Рот, полный языков - Ди Филиппо Пол. Страница 30

Иво кончил первый, сотрясая узкий таз девушки могучими финальными толчками, усиленными его избыточным весом. Затем в глотке Дарсианы исчезли извержения двух других пенисов. Белмиро выстрелил так обильно и мощно, что забрызгал живот Рикардо, член которого в ответ пролил лишь несколько капель на ближайшую грудь.

Пятеро мужчин покинули свои места, уже начиная разогреваться для следующего раунда. Дарсиана легко поднялась и села на кровати, непобеждённая и ненасытившаяся.

— О, да это же наш служитель церкви! — пропела она, улыбаясь скользкими губами. — Вы как раз тот, кого я жду. Не хотите ли поиметь меня в зад?

Она ловко перевернулась, встав на четвереньки и выставив блестящие ягодицы.

Тексейра шагнул вперёд, держа в руке налившийся кровью член. Он подвёл его конец к анальному отверстию, сжал бёдра Дарсианы и натянул её на себя одним движением.

Дарсиана сладко застонала, потом оглянулась через плечо.

— Поцелуйте меня, святой отец! — Розовый кончик языка показался между губ.

Тексейра наклонился и приблизил губы к её лицу. Язык мелькнул в воздухе, исчезая у него во рту. Священник задохнулся, будто подавился, потом судорожно сглотнул.

По-видимому, только Кинкас успел заметить эту анатомическую несообразность. В испуге он сделал шаг назад, но тут же встал как вкопанный — Дарсиана подмигнула ему и снова высунула язык, оказавшийся, как ни странно, на своём месте.

Священник с остекленевшими глазами начал бешено работать членом.

— Целуйте меня! Эй, вы, дрочилы, все сюда! Целуйте, кому говорю!

Боясь прогневать предмет своих вожделений, порабощенные похотью мужчины кинулись к кровати. Выстроившись в очередь, они один за другим приникали губами к грязной бездонной пропасти, полной языков.

Когда число поцелуев перевалило за четыре десятка, Кинкас с изумлением перевёл взгляд на Тексейру. Со святым отцом творилось что-то неладное. ещё не кончив, он прекратил толчки и обвис на спине у Дарсианы. От тесно прижатых друг к другу тел вдруг пахнуло жаром. Тело Тексейры стало размягчаться, плавиться и на глазах уменьшаться. Внезапно, с нечеловеческой силой и ловкостью, женщина подпрыгнула, перевернулась в воздухе и упала на спину, прижав к кровати несчастного священника, вернее, то, что от него осталось. Скоро исчезло и это: руки и ноги мужчины слились с женскими, лицо расплющилось о затылок и пропало, потом растворилась вся голова. Тело женщины, наоборот, с каждой секундой росло, вбирая в себя чужую плоть. Когда всё было кончено, Дарсиана снова раздвинула ноги, демонстрируя роскошные формы амазонки.

— Следующий! — скомандовала она. — Кто будет следующим?

Дальнейшее пиршество представляло куда менее интересное зрелище. Толкаясь, падая, перелезая друг через друга, мужчины рвались вперёд, стремясь прижаться к телу своей богини. В чудовищном вихре плоти мелькали перепутанные части тела, ноги и руки торчали под немыслимыми углами из содрогающихся обезглавленных торсов, невозвратимо тонувших в прожорливой массе. Эта масса, в которой даже под грудой тел можно было различить прежние женские пропорции, с каждой секундой разбухала, приобретая невероятные размеры. Лицо Дарсианы, искажённое в экстазе, то появлялось, то исчезало, заслонённое очередной жертвой.

Полумёртвый от ужаса, с бледным перекошенным лицом Кинкас начал медленно отступать к двери.

Ножки кровати с треском подломились, не выдержав веса великанши. За несколько минут она выросла настолько, что едва помешалась в комнате. Последние оставшиеся мужчины бросались на неё, исчезая, словно в морской пучине, в водовороте всепожирающей полипотенциальности.

Кинкас оступился на пороге и чуть не упал. Когда он снова оглянулся, лежавшая навзничь исполинская женщина больше не была Дарсианой Реймоа. Огромное родимое пятно на её лице, похожее на волнующееся озеро портвейна, тяжко пульсировало в такт ударам могучего сердца, спрятанного под грудями размером с призовые головы сыра.

— Сеньорита Йемана… — с трудом выдохнул хозяин гостиницы.

Телеграфные столбы рук протянулись к нему, сбив на пол комод, на котором горели свечи.

— Арлиндо!!!

