Ягоды бабьего лета - Толмачева Людмила Степановна. Страница 17

Так и не разобравшись в причине своего беспокойства, Люба решила отвлечься от бесплодных раздумий и начала разглядывать гостевую комнату. Помещение это было довольно просторным. Дополнительный объем ему придавал высокий потолок, на котором с прежних времен сохранилась замысловатая лепнина. Солнечный свет, попадая в окно через кроны лип, причудливыми пятнами ложился на поблекшую обивку кресел и дивана. В углу, справа от двери, над эмалированной раковиной тускло поблескивал медный водопроводный кран. Сверху висело треснувшее по диагонали зеркало. Напротив дивана, где сидела Люба, к стене был прибит большой стенд: «Социальная защита». Пожелтевшие машинописные тексты на нем чередовались с вырезками из журналов. Любу позабавил приклеенный к стенду конверт с надписью: «Ваши вопросы и пожелания». Она не поленилась, подошла к стенду, заглянула в конверт — пусто. «Ни вопросов, ни желаний — мертвое царство», — эта несерьезная мысль усилила ее тоску.

В окне, между рамами билась запоздалая муха. Ее жужжание было единственным живым звуком в мертвой тишине комнаты. «Я назвала это место мертвым царством. Врач сказала: “Мертвый час”. И муха жужжит в мертвой тишине. Не слишком ли много мертвого?» — подумала Люба и поежилась. Она внезапно почувствовала усталость — захотелось прилечь, отдохнуть. Но засаленная обивка старого дивана вызвала в ней брезгливость. Желание прилечь тут же пропало.

Люба подошла к окну, в задумчивости оперлась о подоконник. Там, за окном, в зарослях парка, расцвеченного пестрой палитрой сентября, ей привиделась молодая пара. Он — высокий, нескладный, влюбленный, и она — нежноликая, наивная, бестолковая от счастья.

«Как будто мы с Игорем тридцать лет назад… Очень похожи, — кивнула она своим мыслям. — Для чего наши пути пересеклись на этой земле? Неужели все было напрасно? Нет! Я знаю, судьба соединила нас не случайно. Именно мне начертано вернуть его к жизни. Я клянусь, что найду, спасу, вытащу его из этой бездны. Я верю!»

Странно! Куда-то улетучились ее невнятные переживания. Так молитва, произнесенная с верой, озаряет душу, отодвигая на задний план все темное, что мешает жить.

Люба вздрогнула от скрипучего голоса Фроси:

— Вас в столовую зовут.

— В столовую? А где это?

— Дак наверху. Где ей быть?

С этими словами Фрося захлопнула дверь. Люба, уже не удивляясь странностям этого бесполого существа, поспешила на второй этаж.

На лестнице она обогнала трех старушек, медленно, с частыми остановками поднимавшихся по мокрым после мытья ступенькам. Оглянувшись, спросила:

— Почему бы им не оборудовать столовую внизу? Ведь тяжело вот так, каждый день, туда-сюда.

— И-эх, милая, да кому мы нужны? — бойко ответила одна из старушек в синем фланелевом халате. — Пока можем, ходим. А уж когда обезножим совсем — в комнату будут носить. Такой здесь порядок.

Столовая находилась над вестибюлем, сразу напротив лестницы, и не была отгорожена от коридора. Это была так называемая рекреация, широко распространенная в архитектуре больничных и учебных корпусов. По обе стороны в столовую выходили двери: одна из кухни, другая из моечного блока. Прямо располагались три больших окна с тюлевыми гардинами и цветочными горшками на широких подоконниках. За легкими столами с пластиковым покрытием кое-где сидели, в основном, женщины преклонного возраста. Они тихо переговаривались между собой и почти не обратили на Любу внимания. «Они уже не в том возрасте, чтобы удивляться, — догадалась Люба. — Неужели и я доживу до этого?»

Из кухни вышла Нинель Эдуардовна. Одного взгляда на нее было достаточно, чтобы сделать вывод: она здесь полноправная хозяйка. Царственно кивнув на приветствие какой-то старушки, она подошла к Любе:

— Сделаем так. Дадим ему возможность спокойно поесть. У нас сейчас первый ужин. Заодно проведем маленький эксперимент. Вы сядете рядом — так, чтобы он смог увидеть вас. Поняли, в чем смысл?

— Да. Вы думаете, он узнает меня?

— Маловероятно. Но попробовать надо. Вот сюда, за этот стол. Вам, кстати, не помешает подкрепиться. Такую дорогу проделали…

— Но я, наверное, тут лишний едок?

