Милый, единственный, инопланетный (СИ) - Монакова Юлия. Страница 26

Белецкий прибывает за пятнадцать минут до эфира и, разумеется, тут же оказывается окружён нашими милыми дамами — они обступают его прямо у дверей студии и начинают щебетать, выпрашивая автографы и совместное селфи. К счастью, артист с утра находится в благодушном настроении (по телефону, откровенно говоря, он произвёл впечатление слишком холодного, едва ли не высокомерного), поэтому начинает послушно расписываться на клочках бумаги и, мило улыбаясь, отвечать на какие-то глупые вопросы.

Я тем временем осторожно просовываю нос в студию. В данный момент звучит музыкальная добивка перед рекламой, но у микрофона никого нет. Машинально делаю шаг вперёд и… кто-то резко втягивает меня внутрь и захлопывает дверь.

— Попалась, птичка!

Ну конечно же, это Руденский. И шуточки у него всегда предсказуемые, повторяющиеся… однако моё сердце прыгает сейчас как яйцо в крутом кипятке. Карик тем временем втискивает меня в пространство между стеной и шкафом с компакт-дисками, чтобы нас нельзя было разглядеть от двери, и жадно целует в шею.

— Ты спятил? — интересуюсь я, пытаясь отбиваться. — Чуть заикой не сделал… Отпусти, сюда сейчас войдут, я не одна!

— А когда будешь одна, — шепчет он, — я могу всё это повторить?

— Послушай, — злюсь я, — это уже даже не смешно. Я, кажется, всё тебе сказала по телефону…

Его взгляд и тон тут же меняются, Карик отстраняется и испытывающе смотрит на меня, а затем подозрительно спрашивает:

— С кем ты была в клубе?

— А почему я должна перед тобой отчитываться?! Не слишком ли много ты на себя берёшь?

— Не надо так со мной, Мариша, — он резко дёргает меня к себе, и я снова оказываюсь прижатой к его груди.

— Твою жену уже выписали из роддома? — ядовито спрашиваю я, надеясь, что хоть упоминание о ней его охолонит.

— Нет.

— Ты поэтому сейчас такой злой и неудовлетворённый?

— Чёрт… — он в сердцах бьёт кулаком по стене. — Да что с тобой происходит-то?! Ведь всё было так хорошо.

Я качаю головой.

— Хорошо, но подло.

— И ты поняла это только теперь? — его голос сочится сарказмом. — Раньше тебя всё устраивало. Или дело действительно только в том, где нам с тобой встречаться? Так давай не поедем ко мне, отправимся в любое другое место…

— Дело не в месте.

— Да что ж такое-то, Марин! — Карик уже явно психует. — По-моему, ты затянула с игрой в обиженку. Я тут с ума схожу, понимаешь… Я тебя люблю. Правда люблю… — и, пока я, ошарашенная этим признанием, растерянно глотаю ртом воздух, он опять вжимает меня в стену своим сильным разгорячённым телом. Сердце отплясывает канкан, руки, ноги и губы дрожат, а его дыхание тем временем опаляет мне висок, щёку, шею…

— Девочка моя, — торопливо бормочет он прямо мне в губы, — я и сам не думал раньше, что так к тебе привязался. Ты не представляешь, как без тебя тоскливо. Мы два дня не виделись, а как будто целую вечность… Маришка, солнышко моё…

Делаю невероятное усилие и вырываюсь из кольца его рук. Как раз вовремя: дверь студии распахивается, на пороге возникают Блинчик и Белецкий. Оба смотрят на нас с Кариком с некоторым изумлением, и если Руденский умеет прекрасно властвовать собой и сейчас, одёрнув рубашку, спокойно возвращается к микрофону, чтобы дождаться окончания рекламы и достойно завершить эфир, то я, должно быть, выдаю себя с головой одним только взъерошенным и диким видом.

— Вы тут дрались, что ли? — озадаченно спрашивает Блинчик, а я тем временем вижу, что в глазах Белецкого мелькает понимающая ироничная усмешка. Но у меня уже не осталось моральных сил на стыд…

Руденский заканчивает свою смену и уступает место нам. Я в таком смятении и раздрае, что начинаю программу буквально на автопилоте.

— Всем доброго-предоброго утра! Пусть ваш понедельник будет лёгким и радостным. Угадайте, кто сегодня приехал в студию, чтобы выпить со мной чашечку кофе? Ни за что не поверите — это заслуженный артист России Александр Белецкий!.. Клянусь, в жизни он красив точно так же, как на экране, и я сейчас сама себе завидую…

Губы мои весело несут какую-то жизнерадостную чушь в микрофон, я задаю гостю наводящие вопросы, а сама в упор не вижу его и практически не слышу. Меня до сих пор трясёт.

