Падший ангел - Харт Кэтрин. Страница 43

К чести художника надо сказать, что ему это удалось. Женщина на портрете светилась. В ее глазах сверкала жизнь и легкий намек на скрытую чувственность. Это был совершеннейший портрет женщины, охваченной любовью… портрет Тори.

В воскресенье Тори снова попыталась уговорить Джекоба пойти с ней в церковь. В очередной раз он отказался, хотя ранее, на неделе, охотно посетил вместе с ней прекрасный Собор Святого Луки, восхищался его благородством и величественностью. Сегодня же он проводил ее до дверей и отказался идти дальше.

– Джекоб, разве тебе не кажется, что неплохо бы нам вместе послушать мессу, возблагодарить Господа за все, что Он нам дал, и попросить Его охранять и направлять нас и дальше.

Джейк приподнял ладонью ее маленький подбородок и заглянул в глаза.

– Милая, – серьезно произнес он, – то, что я не хожу к мессе, не зажигаю свечек и не молюсь в часовне, вовсе не означает, что я не благодарю Бога за все, что Он сделал. У меня с ним особое взаимопонимание: я не тревожу Его по тем вопросам, для решения которых Он дал мне мозги и средства, и не буду надоедать Ему всякими мелочами.

Выражение лица у него было таким серьезным, что у Тори не повернулся язык его отругать. Казалось, он действительно верит в то, что говорит, и, возможно, так оно и было. Да и кто она такая, чтобы ему противоречить?

– Видишь ли, милая, – продолжая объяснять Джейк, Бог дал мне одно-единственное, что я действительно хотел от жизни: тебя и твою любовь. Как могу я просить чего-то еще, когда Он уже исполнил мое самое сокровенное желание? Ты была уже почти совсем обещана церкви, когда я вернулся домой и забрал тебя из монастыря. Он позволил мне это. В ответ я обещал любить, почитать, защищать и лелеять тебя до конца дней своих. Бог свидетель, я люблю тебя превыше всего, превыше вечности. Если мне придется завтра умереть, клянусь, что не пожалею ни об одной проведенной с тобой минуте. Это счастливейшее время моей жизни, и я всегда буду за него благодарен, сколько бы оно ни продлилось. Бог даровал мне ангела, чтобы я мог его любить, и я благодарю Его за каждый день, проведенный в сиянии твоей улыбки. Я не осмелюсь просить о чем-то большем.

Глаза Тори наполнились слезами. Протянув руку, она погладила его по щеке кончиками пальцев.

– О Джекоб, ты так красиво сказал! – мягко воскликнула она. – И все-таки, может быть, стоит попросить Его присмотреть за нашим ребенком, чтобы он рос внутри меня здоровым и безмятежным, попросить, чтобы он или она благополучно вышли на свет?

– Ты попросишь Его за нас обоих, любимая, – нежно проговорил Джейк. – Как я себе представляю, у Него уже есть планы насчет нашего ребенка, но поговори с Ним, если тебе от этого делается лучше. Как сможет Он отказать твоей мольбе? Лично я не смог бы, правда, я всего лишь человек и люблю тебя больше всего на этой земле. Я буду здесь ждать, когда ты закончишь свои молитвы.

Верный своему слову, Джейк стоял у широких ступеней, когда часом позже она вышла из собора. Защищая глаза ладонью от солнца после полумрака церкви, Тори чуть не налетела на старую женщину, которая пересекала ей дорогу.

– О! Простите меня! – чуть не упав, извинилась Тори.

Старая женщина тоже пошатнулась, затем выпрямилась. Когда она подняла голову, от взгляда ее блестящих черных глаз, темнее которых Тори никогда не доводилось видеть, мурашки пробежали у нее по спине. Узловатый палец поднялся, указывая на Тори.

– Ты и есть та самая, – проговорила старуха подрагивающим голосом.

– Какая та самая? – заикаясь, спросила Тори.

– Та, которой нужна моя защита, – ответила женщина таким тоном, как будто Тори обязана была об этом знать.

Не успела Тори с ней объясниться – хотя непохоже было, что старуха собирается что-либо объяснять, – как появилась вторая женщина и потянула ее за руку.

– Пойдем, мама. Эти белые люди не верят в твои чары, и им не нравится, когда ты надоедаешь. Или ты хочешь, чтобы они позвали подручных шерифа и тебя опять бросили в тюрьму?

