Машина страха - Чиж Антон. Страница 14
– Больше всего меня интересует гипнотизм, – ответил он, удерживая взгляд Иртемьева. – И в теоретическом, и практическом плане…
– Какая жалость! – вскрикнул Погорельский. – Что ж вы сразу не сказали! Я бы вам помог!
Иртемьев бровью не повел. Вцепился в соперника и не отпускал.
– Мессель Викентьевич прав: в нашем кружке, кроме него, гипнотизмом никто не интересуется, – ответил он и наконец опустил глаза. За кем остался борцовский ковер, было не ясно обоим борцам. – Так что, наверное, вам не по адресу… Поищите кого-нибудь другого… Шарлатанов много развелось… Много говорят, но мало что могут…
– О, ты прав, Иона! – воскликнул Погорельский. – Наверное, вспомнил об этом новом Калиосто? Посмешище, просто позор…
– И о нем тоже, – не слишком ласково ответил Иртемьев. – Так что, оставить вам место за столом, господин Ванзаров? Или передумали?
Прозвучало как новый вызов, а точнее: «Уже испугались?» Вот как прозвучало.
– Буду рад, если приглашение в силе, – ответил Ванзаров.
– Ну, как знаете… У нас на сеансах всякое случается… Готовы?
– Я всегда готов, – ответил Ванзаров.
Кажется, доктор не понимал всей глубины того, что происходило между этими милыми с виду людьми. Он растерянно помотал головой.
– Иона, да что с тобой… Что у нас на сеансах происходит? Зачем ты пугаешь Родиона Георгиевича…
– Не пугаю, предупредил. На всякий случай. – Иртемьев откинулся в кресле, показывая, что бой окончен.
Но только не для Ванзарова.
– А чем занимаетесь вы, Иона Денисович? – спросил он.
– Вам какой интерес?
– Иона! Что за тон! Не узнаю тебя! – возмутился Погорельский. – Простите его, Родион Георгиевич, это он к сеансу готовится… Сосредоточивает силы…
Ванзаров был сама любезность.
– И все-таки: каков круг ваших научных интересов? «Ребус» читаю регулярно, но статей за вашей подписью не встречал…
Не желая еще раз мериться силами, Иртемьев расслабленно закинул ногу на ногу.
– Продолжаю дело моего великого учителя, доктора Ипполита Барадюка. Бывали у него?
– Нет, не бывал, – ответил Ванзаров. – Фотографируете проявление силы жизни?
– В каком-то смысле… Готовлю некое изобретение, но говорить о нем пока рано…
– О, Иона, темнишь! – Погорельский шутливо погрозил ему. – Не забудь показать мне его в действии первым…
– Не забуду, Мессель Викентьевич, не сомневайся.
– Что за изобретение? – спросил Ванзаров. – Если не секрет, конечно…
– Секрет, – ответил Иртемьев так, чтобы не возникало сомнений: он не шутит.
– Не переживайте, Родион Георгиевич, Иона Денисович и от нас скрывает, – доложил доктор. – Тайна на тайне!
Хозяин всем видом показывал, что гость малость задержался. Пора бы ему честь знать. Ванзаров встал, чтобы проститься. До вечера. Но тут из прихожей раздался звонок. Иртемьев ушел открыть. Ни жены, ни горничной в доме не было. Он вернулся с пожилым господином, который косолапил, как моряк. Погорельский тут же представил дорогого Виктора Ивановича Прибыткова, но редактор не был расположен к дружелюбию. И явно желал, чтобы посторонний удалился. Что Ванзаров и сделал.
Выйдя на Екатерининский канал, он взглянул наверх. На далеком скате крыши высокого дома виднелись светлые комочки голубей. Заходящее солнце зажгло светом их перья. Что-то блеснуло.
Ванзаров зажмурился. Звездочка вспышки погасла в окне дома на другой стороне канала. Как солнечный луч отразился от зеркала. Или от полированного стекла.
Куда больше Ванзарова занимало, что за предмет прятал Иртемьев под глухим черным платком. По виду – небольшой колокол или стеклянный колпак, каким накрывают каминные часы. Но что именно?
Логика помалкивала.
