Лунная пыль. Академия Эдарон (СИ) - Крук Эмилия. Страница 60

Но в одной из самых некрасивых ссор, когда Дарель посмел поднять на меня руку, я не смогла сдержать бушующее внутри. Муж уцепился за эту ниточку, мучая и вынуждая всякий раз выпускать чужеродную магию.

Он откуда-то знал о природе этой силы, хотел познать ее максимум. И прыгал от восторга, как ребенок, когда понял, что его просто нет. Данная магия безгранична, и потеряв хоть раз контроль, полного подчинения добиться будет невозможно.

А когда Дарель раскопал страшное и потребовал у меня показать шкатулку, я лишилась последней иллюзии выбора. Артефакт подчиняется истинному владельцу — последней представительнице рода, как только она достигает своего совершеннолетия. На любую, по-настоящему сильную агрессию в отношении хозяйки, шкатулка могла отреагировать непредсказуемо. Мне приходилось каждый день уговаривать, что нужно потерпеть, и скоро мы с ней попросту сбежим.

Выкрасть найденные Дарелем сведения было легко, он глупо не опасался своей эльфийки-жены. Но от прочитанного сделалось совсем плохо. Во мне текла не только иная магия, но и кровь. И если муж когда-то перейдет границу, который отмерил для себя древний артефакт, стереться с поверхности земли может не только этот особняк, все королевство.

Дарель сегодня не оставил мне выбора, своей жестокостью доведя до точки невозврата. Выжигая магию, я лишала шкатулку возможности через меня взаимодействовать с внешним миром, вынося приговор всему магическому сообществу. Ведь если умру, прервется род и мощнейший артефакт Кауринской династии, станет обычной безделушкой.

Я смотрела на небо, перейдя на магическое зрение, чтобы иметь возможность понять, когда закончится мучительный процесс выгорания. Ломка не утихала, заставляя кусать до крови губы, чтобы не сорваться на крик.

Белые облака, похожие на фигуры животных, плыли размеренно и чинно, не представляя, как тяжело сейчас худенькой девушке, так внимательно наблюдающей за их передвижением.

Небо для меня постепенно становилось муаровым, подернувшись до того мелкой сеточкой, что разобрать оттенки было невозможно. То давало о себе знать угасание магической составляющей, пока еще прочно наложенной на обычное зрение.

Я чувствовала себя хрупкой, готовой вот-вот сломаться, но отчаянно цепляющейся за кусочки радостных моментов этой жизни. До тех самых пор, пока не накрыло осознанием, что я больше никогда не смогу летать. Уже сейчас почти не чувствовала Минутку и Гренадера, они умирали вместе с моей магией. Я сегодня убила и их.

Вытянув вперед руку, попыталась рассмотреть сквозь застилающие глаза слезы, пальцы. Тонкие, как грифелевый стержень обычного карандаша. Я принялась водить ими в воздухе, вырисовывая знакомые черты лица брата. Ты возненавидишь меня за содеянное, Литманиэль, но мы все равно всегда будем связаны.

Лишаясь магической подпитки, стало видным и кольцо. Его, наверное, когда-то носила моя мать, пока не решила сделать точно такой же выбор.

Когда раздались первые крики, я уже перестала различать явь и бред воспаленного сознания. Оставалось только муаровое небо, специально предназначенное для тонкого грифеля…

Глава 29. Про страшные тайны и горькую правду

Я проснулась среди ночи в поту и полном изнеможении. Даже двинуть рукой было страшно после жуткой ломки во сне. Хотелось кричать, ругаться и бить куда попало, но я как мама, лежала, стараясь не шевелиться.

Нужно как-то уложить в голове полученные знания, но было совершенно не до них. Я боялась даже глубоко вздохнуть, лишь бы не чувствовать снова движение по венам огненных змей и горькую опустошенность после выгорания.

Вообще, это было благородно, не показать мне сам процесс убийства лорда Дареля. Но даже от осознания своеобразной заботы, легче не становилось.

Спустя полчаса я смогла подняться с кровати, чтобы переодеться — сорочка была насквозь мокрая, будто попала под дождь. И складывалось впечатление, что за одну ночь я похудела еще на пару килограмм. С такими сновидениями от меня скоро вообще ничего не останется.

