Красный (ЛП) - Райз Тиффани. Страница 40

Кто-то идет за мной. Я в долгу перед ним, и, как ты прекрасно понимаешь, долги должны быть оплачены. Но он выполнил свою часть сделки, и теперь моя очередь исполнить мою. Что касается нашей сделки, признаюсь, я не сказал тебе всей правды во время нашей второй встречи, когда сказал, что ты сидишь на золотой жиле. Ты думала, что я имею в виду твое тело, и в каком-то смысле так оно и было. Мне следовало бы сказать, что ты спишь на золотой жиле. Открути набалдашники кровати, и ты поймешь, что я имею в виду.

Что же касается того, кто я, ты вскоре все узнаешь.

Со всей похотью,

Малкольм.

P.S.: Делай все, что должна, но сохрани меня навсегда.

Набалдашники кровати? Что, черт возьми, он имел в виду говоря «открути набалдашники кровати»? И что, черт возьми, он имел в виду, говоря сохранить его навсегда? Конечно, это была его ответственность, а не ее. Тон записки сильно расстроил ее. Что-то в этом было похоже на финал. Что-то в этом было похоже на прощание.

Мона встала и уставилась на набалдашники столбиков кровати. Тот, что был ближе к ней у изножья кровати, был всего лишь медным шаром. Она положила руку на шар и повернула его. Сначала он не хотел поддаваться, но потом она почувствовала, как тот немного сдвинулся. Обеими руками она снова повернула набалдашник. Старая кровать не хотела отпускать шар, но в конце концов ей удалось снять его. Она заглянула внутрь столба и обнаружила, что, хотя он был полым, как она и ожидала, он не был пустым.

Внутри что-то было. Что-то свернутое и завернутое в пожелтевшее полотно. Осторожно она извлекла льняную трубку из столбика кровати. Она сняла льняную обертку и обнаружила внутри свернутый холст. Мона дрожала, разворачивая холст, стараясь двигаться как можно медленнее, чтобы не повредить картину, которая была спрятана в ее постели Бог знает сколько времени. Сначала она не увидела ничего, кроме черноты. Затем немного красного с обеих сторон. Карман с золотой цепочкой. Затем пуговицы с белым воротником. Затем лицо, которое она знала лучше, чем свое собственное, дьявольски красивое лицо, без улыбки на губах, но немного улыбки в глазах, глазах, которые были такими черными, что невозможно было сказать, где заканчивается зрачок и начинается радужка.

Малькольм в черном костюме-тройке. Это была та самая картина. Внизу холста стояло имя художника-портретиста, которого она сразу узнала, потому что пять лет назад в «Красной» проходила выставка его женских портретов. Человек, известный своими картинами, изображающими высшее общество Англии. Человек, который был мертв с 1950-х годов.

Мона перевернула картину.

Этого не может быть. Нет. Это невозможно.

И все же это было написано карандашом на обратной стороне холста.

Портрет маслом, 1938 год.

Глава 11

Похищение сабинянок

Три месяца спустя.

- Снова звонили из «Таймс», - сказала Габриэль, стоя в дверях кабинета Моны.

- Чего они хотят на этот раз? - спросила Мона, едва отрывая взгляд от аукционного каталога.

- Говорят, хотят разместить статью о галерее в светской хронике. Думаю, тебе стоит согласиться, не так ли?

Мона посмотрела на свою помощницу. Габриэль была высокой, стройной и черноволосой, и у нее был прелестнейший французский акцент, от которого каждое слово звучало так, словно его окунули в серебро. "Светской хроники" было светскОй хрОнике, а "да" - да-а. Сочетание ее красоты и акцента сделало Габриэль идеальной кандидатурой для «Красной». Никто не мог отказать этой женщине, когда она говорила, - Вы, конечнО, хотите его купить. Я упакую для вас.

- Полагаю, мы должны сказать "да", - ответила Мона. – «Таймс» уже дала нам широкую огласку.

- Я позвоню им и дам знать завтра утром. Мужчинам и прессе полезно давать немного попотеть, прежде чем сказать им "да".

- Хороший совет, - сказала Мона. Габриэль улыбнулась и вышла из офиса, на ней был черный костюм и черные туфли на шпильках. Было так приятно снова иметь возможность позволить себе сотрудников. С тех пор как были обнаружены картины, свернутые в рулон и спрятанные в медных столбиках кровати, телефон «Красной» днем и ночью разрывался от звонков покупателей, репортеров и всех любопытных. Мона нашла две картины, спрятанные в столбиках кровати, хотя мир искусства знал только об одной - потерянном Пикассо, картине одной из его многочисленных любовниц. О второй картине она никому не рассказала. Она вставила ее в рамку и повесила на почетном месте в галерее с надписью: «Неизвестный, 1938, художник Энтони Девас».

