Серая хризантема(Фантастические повести и рассказы) - Шаламов Михаил Львович. Страница 16

Геня дождался еще одной капли и загадал на нее, как на падучую звезду: «Хочу еще раз Марусю увидеть!» Но увидел он не Марусино, а другое, усталое, потное лицо с набрякшими синяками на скулах и темным чубом, выбивающимся из-под кубанки. Знакомый овал стал четче, затем превратился в тяжелый профиль, потом в прицеле закачался затылок, потом скрылся и он. Выстрела не было. Холодеющие пальцы не справились с упрямством тугого спуска, тропа опустела. Лес стыл в стеклянной тишине. Только под сосной в измятых кустах молочая плакал от злого бессилия умирающий партизан.

Мало что изменилось в лесу за эти годы. Только чуть раздались вширь стволы сосен, затянулись на них старые раны, да совсем размыли дожди глиняные холмики солдатских могил. Геня Несмертный шел по лесу, узнавая знакомые места. Он искал дерево, под которым закончилась его жизнь. Но найти было непросто. Одно место показалось ему знакомым: сосна, густые заросли молочая под ней, тропа совсем рядом… Но, подумав, он понял, что это не та сосна, не те кусты. Природа не может столько времени оставаться неизменной. Геня махнул рукой и двинулся дальше, тяжело переставляя отвыкшие от ходьбы ноги. Он искал могилы друзей, но не находил их. Только однажды увидел он в траве насквозь проржавевшую каску, взял ее в руки, но изъеденный ржавчиной металл крошился у него под пальцами. Геня положил каску обратно в траву и ушел, стараясь не оглядываться на свое прошлое.

Становилось пасмурно. Упали первые капли. Геня запрокинул голову. Водяные брызги ударяли его по широко раскрытым глазам и скатывались вниз, как слезы. Но это были не слезы. Плакать Геня Несмертный больше не умел. Он стоял и ловил глазами слезы неба. Идти ему было некуда. Нет, он знал, куда идти, хотел идти, но не мог. Там, на другом конце тропинки, стояло село Кильдым, к которому он стремился все эти годы.

Он мечтал войти в Кильдым, пройти по улицам, посмотреть на людей, на дома, на небо над домами. Но не мог. Если люди не узнают его, не примут, он умрет во второй раз, теперь уже навсегда. Геня не смог себя пересилить. Он круто повернулся и побрел в глубь леса, пытаясь заглушить в себе зов тропы, зов долгой дороги на Кильдым. Он шел так до темноты, машинально обходя буреломы и глухие овраги, пока усталость не бросила его на ствол поваленной ели. Он сел, скрючившись, глядя в ночь. Сейчас его фигура напоминала черную бесформенную корягу. Ему захотелось разжечь костер. Темноты он не боялся, отлично видел в самом непроглядном мраке, но огонь принадлежал его прежней, ушедшей жизни, будил воспоминания. Геня нашарил в ветхой планшетке позеленевшую зажигалку из винтовочной гильзы, заправленную вечным «бензином» зукхов. Порохом полыхнула кучка сухого хвороста. Геня прикрыл свои незакрывающиеся глаза ладонями и смотрел на пламя сквозь пальцы. Между языков огня метались тени. Они мелькали в костре, взвивались вслед за искрами, сливались в трепещущие картины.

Геня вспомнил первые минуты своего второго рождения. Говорят, младенец начинает жить, двигаться, думать, еще не родившись. Геня же не ощущал до этой минуты ничего. Вспышка молнии ударила по глазам — и он понял: смерти больше нет.

Высоко над головой был потолок, а может быть, и не потолок вовсе, а просто голубоватая дымка. Геня смотрел в эту дымку, и странные, словно чужие, мысли бродили в его голове. Потом над ним сомкнулись страшные бледные лица, он разочарованно подумал: «Вот те на, черти! Значит, я все-таки кончился и не брешут попы насчет ада?»

Черти смотрели на Геню выпуклыми глазами-фарами, и по глазам этим вращались фиолетовые спирали зрачков. Морды у них, жуткие своей необычностью, были не такими уж страшными, но Гене на них смотреть не хотелось. Тошно было смотреть. Он попробовал отвернуться — не смог, хотел зажмуриться, но не сумел закрыть глаза. Вдруг одна из морд наклонилась ниже других, зрачки завертелись быстрее, и в мозгу Гени словно граната взорвалась. Он сразу понял, зачем он здесь и какие существа склонились над ним…

В костре треснула, расколовшись, толстая ветка. Взвился фонтан искр, черные тени сложились в другую картинку…

День второго рождения. Час первый.

