Это небо (ЛП) - Доутон Отем. Страница 37

— Извини, — повторяю я.

Джемма заглядывает мне в глаза. Она стискивает зубы.

В знак капитуляции я поднимаю руки.

— Надо было рассказать.

— Да уж. — На щеках проступают красные пятна. — А Клаудия со Смитом… почему они молчали? Господи, почему никто не сказал? Я давно с вами работаю, и никто не сказал ни слова.

— Я попросил забыть про этот этап моей жизни. Практически все уважают эту просьбу.

— Почему? — бросает она вопрос, как упрек.

— Потому что… — я пытаюсь подобрать верные слова, — я не хотел, чтобы ты знала Лэндона Янга.

Краска на щеках становится гуще. Джемма качает головой.

— То есть тебя?

— Нет. — Я провожу руками по волосам. — Я не хотел, чтобы ты знала его, — указываю я на телефон, — потому что ты разочаруешься.

 Джемма

Люди, описывая автомобильную аварию, всегда говорят, что не осознавали происходящего, пока не становилось слишком поздно.

Наверное, неправильно сравнивать сегодняшний день с аварией, но аналогии лучше не найти.

Скрежет металла. Визг шин. Хруст бьющегося стекла.

Фотограф. Видео. Лэндон сидит и пытается объяснить, зачем он меня обманул.

«Он меня обманул».

Я пропускаю все через себя. Голова кружится, кружится, кружится. По телу прокатываются волны боли и возмущения. Сердце колотится, как умирающее животное. Взволнованная кровь кипит в венах.

— Я не хотел тебя разочаровать.

Напряжение в его голосе проникает под кожу, пронзает пелену злости, заволакивающую голову. Эта фраза меня останавливает.

Я в вафельной.

Сквозь поток разговоров и звук бьющегося сердца слышно, как шипит масло в сковороде. Передо мной стоит чашка любимого кофе со сливками и сахаром. Над кассой качается туда-сюда, отсчитывая время, хвост часов в виде кошки.

Напротив меня сидит и ждет Лэндон. Руки подняты. Глаза сощурены. Он похож на заключенного, который вот-вот услышит приговор.

— Господи, с чего вдруг я должна разочароваться? — скриплю я из-за больного горла.

Лэндон трясущейся рукой забирает телефон. Он хмурит брови и что-то ищет. Ужасающий миг спустя он протягивает телефон мне.

Я не спеша читаю статью и, переваривая слова, начинаю понимать. Во всяком случае, мне так кажется.

Наркотики. Нападение. Реабилитация.

Кусочки пазла встают на свои места. «Сломленный». Такое ощущение, что я вижу Лэндона впервые.

— Ты красивая блистательная девушка. В кои-то веки показалось, что у меня появился человек, за которого стоит держаться. — Он смотрит на руки. — Знаю, я ошибся, но я не хотел, чтобы ты знала о моем прошлом. Я подумал, что, если ты узнаешь правду, ты никогда не дашь мне шанс.

Я даже кивнуть не могу. Вспоминаю вечер, когда он рассказывал о матери. «Ты слишком хорошая и не поймешь», — сказал он. Он был прав?

— Я дрался, Джемма. Часто. Я принимал наркотики. Разные, — серьезно говорит он. — Во время своих последних соревнований я набросился на фаната: он предъявил мне за то, что я закидывался прямо на волне. Он назвал меня посмешищем, а я вмазал ему с такой силой, что он плевался кровью и зубами, а потом до кучи пнул его по ребрам.

Я тихо охаю.

— Меньше чем через неделю я отключился в машине друга, пока он пытался вломиться в дом бывшей девушки. В тот день я обдолбался в хлам и подрался с копом. И в один миг… — он хлопает по столу, — карьера закончилась. Пресса сошла с ума. Спонсоры от меня отказались. По решению суда я оказался в реабилитационном центре.

Я делаю судорожный вдох и медленно выдыхаю.

— Ясно.

Он бросает на меня встревоженный взгляд из-под густых ресниц.

— Ясно?

— Ну не совсем. Я еще думаю.

— Лучше думать, чем презирать меня, — качает Лэндон головой с облегчением на лице.

— Я тебя не презираю.

— Но ты злишься?

— Не знаю, — честно отвечаю я, опустившись на спинку сиденья. — Информации многовато. Пока я отхожу, ты больше ничего не хочешь рассказать? Например, про членство в террористической организации?