14
Классической науке был брошен вызов. Вызов был принят. Аполлон Григорьевич шел на дуэль как в последний бой. Он должен был защищать не только систему собственных академических знаний, которая отрицала спиритизм, доркографию, электрофотографию, ведьм, духов и случайный выигрыш в «двадцать одно». Он готов был биться за сами устои науки, которые хотели разрушить, не предложив ничего взамен. Да, наука многого еще не знает, еще многое предстоит открыть. Но это не значит, что кому-то позволено фотографировать мысли. Лебедев пожалел, что нравы смягчились и колдунов теперь не принято жарить на костре, а принято печатать в журналах. Ну ничего, бой только начат.
В общем, берясь за фотографии своих мыслей, Лебедев ощущал незримую поддержку Ньютона, Декарта и Менделеева. С последним был знаком лично и помнил, как двадцать три года назад комиссия Физического общества при Петербургском университете во главе с Дмитрием Ивановичем наголову разгромила спиритизм. И вот змей снова поднял голову. Ну ничего, он им покажет…
Между тем Лебедев исключительно честно, без жульничества произвел вираж и фиксаж пластинок, после чего появилось негативное изображение. Оставалось только напечатать фотографию. Чтобы все вопросы отпали. Что он и сделал. Выйдя из темного закутка, где он оборудовал фотолабораторию, чтобы всякий раз не просить об услуге фотографа полицейского резерва, Лебедев встряхнул мокрые снимки. На том, что был получен устаревшим методом доркографии, виднелось несколько крохотных черных точек. Слишком жалких и ничтожных для мыслей великого криминалиста. Оскорбление, а не мысли, честное слово. На самом деле – мельчайшие дефекты фотографического слоя. И ничего другого.
А вот на снимке по методу Погорельского хоть было на что посмотреть. Электрический разряд оставил на пластинке красивый след, похожий на корень растения, фантастическую многоножку или молнию. Только к мыслям Лебедева это не имело никакого отношения. На этом идею, в которую так верил ненормальный доктор, можно было считать развенчанной: это полная ерунда. Дуэль выиграна, лженаука убита наповал.
Аполлон Григорьевич скомкал снимки и отправил под лабораторный стол. Где им самое место. Он уже придумал, как потешится над Погорельским. Но тут ему пришла блестящая мысль. Пришла и не боялась быть сфотографированной. Лебедев подумал, что имеет полное право немного отыграться на Зволянском. За то, что втянул его в эту аферу. Отыграться так, что комар носу не подточит. Великий криминалист потирал руки в предвкушении. И даже позволил себе выкурить сигарилью.
Запах будущей победы был ужасен и сладок одновременно.
15
Сыскная полиция располагалась в большом полицейском доме на углу Офицерской улицы и Львиного переулка. На первом этаже размещался 3-й полицейский участок Казанской части.
Когда Ванзаров зашел в приемное отделение, то повстречал там частого гостя – пристава Вильчевского. Попав в полицию из армейской пехоты, он навел на участке армейские порядки, городовые несли службу как швейцарские часы. Что же до умственных способностей, которые пристав обязан проявлять сам, без помощи сыска, то Ванзаров оценивал их ничуть не хуже, чем у многих приставов столицы. Лебедев, конечно, стал бы спорить, но Вильчевский в самом деле был честным служакой, который делает, что может и умеет. Другие и того меньше.
– А, Родион, ты-то мне и нужен, – сказал пристав, пользуясь не только расположением Ванзарова, но и существенной разницей лет. Наверняка другие чиновники сыска нашли предлог от него отделаться. Это они умеют.
– Что-то срочное, Петр Людвигович? Простите, я спешу…
Что было правдой. Ванзаров вернулся от дома Иртемьева только с одной целью: выяснить, где остановился месье Калиосто. Артисты, гастролирующие в столице, обычно выбирали одну из четырех-пяти гостиниц в центре. Подчеркивая собственный статус. Хотя и переплачивали за номер.
– Дело такое, долго не задержу…
Ванзаров листал городской справочник, ища графу «Гостиницы».
– Я вас слушаю…
– Понимаешь, странность такая: горничные куда-то делись…
– Куда делись? – машинально переспросил Ванзаров, выписывая на обрывок листа телефонные номера гостиницы.