И оживут слова (СИ) - Способина Наталья "Ledi Fiona". Страница 39

***

Я пришла в себя в предрассветных сумерках в постели Всемилы, укрытая до подбородка теплым одеялом. На сундуке горел фонарь, а ставни были распахнуты настежь, и в комнату врывались прохладный ветер и далекий шум Стремны. Я ожидала тяжести в голове и путаных мыслей, однако сознание было на удивление ясным, и вчерашний день я помнила в мельчайших деталях.

Я осторожно села, отбросив одеяло, и тут же вздрогнула от ветра. Ночная рубашка промокла насквозь. Зачем же меня так укутали? Я тихонько встала, чувствуя холодные доски пола под босыми ногами, и, стараясь не шуметь, пробралась к окну. Закрыв ставни, я оглянулась на дверь.

Итак, я в комнате Всемилы. Судя по моему самочувствию, ничего плохого со мной не случилось. Я вспомнила сосредоточенное лицо Добронеги и хватку Радима на своих плечах, и сердце ухнуло в пятки. Зачем-то же они это сделали! Что мне теперь делать? Сидеть весь день здесь, забаррикадировав дверь сундуками? Или же выйти и потребовать объяснений? Должны же быть объяснения? А может, мне и вовсе ничего не придется делать… Может, снаружи уже стоят дружинники Радимира, потому что он каким-то образом узнал правду. Возможно, я сама натолкнула его на эту мысль своим поведением на церемонии. Или же… Альгидрас! Как просто! Он рассказал Радиму то, что услышал от Помощницы Смерти. Я почувствовала, как сердце понеслось вскачь.

Стоп. Я устало присела на скамью у окна, не обращая внимания на холод. Не сходится. Альгидрас с Радимом поссорились, и возможности обсудить мою персону у них просто не было: Альгидрас умчался, а Радим остался здесь. Разве что, пока мы со Златой были за домом, Альгидрас вернулся… Почему-то казалось: вряд ли. Я не могла представить, что Радим так быстро сменил гнев на милость и они успели переговорить обо мне.

Надевая платье, я напряженно прислушивалась к утренней тишине. Если бы только у меня была возможность уйти! Взять немного еды, воды и убежать отсюда как можно дальше, чтобы найти хоть кого-то, кто сможет помочь. Но я прекрасно понимала, что не проживу в этом мире и пары дней. За воротами Свири вряд ли кто-то будет спокойно относиться к моим странностям. Я тихонько приоткрыла дверь и выглянула в соседнюю комнату. Там было пусто, но — удивительное дело — горела лампа. Впервые с момента моего появления здесь я видела, чтобы на ночь не погасили свет.

Сердце подскочило, и я стала вслушиваться, почти ожидая услышать негромкие голоса и звон оружия стражников. Внезапно дверь распахнулась. Я вскрикнула и метнулась назад, но споткнулась о порог и больно ударилась локтем о дверную ручку.

— Доченька! — Добронега выдохнула с видимым облегчением. — А я вспомнила, что лампу с вечера не загасила. Добро еще, дом не спалила, — посетовала мать Радима.

Я прижала ладонь к колотящемуся сердцу и попыталась успокоиться. Локоть пульсировал болью, а в горле разом пересохло так, что я едва могла сглотнуть. Кусая губы, я смотрела на Добронегу в ожидании ее действий. Мать Радимира, зябко кутаясь в теплую шаль, накинутую поверх ночной рубашки, подхватила лампу со стола и только тут заметила, что на мне надето платье.

— Ты почему в платье в такую рань, дочка? — в ее голосе послышалось искреннее беспокойство.

Я моргнула, не понимая, в чем подвох. Добронега с каждой секундой выглядела все более встревоженно. Одна ее рука нервно комкала шаль на груди, вторая мертвой хваткой вцепилась в ручку лампы. Я оглядела ее с ног до головы, ожидая увидеть… не знаю, что я ожидала увидеть. Припрятанное оружие? Кружку с очередным отваром? Какой-нибудь колокольчик для подачи сигнала? Но я видела перед собой всего лишь пожилую женщину в ночной рубашке, явно взволнованную моим поведением. Что происходит?

— Что случилось? — в голосе Добронеги сквозило беспокойство.

— Я… мне не спалось, — медленно проговорила я, не отрывая взгляда от лица матери Радима. — Просто решила подышать воздухом.

— Ясно… — протянула Добронега.

Я ожидала, что сейчас она скажет что-то типа «возвращайся в постель», но она произнесла:

— Шаль надень. Сыро там. Да за ворота не ходи. Ныне псы лютые.

