я поеду вместо тебя.

— Мы на грани войны с Францией, Чарлз. Это небезопасно.

— Я понимаю. Но есть такое слово — надо.

— Когда ты хочешь отправиться?

— Утром.

Люсьен открыл было рот, чтобы возразить. Он всю жизнь пытался защищать родных, делать за них выбор, направлять их жизнь. Чарлз хочет поехать во Францию. «Кто я такой, чтобы не допустить этого?»

Он глубоко, с хрипом вздохнул и проглотил свои возражения, отдавая дань уважения брату, ненавидя непроизвольно возникшее в душе ощущение, что он умывает руки. Господи, как трудно… как же это трудно.

— Как нога?

Его нога? Да, конечно. Его нога. Люсьен с отсутствующим видом погладил забинтованные икру и лодыжку.

— Идет на поправку. — Он еще раз вздохнул, опустил голову на руку, потер лоб в попытке найти нужные слова. — Чарлз, мне следует перед тобой извиниться. Перед всеми вами. Это извинения, которые опоздали на много лет.

Чарлз обернулся.

— Я хочу сказать, что виноват, — отрывисто продолжал Люсьен. — Виноват в том, что устраивал ваши жизни, навязывал вам свою волю, лишал возможности делать в жизни свой выбор. Больше такого не будет.

Чарлз лишь посмотрел на него, в его бледно-голубых глазах ничего нельзя было прочесть. Потом повернулся к огню.

— А-а. Теперь я понял, почему ты не набросился на меня за решение ехать во Францию.

— Да. Мне, конечно, не нравится эта идея, но я не стану запрещать тебе.

— Видно, тебе это непросто дается.

— С трудом. Но я стараюсь.

Чарлз сделал еще глоток кофе, минуту рассматривал чашку, уйдя в свои мысли.

— Чарлз?

— Да?

— Ты… э-э… через все это прошел. Все вы прошли. Именно так… — Он с трудом проглотил комок в горле, беспомощно развел руками, подбирая подходящее слово. — Именно так полагается себя чувствовать?

— В каком смысле именно так полагается себя чувствовать?

Люсьен нахмурился, его взгляд метнулся к неподвижной фигурке в кровати.

— Уверен, что ты понимаешь, о чем идет речь.

— Уверен, что понимаю. — Чарлз улыбнулся. — Но не могу отказать себе в удовольствии услышать это от тебя.

— Что ж, я и не собираюсь лишать тебя этого удовольствия. — Люсьен пригладил локон на лбу Эвы. — Все эти годы я смеялся даже над мыслью о том, что когда-нибудь влюблюсь. Нельзя, конечно, сказать, что я не верил в любовь. Я помню, как было у наших родителей. Я вижу, что происходит у всех вас с супругами. Просто в голову не приходило, что такое когда-нибудь может случиться со мной. Я считал, что мои герцогские обязанности не допустят этого.

Чарлз стоял, и мягкая улыбка озаряла его лицо. А Люсьен по-прежнему смотрел на Эву, его глаза казались глубокими, темными и печальными.

— Так и не заметил, как оно пришло, — проговорил он, словно про себя. — И совсем не ожидал, что оно… оно несет с собой такие ощущения.