На краю одиночества (СИ) - Демина Карина. Страница 3
– А чего я…
– Ничего. К тебе у меня претензий нет.
Ему было лет десять или одиннадцать, впрочем, могло статься, что и больше: дети городских окраин росли медленней.
– Я знаю, что ты просто принес коробку. Верно?
Мальчишка кивнул.
Взгляд его зацепился за монетку, которая заманчиво поблескивала.
– Опиши того, кто тебе ее передал.
– Так это… никто.
– Как никто?
– Никто, – мальчишка насупился. – Я сам. Барышне. Купил.
– Эти конфеты стоят не меньше ста рублей.
– Сколько?! – удивление мальчишки было неподдельным. А еще непонимание. Неужели кто-то и вправду может потратить этакие деньжищи на пустое.
– Сто, может, и двести, если набор авторский, специальный. Поэтому давай серьезно. Я не хочу впутывать в это дело полицию, но мне придется обратиться к ней, если мы не договоримся. Но мы ведь договоримся?
За стеной вновь заплакал младенчик, а мальчишка застыл, сунув мизинец в ноздрю. Он думал. Напряженно так думал.
И Глеб решил помочь.
Он вытащил ассигнацию и положил на край стола.
– Вот пять рублей. Они твои.
– Проклятые, небось? – проворчал мальчишка, но на деньги посмотрел.
– Отчего проклятые?
– Так… батюшка баит, что вы все туточки проклятые… и души проклятые… и деньги ваши тоже проклятые.
– Попросишь его окропить святой водой. Поможет.
Мальчишка кивнул и повеселел. Идея, похоже, пришлась ему по вкусу. Он пожевал губу и сказал:
– Только я это… не видел… мне Микола, который Хромой… кликнул и велел отнесть. Пять копеек дал… себе, небось, поболей взял. Он у нас за старшого, если кто поперед другого полезет, то живехонько по хребтине отгребет. Микола, он Хромой, но дело знает… вы его поспрошайте…
Глава 2
…Микола, прозванный Хромым, обретался на паперти. Он сидел, подогнувши единственную ногу, примостивши рядом самодельный костылик, и вид имел до того жалостливый, что женщины, спешившие к вечерней молитве, то и дело жаловали бедолаге копеечку. Впрочем, конкурентов у Миколы было немного: пара бабок весьма благообразного вида и юродивый, что имел привычку петь срамные частушки. Правда, после он падал на колени и принимался истово креститься на храм, а то и поклоны бил, да старательно так, лоб до крови расшибая.
– Микола? – мальчишка описал хозяина паперти весьма точно.
И лицо у него рябое.
И глаз гноится, и рот кривой. Вот только кривизна эта наигранная, да и не пахло от Миколы нищетой, напротив, от лохмотьев исходил слабый аромат табака.
Причем, весьма недурного.
– Па-да-а-айте на пропитание, – заголосил Микола, и бабки закрестились, закланялись, а юродивый крутанулся на месте. – Боле-е-езному… одино-о-окому…
Глеб кинул рубль.
– Знаешь? – он показал коробку, на которой еще держались ошметки тьмы.
Микола подслеповато мигнул, рот его приоткрылся, выпуская пену.
– Мыло выплюнь, – присоветовал Глеб, – а то подавишься еще ненароком. Ты мне не интересен. Скажешь, кто коробку передал, и с полицией связываться не буду. А нет, то ответишь и за себя, и за того парня.
Кусочек мыла Микола сплюнул в ладошку и просипел:
– Так, знать я ничего не знаю… ведать не ведаю…
– Значит, полиция?
– Пожалей, господи-и-не, сироти-и-нушку…
– Слушай, сиротинушка, – Глеб присел и заглянул в глаза. – Я ведь и вправду в полицию пойду. Ты, конечно, сделаешь вид, что знать ничего не знаешь. И добиться свидетельских показаний у меня не выйдет, потому и получится, что кругом ты невиновный. Но… оно тебе надо меня злить?
Микола закатил глаза.
– Я ведь пока добром прошу. Скажи, кто коробку эту принес…
Пена пошла изо рта, а тело задергалось.
– Поможите! Поможите! – взвизгнул юродивый. – Жизни лишают!