Что бы я там ни твердила, как бы ни уговаривала себя и ни убеждала — а вырвать и выбросить за ненадобностью кусок сердца не так-то и легко. Господи, меня тянет к Карику. Я всё ещё влюблена в него. Ненавижу себя за это, но…

Я низко опускаю голову и вдруг вижу, что на стол капает слеза. Моя слеза. А затем — ещё одна. И ещё…

Вот не хватало мне ещё истерики во время прямого эфира, в ужасе думаю я, начиная паниковать, и в этот самый момент чувствую, как Белецкий аккуратно накрывает мою ладонь своей и вкладывает туда бумажную салфетку. Я поднимаю глаза и встречаю понимающий сочувствующий взгляд. Артист ободряюще подмигивает мне — мол, не переживай, прорвёмся! — и, перехватывая инициативу, спокойно и уверенно начинает рассказывать какую-то театральную байку.

36

ПРОШЛОЕ

Лиза, октябрь 1994

— Лизюкова, подожди! Да стой же… Лиза!

Тимка почти кубарем скатился со школьного крыльца, пытаясь догнать одноклассницу. Заслышав знакомый голос, она нехотя остановилась, но не обернулась. Так и дожидалась Тимкиного приближения, чуть ссутулившись и уставившись себе под ноги.

— Ты совсем ку-ку, что ли? — очутившись рядом и пытаясь отдышаться, Берендеев протянул Лизе её сумку, куртку и пакет со сменной обувью. — Ещё бы голышом на улицу выскочила. Ноябрь на носу, между прочим. Скоро снег пойдёт!

— Нотация окончена? — Лиза недобро прищурилась. — Я могу быть свободна?

Тимка с удивлением уставился на подругу.

— Какая нотация, Лиз? Просто… нужно одеться. Простудишься ведь! Я за тебя волнуюсь… и переживаю.

— Не надо за меня переживать, — Лиза нехотя натянула куртку, вырвала свою сумку из рук Берендеева и независимо вскинула подбородок. — Всё? Я пойду теперь?

Тимка растерялся ещё больше.

— А… ты торопишься? Давай я тебя провожу.

— Зачем?

— Ну, просто. На всякий случай.

— На какой “всякий”? — с каждой его репликой Лиза невольно всё сильнее заводилась. — Думаешь, мне нянька нужна? Так и собираешься за мной по пятам таскаться, боясь, как бы я ещё чего-нибудь не натворила? Что, получать аттестат тоже меня за ручку поведёшь? А в институт со мной поступать не поедешь, случайно?

Тимка невольно отступил на шаг, ошарашенный этим натиском негатива, что было так не похоже на обычно кроткую и милую Лизу.

— Мне кажется, — предпринял он последнюю попытку, — что тебе сейчас лучше не оставаться одной.

— Да я мечтаю быть одна! Хочу, чтобы меня оставили в покое! — выкрикнула Лиза в отчаянии. — Я сыта по горло твоей “товарищеской” заботой, понял? Спасибо за помощь и всё такое, но дальше я как-нибудь сама о себе побеспокоюсь, ладно?

— Лиз… — он нерешительно потянулся к ней, собираясь, видимо, взять за руку, но она резко отшатнулась, не давая ему сделать этого. Тимка смутился, но всё-таки договорил:

— Я знаю, что тебе сейчас нелегко. Я правда понимаю, что ты сейчас чувствуешь…

— Понимаешь? — переспросила Лиза и рассмеялась — коротко, зло, как-то безнадёжно и обречённо. — Да ни хрена ты не понимаешь, Берендеев. Ты понятия не имеешь, каково мне сейчас. Каково это — чувствовать, что любимому человеку нет до тебя никакого дела. Когда он смотрит на тебя как на стенку, а ты себя ощущаешь при этом куском дерьма, потому что готова простить ему любое унижение, и вообще — всё… Но только плевать он хотел на эти твои жертвы, потому что в его мыслях — вовсе не ты!

— Полагаешь, мне это незнакомо? — спросил Тимка после паузы. Лиза пренебрежительно фыркнула.

— Не смеши, Берендеев. У тебя, наверное, самая большая трагедия в жизни — это трояк по русскому. Или когда ваша баскетбольная команда соперникам продует…