Черный ход - Олди Генри Лайон. Страница 14
Увы, колеса криминала смазываются кровью.
– Твой отец…
Клубится дым сигареты.
– Ему следовало быть осторожней, девочка. Я говорил ему об этом, но ты же знаешь, каким упрямцем мог быть Роберт Шиммер! Ему следовало поступить так, как я поступаю сейчас. Я имею в виду, нанять охрану.
Рут делает шаг вперед.
– Роберт Шиммер, – повторяет она.
Лицо ее, окруженное космами сизого дыма, заставило бы вздрогнуть кого угодно. Кажется, что женщина вот-вот начнет стрелять, и не проклятиями, а свинцом.
– Я запрещаю тебе произносить имя моего отца. Меня можешь звать девочкой, мне плевать. Но если ты еще раз помянешь вслух Роберта Шиммера, которому ты что-то там говорил, а он, видите ли, упрямился…
– И что тогда будет? – интересуется отчим. В голосе Пирса нет подковырки или насмешки, он серьезен. – Ты меня пристрелишь?
Дура, говорит себе Рут. Ну почему рядом с ним ты всегда такая дура?!
2
Рут Шиммер по прозвищу Шеф
(четырнадцать лет назад)
Шопен.
Мазурка ля минор.
В доме пахнет свежим кофе.
Огромное окно с белыми рамами. За окном – дубовая аллея. По обе стороны от аллеи – сад с дорожками и клумбами. Бледно-голубое небо, темно-зеленая листва. Все было бы так, останься Рут в гостиной у рояля. Смотрела бы в окно, перебирая клавиши: дубы, небо, клумбы.
Запах кофе.
А так пахнет мятой травой.
– Рут, ты где?! Ох уж эта несносная девчонка…
И лишь топот копыт за воротами.
Бойкая Мэгги – вороная кобылка в белых чулках, подарок на пятнадцатилетие – шла ходко. Вскидывала голову, фыркала. Словно чуяла: папа вернулся. Ну хорошо, еще не вернулся. Не будем бежать впереди паровоза, как говорит папа, урезонивая буйную наследницу. Стала бы Рут встречать отца, рискуя неудовольствием матери, если бы Роберт Шиммер уже был дома? Нет уж, мы вернемся вместе, бок о бок. В присутствии отца мать сдержит гнев, не станет бранить папину любимицу. А может, станет, но кого это интересует?!
Луг.
Дорога вдоль реки.
– Давай, Мэгги! Прибавь!
Мэгги умница. Мэгги прибавляет.
Липовая роща на взгорье. Излучина. Вон и папа на своем гнедом Скандалисте. Кто это рядом с папой?
– Рут! Назад! Назад, кому сказано!
Почему назад?
Мэгги пляшет на месте. Мэгги сердита, ее раньше так никогда не осаживали. Рут смотрит через плечо: назад нельзя. Позади двое всадников, загородили всю дорогу. Длинные плащи, черные шляпы. У одного в руках дробовик. У другого хлыстик.
Откуда и взялись?
– Зря вы это, мисс, – подъехали, улыбаются. Хлыстик перехватил поводья Мэгги. – И вам лишняя головная боль, и нам.
– Будь паинькой, – велел дробовик. – Рыпнешься, пожалеешь.
– Отпустите ее, – папа уже голос сорвал. – Вам нужен я!
Не послушались. Не отпустили.
Пока ехали прочь, Рут вся извелась. Куда мы едем? Откуда взялись эти люди? Кто они? Что им нужно от папы? От меня? Что они делали возле усадьбы? Я же совсем недалеко отъехала, я почти дома…
Вопросы, вопросы. Слишком много.
Рут Шиммер, ты цветок, выросший в оранжерее. Что ты знаешь про ветер, ливень, бурю? Ничего. Пока тебя не сорвут и не поставят в вазу – ничегошеньки. Любой одуванчик на лугу знает жизнь в сто раз лучше тебя.
Где ты, мазурка?
Губная гармошка. «Танец веселого лодочника».
Хлыстик немилосердно фальшивит. Рут уже поняла, что это бандиты. Сейчас папа продаст им искры, скупленные в поездке, и бандиты отпустят пленников домой. А как же иначе?
