Леди Некромант (СИ) - Булгакова Ольга Анатольевна. Страница 91

Банкир, нужно отдать ему должное, пытался смягчить ситуацию и подчеркнуть, что условия диктовала Ее Величество. Конечно, он не мог написать прямо, но намекал, что королева не всегда поступает справедливо, порой принимает решения сгоряча, а потом стремится загладить вину. Но все это были намеки, которые можно и не понять, а подпись под договором была неоспоримым фактом.

Что сказать жене, Эстас не представлял. Удар, которого он боялся, судьба нанесла раньше и по-прежнему не давала возможности оправдаться.

Он не мог объяснить леди Кэйтлин, что его поставили перед выбором: или он принимает все продиктованные Ее Величеством условия, или готовит похороны Тэйки. Он не мог сказать, что его принудили подписать унизительный договор, шантажируя жизнью дочери. Не мог. А потому делал вид, что все еще читает письмо и приложенную к нему бумагу-артефакт об упразднении пункта клятвы, молчал и судорожно искал слова.

— Мне очень жаль, — сказал он, когда тишина стала совсем невыносимой.

— Я благодарна лорду Девону за это письмо, — серьезно ответила леди Кэйтлин, а ее слова казались Эстасу похоронным звоном.

— К сожалению, я лишен возможности объяснить, — он рассматривал подпись банкира и не решался встретиться взглядом с женой.

— Вам не нужно ничего объяснять, — прежним тоном, из-за которого холодело сердце, сказала она.

Пауза, неимоверно долгая и гнетущая, опустошала, лишала мыслей. Слова, хоть какие-нибудь, на ум не приходили. Как спасать положение, и можно ли его еще спасти, Эстас не представлял.

— Знаете, лорд Эстас, я думаю, это письмо — способ Ее Величества попросить у вас прощения.

Он вскинул голову, заглянул в зеленые глаза, а жена продолжала:

— Она знает, что поступила с вами несправедливо восемь лет назад. Договор, который вас заставили подписать, стал продолжением незаслуженного наказания. Поэтому Ее Величество изменила условия.

Эстас медленно выдохнул и только тогда сообразил, что слушал жену, затаив дыхание.

— Я боялся, вы решите, что я стремился получить деньги… — признался он.

Кэйтлин улыбнулась, светло и ласково, покачала головой.

— Нет. Конечно, нет. Даже мысли не возникло. Мало того, что я понимаю, какой вы человек, я все время чувствовала вашу искренность.

Сердце пело, облегчение только в этот миг стало полным, настоящим. Радость окрылила, Эстас шагнул к жене, мечтая обнять, поцеловать. Он чувствовал, что она не оттолкнет.

В дверь постучали. Леди Кэйтлин зарделась, потупилась, отступила на шаг.

Человеком, безвозвратно разрушившим момент, оказался отец Беольд. Жена, попросив годи зайти потом к ней, поспешно ушла.

Щеки горели, дыхание перехватывало, сердце колотилось, мысли путались.

Да что же такое со мной происходит? Почему я не могу просто разговаривать с мужем? Почему все беседы заканчиваются в лучшем случае неловкостью?

Разобраться в себе не получалось уже не первый день, и я искренне сомневалась, что за десяток минут до появления отца Беольда это возможно. Поэтому постаралась взять себя в руки и просмотреть записи о Тэйке, чтобы разговор со священником был предметным.

С девочкой творилось что-то странное, и чутье подсказывало, что ответов Артур не найдет, даже если переворошит всю библиотеку. Рассказ Айна Хардона натолкнул меня на мысли о том, что годи только на бумаге стали простыми священниками, а на деле обладали пусть не магическими дарами, но знаниями. В книгах о северянах и их верованиях не раз упоминались особые проклятия и благословения годи, но до разговора с Айном я считала это обыкновенной фигурой речи.

Говорить откровенно с годи я тоже опасалась. Хотя бы потому, что слова о потусторонней невидимой сущности, подчинившей себе разум моей семилетней падчерицы, непосвященному очень трудно воспринять буквально. Даже Артур мне не верил! Отец Беольд подумал бы, я пытаюсь очернить ребенка или вообще перестала дружить с головой. Так что нужно осторожно расспрашивать об особых умениях годи.