— …Так, значит, это не «Дуглас» падал из тучи, а ваш э-э-э… корабль, когда «мессер» его обработал? — закричал мысленно Геня.

— Да, наша разведкапсула! — подтвердил, тоже мысленно, один из пришельцев по имени Зликк. — Ваш летательный аппарат наткнулся на нее, когда мы, зукхи, наблюдали за боем, укрывшись в облаке.

— Это не наш самолет, фашистский! — возмутился Геня.

— Хорошо, хорошо, пусть не ваш. Мы еще плохо различаем здешнюю технику. И к тому же ваше деление на нации и государства…

Геня не слушал его. Самолет не погиб. Он долетел до Кильдыма. Значит, Маруся жива. Сегодня же Геня попросит, и эти странные ребята зукхи отпустят его домой. Он найдет Марусю, и они будут гнать фашистов до тех пор, пока Москва и Кильдым не сольются в одну Россию. Привычным жестом Геня потянулся пригладить волосы, но рука нащупала голый шишковатый череп. Геня приблизил ее к глазам и впился взглядом в семипалую коричневую ладонь, покрытую шершавой, точно сосновая кора, кожей. Рука не была человеческой.

— Извини нас! Мы не смогли сохранить твое тело, — прошептал Сресс, старший из зукхов. — Теперь ты почти как мы. Почти, но не совсем. Тот, чье тело ты занимаешь, не был рожден матерью. Его создали ученые. Это был механизм из плоти и крови. Слуга, зунг. Мы вселили твой мозг в его тело. Можешь считать себя одним из нас, если захочешь.

— Никогда!..

…Костер догорал. Геня протянул длинную руку, отломил несколько веток, от ствола, на котором сидел, и бросил их на угли. Снова, словно стекляшки в калейдоскопе, языки пламени сложились в картинку.

Они со Срессом стоят рука об руку возле огромного, во всю стену, экрана. Там, в тысячах километров под ногами, бурлит Юпитер. Зукх и человек разговаривают молча. Это — последняя беседа за сорокалетнюю дружбу.

— Выбирай! — говорит зукх. — У тебя две дороги. Полетишь с нами — навсегда останешься нашим братом. Больше сорока земных лет ты не был дома. Столько лет с нами… Ты даже не знаешь, чем кончилась твоя война. Здесь, на корабле, ты вдвое пережил себя земного. Неужели мы за это время не стали твоим народом?

— Извини, Сресс, не стали!

— Но ведь ты уже не человек!

— Ты так думаешь?

— Мне так кажется. Удерживать силой мы тебя не собираемся, но подумай хорошенько, прежде чем уйти!

— У меня было время подумать. Целая жизнь. Ты прав, мне виднее: я — человек. И если я не смогу жить среди людей, то умереть среди них — в моих силах! Вам пора домой. Мне тоже пора. И если люди не признают во мне своего — это будет расплатой за то, что я не умер тогда, возле моей тропы.

— А мне кажется, что сорок лет назад ты был прав, когда согласился отправиться с нами в долгую экспедицию к Центру Галактики. Ты не решился остаться на своей планете, и мы улетели. Разве можно вмешиваться в дела чужого мира, когда об этом не просят?

— Нужно, Сресс! Если можно помочь — помогай. Это наш принцип, земной. Постарайся понять его.

Сресс долго молчал. Потом его ладонь с сухим шелестом легла на руку Гени. После этого ни один звук не потревожил больше воздух в просторной рубке корабля.

Костер догорал. Лишь багровые огоньки пробегали иногда по подернутым серым пеплом углям. Геня долго смотрел на них, потом встал было, но почувствовал, что за спиной у него стоит человек. Геня слышал его мысли, в которых боролись страх, голод, желание подойти и снова страх. Он медленно обернулся. Шагах в десяти от него стояла за сосной маленькая девочка.

Когда отсвет углей вырвал из темноты Генино лицо, девочка вскрикнула и бросилась в лес, но споткнулась о корягу и громко заплакала. Геня взял ее, обмершую, на руки и беззвучно спросил:

— Как тебя зовут?

Девочка вздрогнула от слов, возникших у нее в голове, и прошептала:

— Олё-она!

— А что ты делаешь здесь в лесу, одна?