С этими словами Добронега скрылась за дверью, поставив лампу на пол. Я несколько секунд пыталась прийти в себя, а потом медленно пересекла комнату и осторожно подняла лампу. Внимательно оглядела ее ручку в тусклом свете, ожидая увидеть там… не знаю, может, шип, смазанный ядом или снотворным? Ну хоть чем-нибудь! Не могут же они просто так меня отпустить, в самом-то деле? Шипов не было, ручка пахла железом, а я вела себя явно странно…

Я вернулась в покои Всемилы за шалью. Дверь за мной с тихим скрипом закрылась, заставив подскочить от неожиданности. Несколько секунд я прислушивалась, ожидая услышать, как с той стороны запирают засов, но ничего не произошло. Впрочем, я прекрасно знала, что никаких засовов на двери Всемилы нет. Может, я схожу с ума?

Двор встретил меня запахом дождя и сырой земли. Мне под ноги тут уже метнулся Серый, и я в очередной раз вздрогнула. Серый потерся головой о мои колени, немножко поскулил и тут же бросился с лаем в сторону запертых ворот. Из-за ворот тоже послышался лай. А потом еще и еще. Через мгновение собаки заливались уже повсюду. Я остановилась на крыльце и задула лампу. Солнце еще не встало, но в освещении уже не было нужды — мир вокруг тонул в серой предрассветной дымке. Поставив лампу на крыльцо, я спустилась во двор и оглянулась на дом. Тот казался пустым и безмолвным. Никакой выдуманной мною охраны, никакого взгляда в спину. Я потерла висок, всерьез задумавшись о том, что, возможно, у меня проблемы с головой.

Я так и не смогла придумать, куда отправиться в такую рань, поэтому просто сидела на крыльце и гладила Серого, когда тот изъявлял желание быть поглаженным. Пес по-прежнему поминутно срывался к воротам и присоединялся к общему хору. Я попыталась угадать, на кого он лаял. На кролика, белку, кошку? Впрочем, может, за воротами тоже бродит какой-то пес. Я даже спросила самого Серого. Но мой вопрос так и остался без ответа. Вскоре в доме послышались привычные звуки — Добронега вышла из своих покоев и начала хлопотать по хозяйству. Я встала и направилась к колодцу, чтобы набрать свежей воды для рукомойника. А что мне еще оставалось делать?

За завтраком мысль о том, что со мной не все в порядке, только укрепилась. Добронега вела себя как обычно. Ни одного косого взгляда, ни одного неловкого вопроса. Она с аппетитом ела и рассказывала о новорожденном малыше, которого принесла жена какому-то Зиму. Кто такой Зим, я понятия не имела, и сама история была мне не интересна, но я внимательно слушала, пытаясь поймать Добронегу на какой-нибудь мелочи, однако, закончив рассказ, Добронега совсем по-семейному посетовала:

— Когда же Мать-Рожаница над Златкой и Радимушкой смилостивится?

Эта фраза добила меня окончательно, загубив в моих мозгах картину того, как должны вести себя злоумышленники. Именно поэтому после завтрака я сказала Добронеге, что проведаю Желану — младшую дочь Улеба, которая приходилась Всемиле подругой. Разумеется, изначально я не собиралась никого проведывать, а просто хотела проверить, позволят ли мне выйти за ворота. Но мать Радимира неожиданно горячо поддержала эту затею и даже собрала какие-то гостинцы, в итоге мне оставалось только стоять и смотреть, как корзинка наполняется румяной выпечкой, и думать, что я сама загнала себя в ловушку.

Уже выйдя за ворота, я оценила масштабы бедствия. Я понятия не имела, где живет Улеб, и совершенно не представляла, живет Желана в его доме или же в доме мужа. И если у мужа, то где тогда тот дом? Пока я придумывала, как выбраться из силков, в которых оказалась по собственной глупости, скрипнула калитка и я услышала оклик Добронеги:

— Я уж не думала, что поспею. Пройдусь с тобой. Мне все равно к Милославе, а они там рядом.

Я подумала, что Добронега решила за мной проследить — слишком неожиданно она собралась по делам, однако мать Радима всю дорогу останавливалась поговорить то с одним свирцем, то с другим, и при желании я могла запросто пойти быстрее. Собственно, я этого не делала только потому, что понятия не имела, куда идти. Улица в очередной раз свернула, и Добронега тронула меня за локоть, указав рукой в сторону забора, ничем не отличавшегося ото всех остальных: