И оживут слова (СИ) - Способина Наталья "Ledi Fiona". Страница 56

И сжала так, что у Любима рука занемела. Князь медленно повернулся к Всеславу и, едва взглянув в его глаза, сразу понял, что тот попросит.

На следующий день лекарь сказал, что Миролюб оправится, не просто, не скоро, но оправится, и Любим смог наконец отойти от постели сына. Милонега же так и поселилась в детской на долгие месяцы.

Свирцы собирались уезжать. Любим вышел во двор и долго смотрел на то, как два воина пытаются придумать, как устроить на седле собаку, чтобы та перенесла дорогу.

— Телегу возьмите, — сказал он наконец. — Медленней, зато пес ваш цел будет.

Воин помоложе засиял улыбкой и бросился вслед за Надином, князевым псарем, который, заслышав слова князя, уже спешил через двор. А сам Любим все ждал, чем же попросит отплатить воевода.

Воевода появился во дворе один, видно, сын его еще был на женской половине — прощался со Златой. Любим смотрел на то, как идет в его сторону Всеслав, и снова злость поднималась в груди. Злость на себя, на воеводу, на богов.

— Князь, хванец исчез! — откуда-то сбоку вынырнул перепуганный дружинник. Любим все-таки приказал заковать старика в железо, чтобы потом решить, что с ним делать.

— Как исчез?! — громыхнул князь.

И, распекая бледнеющего на глазах воина, князь уже понимал, как удалось исчезнуть хванцу. Он мог наказать охрану, мог хоть до смерти запороть половину челяди, виновного все равно не покарает. Потому что виновный даже не замедлил шага, направляясь к Любиму через двор, и глазам было больно от парадного алого плаща. Двор заполнился взбудораженными людьми. Кто-то шептал про исчезнувшего хванца, где-то скулила раненая свирская собака, а Всеслав остановился напротив Любима, и у него хватило наглости громко произнести:

— Дозволь просить, князь.

И Любиму ничего не оставалось, как кивнуть, сжав зубы.

— Освободи Свирь от княжеского права. Пусть твоя охрана прекратит брать то, что ей глянется. А ты уж ей пример покажи.

Любим не помнил, как в его руках оказалась плетка. Осознал, что сжимает упругую рукоять, только когда хлыст рассек воздух и прочертил полосу по лицу воеводы Всеслава. Тот словно чуял — прикрыл глаза ладонью. Мог бы и плеть перехватить, но не стал. И Любим кожей почувствовал, что весь двор смотрит на него, что сейчас каждый видит, как он отблагодарил спасителя своего сына. И не объяснишь им ничего. Впрочем, он князь. Он не должен объяснять.

— Так что, князь? — утерев кровь с лица, спокойно переспросил Всеслав, словно и не было ничего.

— Я исполню твою волю, Всеслав, — негромко ответил Любим и даже не добавил то, что так рвалось из груди: — «берегись!».

Всеслав со своими воинами и с частью княжеских в тот же миг умчался в Свирь, ощетинившуюся клинками и приготовившуюся к встрече с кварами. Квары все же вошли в Стремну, как и было сказано в свитке, но вновь пришлось им повернуть назад. Как и десятки раз до этого.

А Любим сдержит свое слово. Больше ни один воин не возьмет в Свири то, что ему по нраву, без согласия. И он сам будет подавать им пример. И спустя месяцы, приехав в Свирь, он увидит, что Добронега знает о том, что случилось на княжьем дворе, хотя готов будет голову положить за то, что не Всеслав рассказал ей об этом. Воевода не стал бы, потому что прекрасно знал, что женское сердце услышало бы это невысказанное «берегись!».

Любим почти заставит себя забыть о Добронеге. Квары помогут. Квары, которые снова как одержимые будут рваться вглубь земель через Стремну раз за разом. И он почти позабудет о синеглазой жене воеводы. Почти…

Они увидятся снова лишь спустя годы, когда Свирь будет хоронить своего воеводу. Вдова воеводы будет кротка, тиха, но прощаясь с князем, бросит на того один единственный взгляд, и Любим поймет, что она действительно услышала его «берегись!» и не забыла того, что сказал Любим в порыве ярости годами ранее. Верно, будут те, кто не поверит в то, что Всеслав погиб от кварской стрелы. Но лишь одна Добронега будет знать точно, что это ‒ цена больной княжеской любви. Той самой, настоящей, которая остается на всю жизнь, как говорил когда-то младший брат Любима, алея ушами.

