Машина страха - Чиж Антон. Страница 6

Все-таки сумасшедшие начисто лишены чувства юмора. Слишком серьезны, бедолаги. Лебедеву оставалось надеть пальто и шляпу. Он убедил себя, что поддается из милосердия к больному.

5

По широкой мраморной лестнице все того же Департамента полиции неспешно поднимался моложавый господин. Плотной фигуре было тесно в осеннем пальто. Крепкая, как у борца, шея вылезала из воротника. Лицо его, не слишком широкое и не слишком узкое, было непримечательным. Довольно обыкновенное лицо. Но, случайно заглянув в него, барышни забывали о скромной мужской красоте этого господина, сраженные и околдованные. Навсегда запоминали они роскошные усы вороненого отлива (не путать с вороным), непокорный соломенный вихор и особенно глаза. В глазах этих барышни замечали нечто коварное, циничное и при этом трогательное, что нежным уколом ранило их сердечко. С перепугу они решали, что это милая беззащитность, которая так притягательна в мужчине. В чем жестоко ошибались. Путая смазливость с умом. Барышням простительно. Но если подобную ошибку совершал человек недобрых намерений, ему приходилось сильно пожалеть. Обычно на каторге или за решеткой. Как суд и присяжные решали.

Господин служил в сыскной полиции немногим больше трех лет. За такой срок иной ловкий чиновник обзаводится нужными знакомствами и покровительством, чтобы делать карьеру. Он же меньше всего думал о чинах и наградах. При этом заработал определенную славу. Нельзя сказать, что его встречали с цветами и фанфарами в полицейских участках. Нельзя сказать, что чиновники сыска, товарищи его, приносили по утрам чай с медом в знак уважения. Нельзя сказать, что начальство было к нему благосклонно. Совсем наоборот. Многие считали его невозможным, дерзким, наглым и даже циничным. Кое-кто поговаривал о неблагонадежности. Но змеиный шепот коллег улетал дымом. Господин с усами вороненого отлива продолжал служить. Причем так успешно, что заслужил уважение в воровском мире столицы. Вор скорее отдаст должное толковому сыщику, чем бездарный чиновник. И ничего с этим не поделать.

К злословию и скрытой зависти он относился так же равнодушно, как к пробегавшим мимо чиновникам.

Господин вошел в приемную директора Департамента, назвал себя и сказал, что ему назначено. Случайно или нет, как раз в тот час, когда доктор Погорельский уже проник в лабораторию Лебедева. Секретарь живенько юркнул из-за стола, показывая расположение (не свое, а директора), принял пальто и проводил в кабинет.

Хозяин кабинета в свой черед обрадовался вошедшему.

– А, Ванзаров! – благодушно воскликнул он. – Мы уж вас заждались… Проходите, проходите прямо сюда…

Зволянский указал на приставной стол для совещаний. На другой стороне стола сидел господин в строгом черном костюме. Встать не счел нужным.

– Знакомы? – спросил Зволянский.

Ванзаров знал этого человека, показавшего превосходство перед младшим чиновником. Некоторые дела, по которым он занимался розыском, попадали в суд через следователя по особо важным делам.

– Не имею чести, – ответил он.

Ему представили Бурцова. Что было необязательно. Его слава, а точнее беспощадность, доходящая до жестокости, гремела на всю столицу. И разносилась по уголкам империи. Особенно по сибирским и уральским каторгам. Господин был слишком серьезным, чтобы позволять с ним вольности. Ванзаров не позволил: сел на указанный стул, ожидая дальнейшего.

Директор не знал, как подступиться, путаясь в пространных предисловиях. Как послушный чиновник, Ванзаров молчал и ждал. Для чего вызвали его на личную встречу, тем самым обойдя, глубоко обидев и взволновав господина Шереметьевского, начальника сыска, было неясно.

– Эраст Сергеевич, позвольте мне, – сказал Бурцов, уставший от потока бесполезных слов.

Зволянский с облегчением предоставил ему слово.

Следователь привык к фактам и точности. Излагал кратко, сухо и ясно. Дело было простейшим: его помощник Сверчков, юноша примерного поведения, закончивший с отличием Училище правоведения, два дня назад ни с того ни с сего разрядил в него обойму револьвера прямо в здании суда. Следовало выяснить причины этого поступка.