Твою ж…
– Бедненького меня маменька бросила… папенька бросил… проклятые, проклятые… грядеть лето черное, лето красное, кровью меченое… и будет кровушка идти, литься да по камушкам, ручьями-ручейками… – юродивый шел боком, приступочкой, похлопывая себя по бедрам, и голос его звенел над площадью, заставляя людей задерживать шаг. – А все почему? Боженьку обидели… заветы егоные позабыли… не велел со смертью играть, а они взялись. Пришли. Живое забрали, мертвое слепили. Душу продали… Боженька плачет. Богородица кровавыми слезьми заливается…
– Отходим, – тихо сказал Глеб, ухватив Калевого за плечо. И тот не стал стряхивать руку. Кажется, мальчишки тоже ощутили неладное.
А людей становилось больше.
Они шли на визгливый этот голос, словно завороженные. Вот пара купцов, судя по одежде, вполне себе степенных и успешных. Дама в парчовом наряде, который выглядит почти вульгарно. Стая старух, что держатся друг друга, будто опасаясь потеряться в этой толпе.
Мужики.
И парни. Мастера, подмастерья. Почтенная публика, которой самое место в церкви.
– Хрень, – громко произнес Арвис. И юродивый, крутанувшись, замер, выпрямил руку.
– Нелюдь! Нелюдь! Идет, души крадет! Как глянет в глаза, как скочит-поскочит… летит-полетит… пойдут да клочки по закоулочкам…
– Рядом, – рявкнул Глеб, активируя щит. И первый камень просвистел над головой.
– Идут… по души ваши идут! Спешите, христиане добрые! Спешите люди веру защитить… сирых и слабых… пришли, уморили…
Сзади медленно поднимался Микола.
Встал, опершись на костылик свой, руку протянул и пропел:
– За что, люди добрые? Пришли, мучают… ногу у меня нелюди отняли…
…лучше бы, конечно, голову.
– Арвис, держись рядом. Богдан.
– Да понял я, – мрачно произнес Богдан, разглядывая толпу с тем еще детским интересом, в котором нет страха. А вот Глебу страшно было.
Камни больше не летели, но… люди стояли.
Просто стояли и смотрели.
Пока просто стояли. И пока еще смотрели.
Он нашел взглядом купца, окруженного тройкой охранников, и шагнул к нему. Толпа отшатнулась.
– Господь на вас смотрит, – визжал юродивый. – Матерь Божья слезы льет… чу, слышу, шепчет, что огнем и мечом… изгонять нелюдь… нежить… прочь-прочь… чтоб ни следа, ни памяти… тьма уйдет, и благословенные времена настанут.
Глеб шел.
Спокойно.
Глядя в глаза человеку, который так же завороженно смотрел на Глеба. И охрана за спиной его стиснула деревянные палки, готовая исполнить свой долг. Пахнуло страхом, тем совокупным толпы, который напрочь лишает людей разума.
Дернулся Богдан, споткнувшись о камень, но Глеб удержал мальчишку от падения, лишь дал себе зарок, что сегодня же поставит дополнительную охрану. Не приведи Бог, тот самый, что прятался под позолотой куполов, они окажутся среди толпы одни.
…а ведь не усидят.
Не тот возраст, чтобы здраво оценить опасность. Не та натура, чтобы смиренно ждать. Все не то… все не так…
– …и алчут возмездия…
Купец моргнул и отступил в сторону, а следом за ним и охрана. И та дама в парчовом наряде широко перекрестилась. А мужики отвели глаза, попятились, позволяя пройти. Толпа не разошлась, но…
…сегодня повезло.
И Глеб позволил тьме выглянуть, окружить ее тело. Пусть люди в большинстве своем лишены способности видеть ее, но почувствуют сполна.
Холод.
И близость чего-то такого, чему нет названия, но, безусловно, оно внушает страх, оно заставляет пятиться, расширяя узкий проход, подсказывая, что лучше все же держаться от опасного человека подальше. Им позволили выбраться.
А камень, который бросили в спину, если разобраться, мелочь…
– Ублюдок, – проворчал Арвис, и мысленно Глеб с ним согласился. Хромой и вправду был ублюдком. Хитрым ублюдком, который… ждал?
…знал?
Догадывался?
Или тот, кто затеял игру, все рассчитал? Конфеты. Анна. След, который получится взять. Микола и толпа, правда, поднять ее не вышло, но… слухи пойдут. Их направят, раздуют до крайности, щедро приправив вымыслом, который смешается с правдой и тоже ею станет.
Ах, до чего погано.
– И что теперь? – тихо спросил Калевой, а Глеб разжал пальцы. Синяки наверняка останутся, но жаловаться Калевой не будет.