Но сейчас было не до жалости, тем более к себе. Собрав волосы в высокий неряшливый хвост и накинув сверху домашнего платья факультетский плащ, двинулась к двери. Катастрофически нужна была информация, и добывать я ее собиралась прямо сейчас.

На улице обратилась к внутренним потокам, и найдя золотой, потянула. Он вел меня безошибочно, ведь родственная связь у эльфов чрезвычайно сильна.

Стучала недолго. А показавшийся в дверях растрепанный, чрезвычайно домашний Литманиэль, сорвал в конец все настраиваемые предохранители. С размаха уткнувшись в халат дяди, я отчаянно разревелась.

Он ни о чем не спрашивал, просто подхватил на руки. А потом долго баюкал в кольце своих рук. Родной и уже сейчас отчаянно любимый.

— Она ведь до последнего не хотела его убивать, понимаешь? — первое, что я произнесла, едва почувствовала на это силы. — Он мучил ее, бил… — чуть отодвинувшись, я заглянула в глаза ничего не понимающего дяди. — Ты знал, что мама потеряла ребенка в браке с этим негодяем?

И вот теперь Литманиэль посмотрел на меня по-другому. Не как на несмышленыша, несущего в истерике бред, а вполне себе адекватного человека, при чем говорящего жуткие вещи.

— Откуда ты. — я перебила его, нагло и жестко.

— Она снится мне, всякий раз, когда происходит магическое истощение. Не знаю кто проникает в подсознание — мамина сущность, которая никак не может уйти, или шкатулка каким-то образом подсовывает видения, но я вижу ее. Кусочки из жизни, яркие моменты, помогающие лучше понять ситуацию, принять неугодных родных, — я погладила напрягшегося Литманиэля по гладкой щеке. — Вы же были мне отвратительны, всё эльфийское семейство. Ведь повинны по всем — ее чудовищном браке, страшном выборе, приведшем к выгоранию, даже к высылке из Менэльтора, — я положила указательный палец на успевшие раскрыться в протесте губы. — Но во сне мне показали, как мама любила — тебя и своего отца. И насколько тепло вы относились к ней…

Литманиэль дернулся, ссадив меня с коленей на софу. Он метнулся через всю комнату к окну, чтобы встать ко мне спиной.

— Любимая поза, Лит? — я жестоко хмыкнула, заметив, как он напрягся, в отчаянье сжимая кулаки. Но по-другому было нельзя. Он же не расскажет ничего, пока я не выведу его на эмоции. — Ты точно также стоял тогда, в день, когда Дарель насильно ее целовал!

Я чувствовала его боль, раздирающее все изнутри отчаянье и вину, настолько глубинную, что становилось за него страшно. Он же все это время жил с ней, только старался прятать как можно дальше.

Но мне было мало того эффекта, который произвела. Потому что Литманиэль до сих пор молчал. Я подошла вплотную, как тогда мама, и обвив его талию, прижалась к спине.

— Я сегодня ночью вместе с ней пережила магическое выгорание, и все прелести с этим связанные, — он сжал мои сцепленные на его животе ладони, так сильно, будто это служило какой-то опорой. — И знаешь, что она делала, когда сгорала изнутри, Лит? Рисовала твой профиль пальцами и думала, что возненавидишь ее за совершенное.

Он не выдержал. Оторвал меня от себя и быстро вышел из комнаты. Плакал, я знаю. Потому что и сама едва успевала стирать ладонью снова и снова катящиеся слезы. Зато теперь я твердо была уверена — он все расскажет. Ведь знает, что мне уже известно слишком многое из того, о чем они старались умолчать.

Литманиэля не было минут пять, а я за это время успела много раз обойти комнату. На месте усидеть было совершенно невозможно. Ведь причинять боль, тем более намеренно, оказалось тяжелее, чем самой ее принимать.

Он вышел очень бледный, собранный и невозмутимо спокойный. В простых брюках и хлопковой домашней рубашке. То есть оделся, чтобы меня до общежития проводить. И по ощущениям, сделать это он хотел прямо сейчас.

Меня аж передернуло. Он же знал, что я не успокоюсь, и готов был терпеть любые нападки, лишь бы не выдавать семейных тайн.

— Ты же понимаешь, что я не уйду? Пока не получу всех объяснений, — Литманиэль смотреть на меня не желал. Что ж, сам напросился. — Чья кровь течет во мне? И какое отношение я имею к Кауринской династии?