Пикассо, подлинность которого она установила, и, несмотря на отсутствие его происхождения, мир искусства сошел по нему с ума. Мона одолжила его художественному музею, который мог обеспечить лучшую охрану, чистку и толпу, чтобы смотреть на него. Она принимала предложения от покупателей на Пикассо и на все эскизы и гравюры, которые дал ей Малкольм, но она пока не хотела их продавать. Пикассо был прощальным подарком Малкольма. Поскольку он оставил ее, не дав ей ребенка от него, она не хотела отказываться от всего, что с ним связано. Каждый божий день она думала о нем. Она просыпалась, вспоминая его. Она засыпала и мечтала о нем. Она доставляла себе удовольствие, фантазируя о нем. И каждый день она приходила в «Красную», отпирала дверь, отодвигала шторы и смотрела в его темные улыбающиеся глаза, которые смотрели на нее из-под золоченой рамы.

Она повесила портрет Малкольма там же, где когда-то висела «Охота на лис» Морленда. В ее воображении Малкольм стоял здесь, уставившись на эту картину, положив одну руку на бедро, а другую на подбородок. В ее сердце он всегда будет рядом. Именно телом она хотела его, но это было невозможно. Если Малкольму было сорок или около того в 1938 году, то сейчас ему должно было быть больше ста, что делало маловероятным, что он все еще жив. Неужели это его призрак являлся к ней? Может быть, он каким-то образом путешествовал во времени или каким-то иным способом находил путь в ее сны? Она не знала и, скорее всего, никогда не узнает. Но одну часть своего обещания он сдержал. Он спас «Красную». После того, как Пикассо был оценен в миллионы долларов, коллекторы перестали звонить. Банк реструктурировал ее ссуду, и она снова смогла взять кредит, нанять Габриэль, покрасить и отремонтировать галерею, и снова созвать мир искусства. Она должна была быть такой счастливой...

И все же.

Малкольм.

Он сказал, что она может оставить его себе, и она так и сделала. Она хранила его на стене в рамке. Не этого она хотела, но так было предначертано, не так ли?

Мона вздохнула. Слеза скатилась с ее глаз и упала на аукционный каталог. Глупая девчонка, плачущая из-за мужчины, который заплатил ей за секс с ним картинами. Абсурд. Она должна вести себя как взрослая женщина, а не как влюбленная школьница. Она рывком открыла ящик стола, чтобы достать салфетку, и обнаружила книгу по искусству, которую не помнила, чтобы клала туда. Она достала ее и нашла страницу, помеченную красной бархатной лентой.

Малкольм?

Она не могла дышать. Ей пришлось заставить себя вдохнуть и выдохнуть, когда она вытащила книгу из ящика и положила ее на стол. Она открыла страницу на ленте и ахнула.

Картина Рубенса. Похищение сабинянок, 1637 год.

Дрожа от страха и потрясения, Мона смотрела на знаменитую картину. Она хорошо ее знала. Ее изучали на одном из многочисленных курсов по истории искусства. Картина, буйством движения, цвета и света, изображала знаменитое похищение дочерей сабинян мужчинами, которые запретили римским мужчинам жениться со своими семьями. Мать Моны ненавидела, что слово Raptio, означающее «похищение», было переведено на английский как «изнасилование». Она сказала, что так женщины стали жертвами, когда на самом деле они смело вмешались во время последующей войны между сабинянами и римлянами, чтобы положить конец убийствам своих мужей их отцами и убийствам их отцов их мужьями. Но это было как раз то, с чем ее мать не согласилась бы. Мона напомнила ей, что даже если их не насиловали, их похитили и насильно выдали замуж. Ее мать отмахнулась от возражений и ответила Моне, что в настоящем плену они были у своих отцов, поэтому до похищения их жизни не были полны солнечного света и цветущих роз. Мона обвинила мать в том, что она применяет к истории свой стандарт «красота превыше правды». Ее мать только фыркнула и ответила: - Ты никогда не слышала о Священной Империи Сабинян, не так ли? Римляне победили не просто так. - Мона оставила эту тему и с тех пор мало думала о картине.