Эпитафия Любви (СИ) - Верин Стасиан. Страница 20

Что всё это значит — у Магнуса не укладывалось в голове. Впрочем, он и не хотел разбираться. Дерзкий голос Хаарона проникал в мозг и принуждал с въедливым остервенением ждать финала, выпивая каждое слово, как священную воду. «Нет, это не закончится никогда… и почему я не хочу, чтобы это кончалось?..»

— Двое возвращают Башню на место! Да, я знал, я видел это! Их ждёт награда, о которой они и представить не могли — вместе они стоят на верхушке шпиля, а титаны под Башней улыбаются. Рукоплещут стражи. Ночь отступает, начинается день, золотой, как эфиланская корона, и жаркий, как солнце!

Веки Хаарона поднялись и Магнус поймал его взгляд. Всего несколько минут назад эти широко распахнутые глаза несли ненависть, но сейчас… сейчас синеволосый жрец смотрел на него по-другому, и Магнус не отважился отвести взор. Так отец смотрит на сына на смертном одре. Так мать провожает дочь в замужество. Так доброволец озирается на тропы детства, уходя на войну.

В его глазах была надежда.

__________________________________________________

[1] Инсула — это многоэтажный дом, поделённый на квартиры.

[2] Пронаос — пристройка перед входом в Храм.

[3] Трабея — жреческая тога из бедных тканей.

[4] Экседра — помещение для бесед в богатых эфиланских домах.

[5] Ветреные горы — горная гряда, которая разделяет Западный Вэллендор и Восточный. Практически всю часть Западного Вэллендора занимает Эфиланская Амфиктиония.

Семейное счастье

СЦЕВОЛА

Эфиллика — никакой алфавит не подходил для юридических протоколов больше, чем этот. Перо выводило на пергаменте хаотично сплетённые ряды букв, которые были столь же замысловаты, как дела, что лежали на столе у магистра.

Завершив страницу, Сцевола отложил перо. На кончиках пальцев выступили мозоли. Ему хотелось уснуть прямо на рабочем столе: бессонная, томительная ночь давала знать. Однако, памятуя о служебном долге, Сцевола не мог позволить телу забыться в сладкой дрёме. Ибо если магистр оффиций бросает свои дела — то он ничтожный магистр оффиций.

Сцевола выглянул в открытое окно, в надежде, что светлый морской облик утра смоет сон. В окне можно было увидеть подножие Базилики с рощами, портиками и наисками; мост, пересекающий залив Аквинтаров, на той стороне моста — перелив гибискуса. Чайки, завсегдатаи Аргелайна, резвились, как одержимые. На мосту, щурясь, Сцевола различил крошечных всадников с морским коньком Флосса[1] на штандартах, и подумал, что это, должно быть, приехали послы.

«Надо будет встретить, — сказал он себе. — Если не заснём, надо будет… надо…»

Позже он с досадой обнаружил, что ещё хочет спать. Пасмурное утро навевало мысли о кровати и клонило голову к груди, словно на затылок положили камень. В эту ночь Сцевола растратил много сил, которые мог бы сохранить, возможно, для более полезных дел… мог бы, но Боги требовали иного. Ночью он выматывал себя, чтобы сыграть роль так, как это было задумано, и результат превзошёл ожидания: Магнус, мог заподозрить что-то, но Сцевола был уверен, что он сделает правильный выбор. В борьбе против Сената помощь возлюбленного брата была бы неоценима…

Сцевола тряхнул головой. Чем чаще он думал о ночи, проведённой в Храме Талиона, тем расслабленнее зевал.

— Итак, что здесь, — с надломом пробурчал он, стараясь сосредоточиться на пергаментном кодексе. — Флонис Аугалус. Подозревается в укрытии беглого раба. Плебей. Живёт на окраине города. Земледелец. Заявил о потере Марк Меридий… или Боги шутят над Нами, или этот банкир в третий раз ухитрился что-то потерять.

Он взял чистый пергамент и, морщась от ощущений в фалангах пальцев, продолжил выводить буквы, изредка обмакивая кончик пера в чернила. Систематизируя каждую мелочь, он отбрасывал лишнее. Юридические дела составляют преторы, традиционно склонные к украшательству. Магистру оффиций эта никчёмная лирика без надобности, он — высший обвинитель, и если сторона обвинения не удовлетворена решением претора, дело возбуждается снова.