Но может, все же прав был как раз Любим, когда потешался над малым? Может, и вправду, обними он хоть раз свою любовь, сумел бы выбросить ее потом из головы, из сердца?.. Только так и не довелось. Воевода Всеслав оплатил своей жизнью вечную жажду князя Любима».

Глава 14

Кто ты?

Я смотрю на тебя, и сердце как будто с обрыва вниз.

Кто ты?

Я признала тебя своим, отыскав среди сотен лиц.

Кто ты?

Под рукой мягким шелком полоска кожи и ровный пульс.

Кто ты?

Я хотела быть храброй, но, кажется, все же тебя боюсь.

Кто ты?

Тихий голос и взгляд, точно выстрел глаза в глаза.

Кто ты?

Видно, мир этот все же тобою меня наказал…

Кто ты?

Заколочены намертво ставни твоей непростой души.

Кто ты,

Не-герой не-романа, который покоя меня лишил?

К счастью, никто больше ничего не вливал в меня силой. Признаться, я опасалась, что это повторится, но все обошлось, несмотря на то, что перенервничала я гораздо сильнее, чем во время обряда погребения. Впрочем, возможно, дело было в том, что я приложила массу усилий, чтобы это скрыть. Я не просто не стала прятаться в доме Радима, я вернулась за стол и прилежно высидела ужин до конца. Смеялась шуткам Миролюба, не отстранялась от него, когда он наклонялся чересчур близко и шептал на ухо разные глупости, улыбалась князю и Радиму. Я сделала в тот вечер невозможное — ни одна живая душа не заметила, как сильно я испугалась встречи с Ярославом. Разве что Альгидрас… Но Альгидраса я больше не видела.

Миролюб вызвался проводить нас с Добронегой до дома, и следом за нами увязались два воина в синей форме. Я испытала облегчение оттого, что мне не пришлось оставаться с ним наедине. Мы неспешно шли по утоптанной дороге, и я вполуха слушала разговор Миролюба и Добронеги, вдыхая полной грудью прохладный воздух. Отчего-то мне было душно, словно сейчас стоял знойный полдень. Где-то вдалеке неистово лаяли собаки.

То там, то здесь на заборах горели кованые фонари. Интересно, Свирь освещают каждую ночь или это в честь приезда гостей? Я поняла, что ни разу не выходила за ворота после наступления темноты.

Миролюб улыбнулся и чуть толкнул меня плечом:

— О чем задумалась, ясно солнышко?

— Собаки разлаялись, — ответила я.

— Столько чужих в городе, — откликнулась Добронега, — вот псы с ума и посходили.

Я кивнула, но вдруг подумала, что что-то в этом лае кажется мне странным. Точно в другие ночи псы лаяли иначе… Впрочем, Миролюб не дал додумать, вновь будто случайно задев меня плечом. Мы долго прощались у ворот, и я слышала, как Серый гремит цепью за забором. Почему-то это меня успокаивало. Миролюб крепко сжал мою руку на прощание, и я, глядя в его глаза, вдруг подумала, что, похоже, до этого Всемила не была к нему так благосклонна. Сейчас он выглядел совсем не так, как в начале вечера. Он был расслаблен и весел. Будто этот нежданный поцелуй снял напряжение между нами. Ну, ему, видимо, так казалось. Мне-то это предвещало одни проблемы.

В доме было прохладно ‒ нам явно стоило прикрыть ставни перед уходом. А еще здесь было темно, и я с колотящимся сердцем замерла у порога, ожидая, пока Добронега разожжет лампу.

Наконец лампа зашипела, и тусклый свет выхватил из мрака часть комнаты. Я поймала себя на том, что намертво вцепилась в край шали Добронеги, и если бы сейчас случилось что-то неожиданное — выскочил расшалившийся котенок, упала чепела — я бы точно перебудила криком всю Свирь. Разжав занемевшие пальцы, я выпустила шаль. Добронега, казалось, этого не заметила. Она молча налила молока в миску котенку и проверила, закрыта ли вьюшка у печи, а я все стояла у двери, пытаясь побороть приступ паники. В Свири находился Ярослав, заманивший Всемилу в руки убийц, и я ненавидела его всей душой за то, что не могла сдвинуться с места от страха, понимая, что мне нужно войти в покои Всемилы, в которых темно и открыты ставни. Не отдавая себе отчета в том, что делаю, я шагнула к матери Радима и крепко ее обняла. Почти ожидала, что Добронега меня оттолкнет, но она только крепче прижала меня к себе и погладила по волосам.