Отец Беольд моему желанию поговорить наедине обрадовался, даже создалось впечатление, что он давно ждал возможности, но не хотел на меня давить. Тактичность хомленского священника не один раз порадовала меня во время долгой беседы.

Годи с самого начала задал тональность разговора. Я все равно не знала, как подступиться к важным для меня вопросам, поэтому не сопротивлялась мягкому руководству священника. Тот первым делом заверил, что все с ним обсуждаемое приравнивается к исповеди, и спросил, как изменилась моя жизнь за неполные два месяца. Общение с рысями, дружба с Джози, новое место, непривычно суровая для меня зима подготовили почву для серьезных тем.

Мои взаимоотношения с супругом, разумеется, волновали годи. И он не постеснялся о них спросить. При этом вопросы священника выдавали желание помочь, сгладить напряженность, если такая существовала, а благожелательность отца Беольда была не наигранной, а искренней. Я ощущала это, нарочно прислушиваясь к чувствам собеседника. Поэтому не посчитала его интерес неуместным праздным любопытством и отвечала довольно развернуто.

— Очевидно, что вы принимали решение о замужестве так же «добровольно», как лорд Эстас принимал решение о женитьбе. Очень приятно, что вы смогли найти общий язык, — чуть склонив голову набок, годи внимательно в меня всматривался. — Как вы, кстати, относитесь к тому, что Эстас Фонсо, благодаря этому браку, стал лордом?

— До одной интересной беседы я считала, что это правильно, — призналась я. — А во время той беседы узнала, что лордом муж был всегда.

— С кем же вы беседовали? — священник изумленно вскинул брови.

— С сержантом Айном Хардоном, — спокойно ответила я, отмечая, как за пару мгновение изменился годи. Теперь черты его добродушного открытого лица казались жесткими, суровыми. — Так что я узнала ту хомленскую историю из первых рук.

— Он наверняка наврал с три короба, пытаясь себя оправдать! — зло бросил годи.

Я покачала головой:

— Он не может врать. Ваше проклятие ему не дает.

— Оно действует? — он удивился так, будто до сегодняшнего дня не верил в собственные чары.

— Действует, — заверила я. — Это ведь северная магия, так?

— Да, шаманская, — кивнул годи и, пообещав дать мне почитать свои записи, добавил: — Тут раньше очень сильный шаман жил. Давно, еще когда король с Каганатом за горы воевал.

— Что с ним стало? — затылка коснулся холод, сердце ускорилось, и чутье подсказывало, что этот шаман важен.

— Умер, — пожал плечами священник и уточнил: — Своей смертью. Старый был уже.

— У него были ученики?

— Он отца моего учил одно время, у того дар был.

— Почему только «одно время»? — удивилась я. Конечно, случалось, что наставник и ученик в какой-то момент переставали ладить, но такую роскошь нельзя себе позволить в провинции, где других учителей не найти.

— Война ж была, мой отец служил. И в одном бою ему каганатская колдунья дар запечатала.

— Как это? — поразилась я.

— Ну так, что магия в отце осталась, а чаровать он больше не мог. Совсем не мог.

— Никогда не слышала о таком.

Священник усмехнулся, развел руками:

— За что купил, за то и продаю, ничего не нацениваю.

С улыбкой заверив, что не сомневаюсь, спросила:

— И шаман не смог распечатать дар?

— Не, не смог. Сказал, что отец теперь только на годи и годен. Тот в священники идти не собирался и стал кузнецом.

— Тоже магическое дело, — хмыкнула я и, заметив удивленный взгляд собеседника, пояснила: — Огонь, металл, воздух и вода под одной крышей и послушные одному человеку. В кузницы, как и в храмы, потустороннее не заходит. Только в храмы оно стремится из-за ладана, которым кормится, но войти не может, потому что охранные руны не пускают. А к кузницам близко подходить боится. Думаю, ваш отец не зря стал не плотником, не скорняком, а именно кузнецом. Как ученик шамана он наверняка общался с потусторонним и знал о такой особенности.