Растерянный взгляд Тори заметался между двумя незнакомками. Обе были высокого роста, хотя старшая уже слегка сутулилась от возраста. Тори была настолько ошеломлена, что не сразу заметила, что обе женщины не белые и не каджунки, потомки креолов и негров, хотя их певучий говор напоминал каджунский. В них, казалось, была черная и, возможно, каджунская кровь, потому что цвет лица у обеих походил розовой смуглотой на спелый персик. Разглядывая их, Тори поняла, что мать когда-то была такой же красивой и статной, как и дочь, хотя дочь по годам вполне годилась Тори в бабушки.

– Что здесь происходит? – Голос Джейка вывел Тори из замешательства, требуя ее внимания.

Младшая из незнакомок протянула мать за руку, пытаясь увести ее прочь.

– Ничего, месье, – торопливо, с озабоченным видом отвечала дочь. – Моя мать стара и иногда чудит.

Показав немалую для ее возраста прыть, старуха вырвалась из рук дочери, испустив залп выкриков на диалекте, который их обоих удивил. Снова перейдя на английский, она продолжала свою речь:

– Не смей, дочь, так обращаться со мной! Я почитаемая и могущественная Мари Лаво, и не мечтай сравняться со мной, ты мне не указ! Поди прочь, не мешай!

Это имя напомнило Джейку что-то по прошлым его визитам в Новый Орлеан, но он не мог сразу сообразить, что именно.

Только когда старуха вытянула из-за корсажа своего платья крошечный мешочек, он вспомнил, кто она такая. Мари Лаво, теперь уже старая и почти выжившая из ума, когда-то была самой могущественной в этих местах королевой вуду.

В молодости она славилась своей красотой и, если верить рассказам, была неотразима. После смерти одной из дочерей от желтой лихорадки, которая время от времени свирепствовала в Новом Орлеане, Мари Лаво обратила свою странную силу на врачевание и достигла поразительных результатов.

Считалось, что ее лекарства из коры и корней спасали девяносто шесть из ста больных желтой лихорадкой, и доктора медицины только руками разводили, так как сами спасали едва половину своих пациентов. В зените ее славы дня не проходило, чтобы кто-то не стучался к ней в дверь, умоляя мадам Лаво об излечении или об амулете для защиты от болезни и зла.

Хотя титул королевы вуду, пусть негласный, был с приближением старости передан ее дочери, Мари все еще бродила по Французскому кварталу. Особенно часто посещала она Джексон-сквер и окрестности собора. Нередко видели ее и в местной тюрьме, утешающей приговоренных. Мари Лаво была настроена исполнять свое предназначение до самой смерти, хотя уже прошли те времена, когда ее умоляли о милости.

Теперь она, не дрогнув, встретила мрачный взгляд Джейка, ее черные глаза впились в него, когда он грубо сказал:

– Иди прочь, старуха. Нам не нужны твои поганые амулеты. Моя жена богобоязненная женщина.

Мари кивнула и хихикнула, издав что-то вроде кудахтанья.

– Ты думаешь, я этого не знаю? – надменно осведомилась она. – Я знаю больше, чем ты когда-нибудь узнаешь и поймешь. – Ее жгучий взгляд обратился к Тори, и она продолжала певучим голосом: – Я знаю, что твоя молодая жена носит вашего первого ребенка. Я знаю, что это будет хороший здоровый сын и что имя его будет Бреттон Рой.

И когда Тори удивленно ахнула, женщина снова закудахтала.

– Да, – говорила она, покачивая перед ними узловатым пальцем. – Я знаю все это – и еще больше. Потому-то я здесь. Этой женщине нужна моя защита.

Джейк, обидевшись, что его роль защитника ставится под сомнение, вспыхнул:

– Я сам могу защитить свою жену, без твоей помощи.

– Это ты так думаешь, – согласилась Мари, – но ты ошибаешься. Придет день, когда ты будешь благодарить меня за то, что я повстречалась твоей жене и дала ей эту дополнительную охрану от зла.

Мари покачала перед Тори амулетом на шнурке. Тори невольно потянулась к нему, но Джейк перехватил ее руку.

– Говорю тебе, не нужно нам никакое колдовство и твое бесполезное вуду тоже, – повторил он сердито, пытаясь вырвать амулет из костистой руки Мари и бросить мерзкую штуку на землю.