И оживут слова (СИ) - Способина Наталья "Ledi Fiona". Страница 54

Всеслав заметно напрягся, но кликнул воинов. Правда, объяснил потом, что Радимка с коня свалился и зашибся немного. Посланные воины принесли мальчонку на руках. Кудрявый, черноглазый — точно на Миролюба похожий — с перевязанной худой ручонкой. Встал, неуклюже поклонился, поприветствовал, как полагалось. Хоть и видно было, что слезы еле сдерживает — стоять на зашибленных ногах больно. Но не заплакал. “Добрый воин будет”, — мельком подумал тогда Любим, а потом это случилось. Как его малой там говорил? “Как увидел ее, так дух вышибло”?

Вот и у Любима вдруг дух вышибло. Сперва думал: оттого, что малец, которого воин уже из дружинного двора вынес, дернулся в крепких руках, да Любим решил, что тот дите уронит. Уж потом понял, что это от другого. Просто воеводина жена за воротами ждала да к сыну руки протянула по вихрастой голове погладить. И подумать Любим тогда не успел, как губы сами сказали:

— А что ж ты, воевода, с милушкой своей не знакомишь? Покажи ту, что такого доброго воина родила, — шутливо проговорил он.

И, наверное, до конца дней своих будет помнить, как улыбнулся скупой на эмоции Всеслав да ответил:

— Отчего же не познакомить, князь? — и кликнул: — Улеб, обожди там с Радимкой, князь с Добронегой познакомиться хочет.

И снова дрогнуло что-то от имени простого. Добронега.

Он еще мог сказать, что помутилось что-то в голове, привиделось — не бывает такой красы. Да только видно посмеялись Боги над ним за его жизнь беспечную, да за то, что над малым потешался: “Нету любви той! Выдумки все! Вон один раз обнимешь свою курносую покрепче, да и пройдет все”. А тот в ответ полыхал ушами да злился. Позже Любим думал, что, может, и не так уж неправ он был в тот день. Может, это все от того, что так ни разу обнять ее и не доведется.

И словом-то они не перемолвились толком. Добронега поздоровалась спокойно, без смущения. Только видно было, что мыслями она за воротами, где сын. Да и ушла почти сразу, забрав с собой покой Любима. И стал он с той поры частым гостем в Свири. Квары в том невольно помогли — лезли окаянные, будто медом им намазано. Всеслав недоумевал, верно, пару раз даже говорил, мол, своих людей хватает, князь, не волнуйся. Вон отец твой не волновался.

Тогда Любим в первый раз понял, что ненавидит Всеслава. За речи эти правильные — нечего было князю в Свири делать, без него управлялись, за улыбку эту спокойную, словно он, князь, ребенок несмышленый, воевода, дескать, лучше все знает. А главное — за то, что пытался он у Любима Добронегу отобрать. Даже ту малость, что была: встречи эти редкие, крохи внимания. Уж он и подарками Радимку заваливал, и вертлявую младшую дочь Всеслава терпел, хоть не нравилась ему девчонка жутко, да ничего не помогало. Была Добронега приветлива, добра, да и только. Но Любим верил, что еще чуть-чуть побудет рядом, еще один взгляд она на него бросит, и у нее тоже дыхание перехватит. И тоже на всю жизнь, сколько бы та жизнь потом не продлилась.

А потом Всеслав что-то заметил, хоть и был Любим осторожен и спокоен. Это он умел. Его сызмальства слишком спокойным для ребенка считали. А уж с годами и подавно мало что могло выбить его из колеи. Ну, разве что была тьма в памяти, когда малой к Перуну отошел. Но это давно было, Любим верил, что позабыл.

А однажды Всеслав молвил:

— Князь, поговорить с тобой хочу. У меня здесь воинов полный город. Они одного слова моего слушаются, но тяжело мне уже их сдерживать. Охрана твоя всякий стыд потеряла. Не княжеских кровей они, чтобы в любой дом входить да девок наших брать. Образумь их, князь, пока беды не вышло.