В доме темно. Не дом, развалюха. Как тут можно жить? Отца привязали к стулу. Рут свободна. С ногами взобралась на жесткую лежанку, забилась в угол. Искусала все губы.
О какой свободе сейчас идет речь?! Мисс Шиммер, вы сошли с ума.
– Контракт, – главарь протянул отцу лист бумаги. – Подписывай.
– Отпустите мою дочь.
– Подписывай.
– Пока она здесь, я ничего не подпишу. Дайте ей уехать. Через час после ее отъезда я поставлю подпись даже на собственном свидетельстве о смерти.
У главаря пышные усы и рябые щеки.
– Подписывай. Уедете вдвоем.
– Только не сразу, – расхохотался дробовик. – Не волнуйся, приятель, мы быстро. Нам совсем невтерпеж, мы тебя не задержим.
И посмотрел на Рут так, что мурашки по коже.
– Ты идиот, Барри, – главарь опустил руку с контрактом. – У тебя вместо головы седло.
– Почему это?
– Теперь он точно ничего не подпишет. Пока она здесь, он будет упираться до последнего. Ленивый мул сговорчивей, чем он сейчас.
Папа молчал, смотрел в пол. Да, молчал папа.
Тридцать раз да.
Главарь обмахнулся контрактом, будто веером.
– И что мне теперь делать, Барри? Что мне делать благодаря твоему длинному языку? Пытать его, что ли?
Дробовик щелкнул пальцами:
– Почему его?
Щелкнул еще раз:
– Дай-ка я попытаю ее. Что скажешь?
И еще:
– Клянусь, этот парень сразу станет сговорчивым!
– Хорошая идея, – согласился хлыстик.
Рут много часов отдала чтению. В книгах, над которыми она плакала и смеялась, девушки, случалось, умирали от чахотки, но помощь всегда приходила вовремя. На палубе пиратского корабля, в прерии под выстрелами индейцев, в графском замке под звон шпаг – являлся спаситель, чтобы вывести из огня, вынести из пучины.
Сейчас, подумала Рут. Уже скоро.
– Раньше я никогда не бил женщин, – дробовик подошел ближе. От него пахло табаком, конским потом, давно немытым телом. – Пожалуй, уже поздно начинать. Начнем-ка мы с другого…
Рут не раз читала, как насильники рвут одежду на своих жертвах. В романах это выглядело изящней. Дробовик разорвал на ней блузку раньше, чем она поняла, что делает этот человек. Ужас припоздал, поэтому ударил сильнее, болезненней. Сказать по правде, Рут оглохла от этого ужаса.
– Беги, – велел отец. – Беги и не оглядывайся.
Он говорил чужим, незнакомым Рут голосом. Бежать? Куда? Как?! Дробовик загораживал ей путь к дверям. Отцу, наверное, тоже страшно, вот и говорит чепуху.
– Кровь Христова…
Дробовик захрипел. Лицо его налилось кровью, словно Господь услышал сказанное бандитом. На лбу выступили крупные капли пота. Казалось, кто-то развел под несчастным костер. Зубы дробовика застучали. Смешно, подумала Рут, не замечая, что дрожит всем телом, как и ее мучитель. Зубы дробовика! Нет, правда, смешно.
Барри, вспомнила она. Главарь звал дробовика Барри.
В углу упал на колени хлыстик. На миг они с дробовиком превратились в братьев-близнецов: багровые лица, пот ручьем, скрежет зубовный. Озноб. Ломота во всех мышцах, заметная даже со стороны. Судороги. Слабость; хуже, бессилие.
Кажется, с главарем происходило то же самое.
– Беги!
Вопль ожег спину хуже плети.
Позже Рут узнала, что никогда не простит себе это бегство. Совесть, бешеная сука, была глуха к любым доводам разума. Да, она ничем не могла помочь отцу – или навредить похитителям. Да, ее присутствие давало бандитам в руки еще одно оружие против отца. Да, да, тысячу раз да. А толку? Если ты сам не можешь себя простить, какой суд тебя оправдает?!
Мэгги стояла у коновязи. К счастью, оседланная.
Рут уже скакала прочь, глотая слезы, когда за спиной громыхнул выстрел. Теряя сознание, последний из банды, кто оставался в живых, главарь совладал с револьвером.