— Не беспокойтесь. У нас готовят больше, чем контингент может съесть. Не забывайте об их возрасте. Некоторые отказываются от блюд, предпочитают только чай с булочкой.

Когда перед Любой поставили тарелку с «блюдом», Люба поняла, почему «некоторые отказываются» от него. Ужин представлял собой тушеную квашеную капусту с крошечной котлеткой из мяса неизвестного происхождения. Вот откуда этот вездесущий кислый запах! Люба взяла ложку (вилок не было) и попробовала еду. «Есть можно», — хмыкнула Люба и едва не поперхнулась — прямо на нее из коридора шел Игорь. Рядом с ним, прихрамывая, но стараясь не отстать, шагал невысокий старичок с сухим, благообразным лицом монаха-пустынника. Они о чем-то беседовали. До Любиного слуха долетел отрывок фразы, произнесенной старичком:

— Вот и я об эту пору о разном думаю. Больше, знаете, о годах ушедших, понапрасну сгоревших в суете житейской.

Так и сказал: «Сгоревших». Но Любе было не до старичка с его сожалениями о прошлой жизни. Она украдкой посматривала на Игоря, стараясь не пропустить его встречный взгляд.

И он посмотрел на нее! Это был взгляд чужого, незнакомого человека на свежее, вновь прибывшее лицо. Он задержал на ней взгляд ровно настолько, насколько допускало приличие и требовало обычное любопытство, возникающее у мужчины при виде миловидной, еще не старой женщины. Игорь взглянул и отвернулся, зато старичок-пустынник буквально уставился на Любу, смутив ее церемонным поклоном. Люба кивнула в ответ и беспомощно поискала глазами Нинель Эдуардовну. Врач величественно стояла в проеме кухонной двери и снисходительно улыбалась. Ее победоносный вид смутил Любу и одновременно насторожил.

Люба больше не могла сидеть в столовой, среди этих стариков, равнодушно пережевывающих пищу, безучастных ко всему, что их окружало, и в том числе к ее беде. Она встала и пошла по коридору. Ее догнала Нинель Эдуардовна:

— Ну! Что я говорила? Не узнал! Это говорит о полной потере памяти. Ведь он не помнит не только свою семью, но и самого себя: ни родителей, ни места рождения, ни профессии — ничего!

— Скажите, а есть хоть какая-нибудь надежда?

— В моей практике все случаи амнезии, в основном, возрастные. Старики теряют память в связи со склерозом и другими заболеваниями. А здесь нетипичный случай. Мужчина в принципе еще в цветущем возрасте. Кстати, сколько ему?

— Пятьдесят.

— Хм. Я думала, что больше. Для склероза рановато. Здесь, мне кажется, криминалом попахивает.

— Вы хотите сказать, что его чем-то напоили?

— Вот-вот. Клофелином, например.

— Но кто же этот злодей?

— Наверное, тот, кому это было выгодно. К примеру, я слышала, что такими клофелинщиками часто бывают попутчики в поездах или девицы легкого поведения.

— Но он никуда не ехал, так что попутчики отпадают, а насчет девиц тоже сомневаюсь: у него молодая и красивая жена.

— Молодая, говорите? Ха-ха! Неравный брак, голубушка, до добра не доводит. Это я вам как врач говорю. Насмотрелась я на стариков, обманутых юными женами. Да и что за примером далеко ходить? Вы обратили внимание на соседа Николая, ой, то есть Игоря? Думаете, как он тут оказался? Ни за что не угадаете! О его судьбе книгу можно написать. Ладно, об этом после. Вам, я вижу, не до праздных разговоров. Давайте подумаем, что нам делать дальше.

— Я хочу поговорить с ним, — решительно заявила Люба.

— Я понимаю. Но что вы ему скажете? «Здрасте, я ваша тетя»? А потом начнете рассказывать о его родословной?

— А что в этом плохого? Как-то надо начинать…

— Начинать надо, но не «как-то»! А постепенно, шаг за шагом возвращая его в прежнюю орбиту, как бы заново знакомя его с вещами и людьми, которые когда-то составляли его жизненный круг.

— И что мне прикажете делать?

— Пока ничего. Первый разговор у него будет со мной. Фотографии ваши у меня в кабинете, я ими воспользуюсь. А вы пока побудьте в гостевой комнате. Вам придется переночевать у нас — Фрося принесет постельное белье. Так что наберитесь терпения и ждите. О результатах разговора я вам сразу сообщу.