— Есть такое, — улыбается он.

Он рассказывает то, что тяжело слушать. Он рассказывает, как измельчал обезболивающее и нюхал. Он рассказывает, как терял сознание и очухивался, не зная, где он и какой был день. Он рассказывает, как тусил на вечеринках и вырубался в машине.

— Сколько лет тебе было?

— Шестнадцать, — отвечает Лэндон.

— Шестнадцать? — Я даже не пытаюсь скрыть потрясение.

Он кивает.

— До этого я баловался, но в шестнадцать подсел серьезно. Я тяжело переживал смерть дяди, а в доме были наркотики.

В шестнадцать лет я смотрела повторы «Друзей» и училась играть на укулеле для школьной пьесы. Ситуация выше моего понимания.

— Твоя мама была дилером? — с трудом произношу я вопрос.

Он кивает.

— Эбби — алкоголичка, наркодилерша, преступница, картежница. Проблем целый букет.

— Эбби?

— Ей не нравилось, что мы называем ее мамой. Она считала, что ее бойфрендам ни к чему это слышать.

Я в шоке. Вспоминаю, как он рассказывал о мужиках, которые его обижали, и представляю Лэндона маленьким мальчиком. Я беру его за дрожащую руку.

— Боже мой.

Лэндон опускает глаза и моргает. Очень медленно он переворачивает руку ладонью вверх, порывисто вздыхает и расслабляет плечи.

— Лэндон?

Он смотрит на меня слезящимися глазами.

— То, что они делали, уже не имеет значения.

— Черта с два.

Он едва заметно кивает.

— Я долго злился на весь мир, много куда впутывался, а после того как я победил в турнире для профессионалов, стало только хуже. — В голосе слышатся стыд и боль. — Через четыре дня после того, как мне исполнилось восемнадцать, я одержал первую крупную победу и из человека, живущего по талонам, превратился в миллионера. Как можно догадаться, я сдуру пустил все деньги на ветер. Ничего не осталось.

— Тебе тяжело работать в баре?

Лэндон переводит взгляд на меня. Он выгибает бровь.

— Я не алкоголик. Ты хоть раз видела меня со стаканом?

Качаю головой. Он прав, я ни разу не видела, чтобы он пил что-то крепче кофе.

— Мне помогла Клаудия. — Он сглатывает и продолжает напряженным голосом: — Хотя «помогла» не то слово. Она меня спасла. Она плакала, кричала, умоляла меня взять себя в руки. Я понял, что если не сделаю этого для сестры, то ничего хорошего у меня в жизни не будет. Поэтому я смыл наркотики в унитаз, вычеркнул из жизни всех употреблявших друзей. Как оказалось, других у меня и не было.

— Ты лег в клинику?

Он кивает, большим пальцем водит по тыльной стороне моей ладони.

— Да, а потом долго ходил на групповые собрания. «Привет, меня зовут Лэндон, я подсел на опиаты», и всякое такое.

Сердце екает. Как я могла этого не замечать? Как я могла быть так близко и в то же время так далеко?

— Я не был с тобой честен, — продолжает он. — Ты не обязана мне верить, но знай: я чист почти два года.

— Верю.

На миг он сжимает мою руку, а потом отпускает.

— Больше я не употребляю. Я не пью. До встречи с тобой меня два года интересовали только волны. У меня не было того, кого я мог бы… потерять.

Пытаюсь сглотнуть ком в горле, но ничего не получается.

— Ты правда считаешь, что потеряешь меня?

Он мрачнеет лицом.

— Не знаю. Разве ты моя?

Я вздыхаю.

— Два года я соблюдал строгую диету: спал, учился и работал, — продолжает он. Ему сложно, но от этой темы он больше не увиливает. — Я чист, но ты должна знать, что оно все еще со мной.

— Что?

Он пожимает плечами и мотает головой. Пряди медных волос падают на глаза.

— Желание сбежать.

— Жажда забвения? — с любопытством спрашиваю я.

— Да, в точку.

— Так вот почему тебе нравится серфить.

Лэндон окидывает меня долгим взглядом, будто что-то выискивает.

— А может, поэтому мне нравишься ты.

От этих слов сбивается дыхание. Лицо наверняка розовеет, глаза наполняются слезами.