Оконные стёкла со звоном вылетели наружу. Последовавший за этим могучий вдох великанши вызвал прилив свежего воздуха с улицы. Огонь на полу вспыхнул ярче, подпалив шторы на окнах. Кинкас в ужасе вскрикнул.

— Ты хотел меня, и ты меня нашёл! Иди же ко мне!

Кинкас в панике бросился прочь, зажимая уши, из которых сочилась кровь.

Споткнувшись на последней ступеньке, он упал и разбил подбородок, и, поднимаясь на ноги, едва не был затоптан толпой визжащих женщин, которая вывалилась из гостиной, словно душистый кружевной водопад.

— Пожар! Пожар!

Опомнился он только на улице. Второй этаж борделя был весь объят пламенем. Кто-то взял Кинкаса за плечо. Обернувшись, он увидел перед собой Иксая, своего садовника. Рядом стояла Иина — официантка, а позади — ещё десяток индейцев.

Голос Иксая был спокоен, лицо бесстрастно.

— Идите домой, сеньор, ночь кончается. Мы сделаем всё, что нужно.

Бесчувственное солнце вбивало золотые гвозди в нефритовую крышу джунглей. Бессчётные литры испарённой растениями влаги окутывали землю удушливой пеленой. Бабочки мелькали среди цветущих побегов, прокладывая свои замысловатые пути в стороне от прямых маршрутов сверкающих стрекоз. Бронированные ящерицы наскакивали друг на друга, словно боевые скакуны средневековых рыцарей. Обезьяны прыгали по веткам, прислушиваясь к резким крикам попугаев. Ночные животные спали, и в их маленьком мозгу всплывали и исчезали одни и те же примитивные сны.

По обе стороны разъезженной грунтовой дорог и начинались непроходимые заросли. Их наступление сдерживали лишь регулярные расчистки, о чём свидетельствовали истекающие соком обрубленные ветки со следами мачете. Огромная повозка с высокими бортами, предназначенная для перевозки поваленных стволов, тяжело катилась по дороге, неохотно поддаваясь усилиям десятка измученных лошадей. Одинокий индеец-возница время от времени снимал соломенную шляпу, чтобы отогнать надоедливых мух. Остальные индейцы шли за повозкой, среди них были Иксай и Иина. Они ещё не сняли одежду белых, но тела большинства путников, как мужчин, так и женщин, украшали лишь свободные набедренные повязки, бусы да затейливая раскраска.

Громоздкое содержимое повозки, было обмотано старой парусиной и тщательно закреплено верёвками. На ткани местами виднелись тёмные влажные пятна, как будто её недавно поливали водой. Кое-где пятна отличались цветом и были темнее — видимо, какая-то жидкость просачивалась и изнутри.

Неутомимо шагая под цоканье каменных кастаньет, Иина дотронулась до края парусины.

— Как ты думаешь. Иксай, она не успеет высохнуть?

— Будем надеяться. Так или иначе, мы ничего не сможем сделать, пока не придём в деревню.

Иина долго рассматривала бугристую поверхность защитной ткани, словно пытаясь угадать состояние груза.

— Думаешь, богиня ещё жива? Её раны слишком тяжелы.

— Даже самый жаркий огонь не может убить такую как она. Меня волнует не её жизнь, а жизнь племени.

— Что ты имеешь в виду?

— Ксексео должен решить, что делать с безумной богиней. Я боюсь, что он выберет путь в другой мир, из которого нет обратной дороги.

Иина взяла ею за руку.

— Я не испугаюсь смерти, если вместе со мной её примут такие любовники, как Иксай и Туликава.

Иксай мрачно усмехнулся.

— Смерть — это слишком просто, маленькая цикада.

Подобно бестолковому пилигриму, который странствует годы напролёт и никак не достигнет цели, солнце чертило привычную дугу на лазурной глади неба. Индейцы всё шли и шли, почти не разговаривая и не останавливаясь. Ели они на ходу, запивая съестное, завёрнутое в широкие листья, водой из тыквенных фляг. Дорога теперь поднималась вверх, и лошади совсем выбивались из сил. На крутых подъёмах людям приходилось собираться всем вместе и помогать им. Как-то раз колесо наскочило на скалу, выступавшую из земли. Телегу сильно тряхнуло. Груз сдвинулся, и из прорехи в парусиновой обшивке что-то высунулось. Это был кончик пальца величиной с одноместное каноэ. Кожа на нём почернела и потрескалась. Нефритово-зелёный ноготь, широкий как блюдо для дичи, отошёл от мяса и едва держался. Индейцы попытались затолкать палец обратно, но сдвинуть руку, которой он принадлежал, было невозможно, не потревожив всё покрывало.