Повисла тишина. Зволянский не знал, что еще добавить, Ванзаров неподвижно рассматривал что-то невидимое на столешнице.

– Ваш протеже под надзором родителей, дело не заведено, – наконец сказал он.

В каменном лице Бурцова мышца не дрогнула.

– Откуда узнали, что Сверчков мой… протеже?

– Меня бы вызвали к арестованному в участок или тюрьму. Если стрелявший не арестован, случай не предан огласке. К тому же его не было в сводке происшествий. Обычного преступника вы бы не отпустили. Но своего человека пощадили. Простая логика.

Прямота была чрезмерной, на грани вызова. Зволянский тихонько крякнул. Но Бурцову понравилось.

– Слышал о вас, Ванзаров, много интересного, – сказал он. – Думаю, выбор Эраста Сергеевича верный. – При этом директор сделал вид: дескать, какие пустяки, как можно не знать лучшего сыщика, то есть чиновника сыска. – Используйте проницательность до конца, угадайте причину происшедшего.

К похвале Ванзаров остался равнодушен.

– Я не умею угадывать, – невежливо ответил он.

– Чем же пользуетесь?

– Ничего лучше логики Сократа для сыска не придумано, – сказал Ванзаров, умолчав о некоторых методах, знать о которых не полагалось никому. Ну, почти никому…

Бурцов одобрительно кивнул.

– Вот как… Неожиданно… Как-нибудь просветите, а то в голове от Сократа после гимназии остались смутные тени… Так чем же удивит ваша логика?

– Позвольте вопрос?

– Не стесняйтесь.

– Сверчков прошел медицинское освидетельствование?

– Бехтерев уверен, что юноша психически здоров.

Ванзаров задумался на краткий миг.

– Сверчков занимался расследованием некоего дела по вашему поручению. Занимался негласно.

Следователь владел чувствами, как каменная статуя.

– Доводы?

– Юноша стреляет в здании суда. Если исключить сумасшествие, причины могут быть две. Первая: несчастная любовь, в которой вы играли роль… двусмысленную. – Ванзаров пожалел уши Зволянского и не сказал «обольстителя». – В таком случае вам, господин Бурцов, мои услуги не потребовались бы. Справились бы с бедой самостоятельно. Вторая: Сверчков попал под влияние революционеров-боевиков. Но тогда с ним бы беседовали не здесь, а на Гороховой [6]. Мое участие опять излишне. Исходя из двух предыдущих тез, делаем вывод: Сверчков не ревнует и не заразился марксизмом-бомбизмом. Значит, ему было поручено изучить нечто, представляющее интерес для вас. Но закончилось неожиданно. Буду рад, если укажете на ошибку…

Зволянский сидел тихо как мышка. Втайне радуясь, что такие орлы служат в его Департаменте, а не в Министерстве юстиции, к которому относились судебные следователи. Бурцов испытывал противоположные чувства: все-таки сам занимается расследованием преступлений, хоть и раскрытых. И вдруг – такая прыть. Кто бы мог подумать…

– Хороший урок, господин Ванзаров, – сказал он. – Пожалуй, пора браться за Сократа. Есть что добавить?

– Сверчков стрелял из вашего револьвера.

– А это как узнали?

– Судя по вашему рассказу, у юноши случился внезапный порыв, – ответил Ванзаров. – В оружейный магазин не побежал. Так как он ваш помощник, вероятно, вы дали ему почистить свой револьвер. Сверчков почистил и оставил в столе. Откуда и достал…

– Ого! – вырвалось у Зволянского.

– Может, скажете, куда я его послал? – спросил Бурцов не слишком радушно.

– Нет, не скажу, – ответил Ванзаров, чтобы совсем не расстроить следователя, который наверняка будет принимать у него дело для суда.

Предел возможностей логики внес некоторое успокоение в душу Бурцова.

– Хоть на этом спасибо, – сказал он. – В таком случае кратко опишу ситуацию…

Последнее время в столице снова появились кружки спиритизма. Чем они занимались на самом деле, было не ясно. По некоторым признакам спиритизм мог оказаться небесполезным при раскрытии уголовных дел. Для выяснения этого и был направлен Сверчков. Негласно, разумеется. Нечто подобное Ванзаров ожидал.