Смотрел тогда Любим на Всеслава и думал о том, что впервые слышит такую долгую речь от него, да еще думал, кто ему узор на рубашке вышивал. Еще от матери осталась или уже жена пальцы иглой колола? Да еще думал, что Стремна здесь ревет почти как беспокойное море. Да о чем только не думал, чтобы гнев свой загасить. За все эти месяцы, в каждый свой приезд Любим ни разу не воспользовался своим княжеским правом, хотя мог войти в дом воеводы и взять ту, что ему по нраву. И не сделал бы ничего воевода, а коли бы попытался, так на то охрана у Любима есть. А чужой бы не вмешался в это, хотя бы и кулаки чесались, потому что древнее оно — право княжеское. А то, что его молодцы заскучали да разошлись в Свири… так они в той Свири больно частыми гостями стали. Двое вон даже жен себе взяли, а Всеслав смеет ему, Любиму, указывать! И стала накрывать пелена, как тогда, когда смотрел в застывшие глаза малого. В синие-синие. Почти такие же, как ее. Попробовал успокоиться тогда Любим, почти получилось, да увидел на воеводином запястье кожаный плетеный оберег и подумал снова о той, что его сделала, и вырвалось тогда злое:

— Прекратят, воевода. Только не обессудь, я вместо них правом княжеским воспользуюсь. Да в твой дом войду.

Застыл Всеслав, будто стужей его приморозило. И все смотрел безмолвно, только грудь под рубашкой ходуном ходила. А Любим ненавидел его в тот миг всей душой за то, что тот еще смеет думать, кого отдавать в жертву, ее или кучу безымянных девок. Смеет еще сомневаться в выборе, подлец! И когда уже князь сам едва не заорал в лицо воеводы “Как ты смеешь еще думать?!”, Всеслав ответил, с трудом разжимая зубы:

— Ее не получишь.

И ушел тогда князь с берега Стремны, а в голове колоколом звенело «ее не получишь». А черное, злое, уже застлало разум. Осталась только мысль о том, что ошибается воевода. Он — князь, и он все получит.

Как добрался до воеводиного дома, Любим не помнил. Помнил только, что охрана его была за спиной.

Добронега стояла, склонившись у стола, за которым сидела измазанная кашей младшая дочь воеводы. И снова как кипятком окатило: тот посмел привести в дом меньшицу! Посмел, когда у него уже была она!

Любим помнил, как Добронега подняла взгляд и вмиг отшатнулась. И как подхватила на руки перепачканную девчонку. Помнил, как что-то выкрикивал ей в лицо, а девчонка ревела так, что в ушах звенело. Помнил испуг в синих глазах и то, как скользили по плечам тугие черные косы, когда Добронега качала головой. Отказывала… Она отказывала ему!

А потом Любим помнил чью-то хватку на плечах. Обернулся с единственным желанием убить того, кто смеет его сдерживать, и увидел воина, которого воевода называл Улебом. Едва успел крикнуть своим, чтобы того убрали с дороги, как появился сам воевода. Чернота разом спала и звенеть в ушах перестало. Только слышно было, как орет девчонка на руках Добронеги. И сказал тогда Любим спокойно:

— Либо моей будешь, либо вдовий наряд примеришь.

А Добронега отшатнулась к печи и испуганно посмотрела на Всеслава. И был миг, когда она готова была шагнуть к нему, Любиму, но вмешался все тот же Улеб:

— Злое ты задумал, князь. Вся Свирь встанет.

И отступил князь, ненавидя эту правду, и тем же днем уехал из Свири.

Боги не преминули наказать его, когда две седмицы спустя оказался в его доме старый хванец. Князь принял его сперва приветливо, потому что с детства слышал об этих чудесниках столько всего, что сам чуть не богами их считал. Да только хванец тот, едва наедине остались, молвил:

— Зло рядом с тобой, князь. Зло, что на другое зло ответит. И оно сына заберет.

Рассмеялся тогда Любим, но на душе от слов тех осадок остался. Велел принять хванца как доброго гостя, но больше старался с ним не видеться. А еще Миролюба охраной окружил, точно как себя. Не понимал малец, отчего раньше можно было одному в рощу бежать, а теперь только во дворе да только с воинами за плечами. Но не мог Любим те слова из головы выкинуть.

Еще две седмицы пролетели как во сне. Старался Любим привычными заботами мысли о Свири перебить. Про Добронегу почти не вспоминал. Запрещал себе думать. Только душными ночами она во сне приходила. Да добром там все было, не было испуга в синих глазах. А еще знал князь, что не окончен их разговор, и Всеслав теперь изо дня в день будет ждать, когда же Любим возьмет свое… по праву. И нет-нет да екало в груди. А ну как и вправду взять? Раз в жизни наплевать на все! И чуяло сердце, что согласится Добронега. Хоть не добром, но согласится. Потому что сердце женское — оно другое. Добронега не станет думать о том, что Свирь поднимется, да воеводины воины на княжьих пойдут. Ей-то что до того будет, коли ее мужчина дымом в небеса уйдет.