На удивление Сцеволы дело Аугалуса очень скоро подошло к последней странице. Всё, что он мог сделать в данной ситуации, — отправить людей на поиск раба, рассчитывая, что Аугалус откроет им правду сам или с помощью улик. По-хорошему, его следовало бы пытать, пока он не сознается, но к сожалению, показания под пыткой не считаются достаточными (о, как несовершенны законы тщедушного Архикратора!)

Сцевола взял новое дело, и ещё одно, и ещё… и не было им конца и края.

Говорят, Ласнерри подарил людям сон, чтобы спасти их от безумия — участи страшнее, чем проклятие. Зов видений не оставлял Сцеволу ни на секунду — как Боги, которых он когда-то слышал в своей голове. Глаза его потяжелели, дыхание выровнялось. Незаметно для себя он вышел один на один с всепоглощающим круговоротом снов, что преследовали его этой ночью. Круговоротом, который завихривал его, точно оркан, стоило потерять бдительность. Перо выпало из обмякших пальцев, и истошный чаячий крик неведомым образом превратился в звучный голос Хаарона.

Жрец стоял у жертвенника и вещал о Башне. О судьбе титанов, что держат её на своих плечах, и о двух героях с мечом и свитком, что спасают её от разрушения. Аллегория? Метафора? Реальность? Неужели так прост этот манерный символизм?

Сцевола возвращает себе кинжал, обагрённый кровью, и целует его, отпечатывая на губах липкий солёный привкус. Он смотрит на Магнуса с пониманием, а Магнус, приоткрыв рот, в недоумении взирает на Хаарона. Что в этот момент происходило в его уме, не сказали бы и всеведущие Боги, но Магнус казался ему потрясённым. Когда ауспиции подошли к концу, на камнях Храма поселилась роса, знаменуя восход солнца, и оба брата вышли на улицу.

Тогда Сцевола впервые заметил, что брат в задумчивости качает головой: настолько трудно давался Магнусу первый шаг к истине. Попрощавшись, один из братьев отправился во дворец, другой в забытую харчевню — такими смешными играми Боги играют перед тем, как выделить для человека крупицы судьбы.

Потом невидимый сновещатель растворил в круговороте снов, как в котелке с зельем, воспоминания прошлых лет. Видение Храма исчезло, и перед Сцеволой предстала их семейная вилла в Альбонте. Уютная, стояла она у реки. После прогулки маленький Гай пришёл домой. Осмотрел комнаты — вдруг мама приготовит поесть?

Он не нашел её. Не потому, что плохо искал… в доме их не было. Кроме Гая и братика, спящего в колыбели, братика, ещё не знающего о предназначении, в доме не жило ни одной души. Маленький Гай заплакал, и плакал он так долго, что его слезами можно было бы заполнить отцовский амфитеатр. Но вдруг кто-то постучал в дверь. Гай перестал плакать и кинулся через весь дом. Он бежал быстрее ветра, быстрее взгляда.

И открыл её…

Но стучать не перестали.

«Тук-тук-тук. Тук-тук. Тук-тук-тук. Тук-тук» — стучали ветки. Смерч приближался к Альбонту. Круговорот снов.

Закричавши «мама!», Сцевола выпал из сна. Разлепив веки, он осмотрелся. Тот же стол, те же бумаги. Те же чайки кричат за окном. Раздаются ещё какие-то звуки и в носу стоит запах чернил. Он поднял голову, еле соображая, что его разбудило. Следующий стук он принял за галлюцинацию, но когда тот повторился, до Сцеволы, наконец, дошло, что стучали взаправду.

— Открыто! — громко сказал он.

Выпихнув дверь, вошёл брудастый жиртрест в камзоле из вычурно драпированной кожи. Взгляд Сцеволы зацепил улыбку на его розовощёком лице. Магистр не был уверен, что знает этого наглеца.

— Магистр Сцевола? — спросил он с иностранным акцентом.

— Кто вы?

— Шъял гир Велебур, — низко кланяясь, сказал жиртрест, — посол Арбалотдора.

«А, точно. Грубая, воняющая, варварская делегация Вольмера!»

— У вас ровно минута, чтобы объяснить, почему вы потревожили Наш покой.

— Покой? — ухмыльнулся посол. — Во имя солнца, да вы здесь только работать и работать! Я же прийти предложить что-либо интересное!

«Сначала научитесь говорить по-эфилански, и уже после предлагайте что-либо интересное. Это кощунственно, так относиться к древнейшему из языков!»