Черный ход - Олди Генри Лайон. Страница 12

Хуан Ортега из Мадрида взглядом мог поднять перышко. Только перышко, ничего тяжелее пера. Ли Фу из Бэйцзина наливал воду из кувшина в чашку – и струйка меняла направление без видимой причины. Текла вниз, потом вдруг загибалась кверху смешным фонтанчиком. Ты моргнул, а вода уже вернулась к своему естественному току. Альбер Бенаквиста из Шуази-ле-Руа мог поднять отцу, матери, другу – кому угодно! – температуру тела. На три сотых градуса, может быть, даже меньше. Отец, мать, друг не замечали перемен, но факт оставался фактом.

Алешка Сотников из Рязани дыханием зажигал лучину. Фатима из Самарканда брала в руки розу, накалывала палец о шип – и лепестки меняли цвет на более темный.

Примеры множились, дети рождались.

Священнослужители, как бы ни звали они своего бога, не успели определиться, по чьему ведомству проходят носители искр. Споры длились, зажглись и погасли костры, встали и разрушились алтари. Но было поздно: сперва искрящая детвора была в меньшинстве, потом вышла вровень с остальными, далее – большинство, подавляющее большинство. В конце концов каждый ребенок появлялся на свет, неся в себе ту или иную искру.

Дети выросли. У них родились свои дети.

Искры стали обыденностью.

Чепуха, не стоящая внимания. Искру не к чему было приспособить, так слабо она горела. Искру нельзя было объявить вне закона, как нельзя сделать преступлением наличие носа или ушей. Малыши играли со своими искрами, хвастаясь перед сверстниками. Подростки не видели в искрах ничего такого, что могло бы принести пользу или помочь выделиться. Взрослые забывали о своих искрах в суете дел, забывали и не вспоминали даже на смертном одре.

История сохранила имя: Ян Голуб из Праги. Пьяница, умирающий от желания опохмелиться, он предложил кабатчику Новаку купить у него искру. Новак, человек с оригинальным чувством юмора, согласился, но потребовал оформить все по закону. Позвали стряпчего, поставили подписи под договором купли и продажи. Ян Голуб получил две кружки темного пива, каковые выпил и захотел еще. Кабатчик налил ему третью – не из щедрости, а скорее от удивления.

Только что Новак выяснил, что помимо его собственной искры, которую он получил при рождении, в нем горит купленная искра Голуба. Сам же Голуб свою искру утратил, к чему остался равнодушен чуть более, чем полностью.

Позднее завсегдатаи кабачка утверждали, что Новак установил таксу: кружка за искру. Скупка продолжилась, от желающих отбою не было. Дела у Новака шли лучше лучшего, и не только потому что в кабачок валили желающие продать искру. Вместе с ними шли зрители, зеваки, сочувствующие и насмешники; шли и брали выпивку с закуской, ибо что еще брать в кабачке?

Когда Новак умер, он оставил сыну такое наследство, что объяснить его одним притоком зевак было невозможно. Все, куда вкладывал деньги ушлый кабатчик, процветало. Обстоятельства складывались наилучшим образом – и нашелся кто-то, кто сопоставил удачу в делах с приобретением бессмысленных, ничтожных, забавных искорок сверх отведенного природой.

Одна ли Прага? В мире появился новый товар.

Скупка искр стала делом обычным. Большинство продавало, меньшинство покупало. Отнять искру силой, забрать без спросу было невозможно – купля-продажа, завещание, дарение. Ничего противозаконного. Хуан Ортега из Мадрида не мог больше взглядом поднять перышко. Струйка из кувшина Ли Фу теперь лилась только вниз, без дурацких причуд. Альбер Бенаквиста из Шуази-ле-Руа лишился способности поднимать чужую температуру тела на три сотых градуса. Зато почтенные дон Мануэль Риера, Сунь Лэтянь, Франсуа Кабаре и прочие хозяева заводов и фабрик, земельных угодий и конских табунов, финансовых учреждений и торговых флотилий – короче, владельцы больших пакетов искр вступили в борьбу друг с другом, поскольку чрезмерная удача одних натолкнулась на чрезмерную удачу других.

В целом, мало что изменилось. Просто ставки выросли.

Новый Свет не стал исключением. От верховий Миссури до засушливой равнины Чиуауа, от предгорий Аппалач до разлома Сан-Андреас – везде находились желающие продать бесполезную искру за горсть звонких монет. «Из искры возгорится пламя [7],» – сказал по этому поводу Агапий Гончаренко, издатель газеты «Alaska Herald», сбежавший в Сан-Франциско от преследований российской охранки. Ковбои и охотники, плотники и кузнецы, нищие фермеры и семьи разорившихся ранчеров, жители малолюдных городков, индейцы, мечтающие о бутылке огненной воды – да кто угодно! – все ждали, когда в их края забредет разъездной агент, скупающий искры для фабриканта, банкира, мэра или сенатора.

Спарк-дилер [8].

Случалось, обходились без агента.

«Горела в Сэме такая искорка, – донеслось из салуна, где помощники шерифа толковали о чутье и лопатах с дерьмом, – а может, целый костерок. Я втайне подозревал, что Сэм в свое время прикупил себе этих полезных искорок на все свободные деньги, но с вопросами к приятелю не лез. Мало ли…»

Эхо чужих мыслей пропало даром. Никто в Гранд-Отеле его не услышал. Не горело в них такое пламя.

3

Джошуа Редман по прозвищу Малыш

К аду нельзя привыкнуть, говаривал преподобный Элайджа. Джош мог бы возразить преподобному, возразить предметно, со знанием дела. Но Джошуа Редман считал за лучшее помалкивать.

Ад был таким же, как обычно, и в то же время иным. Так случалось всякий раз, когда Джош сюда попадал. В то же время? Насчет последнего Джош не был уверен. Со временем в аду творились чудеса.

«Пусть нечестивые постыдятся и, онемев, сойдут в ад…»

Сказать по правде, адом он называл это место просто за неимением другого слова. Котлы с кипящей смолой? Раскаленные сковородки? Корчи вопящих грешников? Хохот рогатых чертей? Ничего этого здесь не было. Были обитатели, но Джош все не мог решить, кем их считать: чертями или грешниками? Теми и другими сразу?

Ни теми, ни другими?

О том, что это родина тахтона, догадался бы и ребенок. Да и тахтон не стал отрицать, когда Джош спросил его в лоб.

Адское пламя? Вот что да, то да.

Пламя было нестрашное, скорее забавное. Представьте себе воздух, сэр, густой и плотный. Он пронизан едва различимыми нитями: голубыми, оранжевыми, сиреневыми. В нем плавают охристые и багровые сгустки. Одни с шипением гаснут, плюясь каплями искр. Другие разгораются, обрастают слепящей бахромой. Самые шаловливые опускаются на выпуклые крыши пятиугольных строений, прикидываются газовыми фонарями. Иные мячиками катаются по земле, фырчат будто коты.

Представили, сэр? У вас живое воображение.

Сегодня каждый третий огонь приобрел нездоровый пунцовый цвет. Их била мелкая дрожь, словно бедняги подхватили лихорадку.

Бесплотный призрак, Джош плыл по лабиринту пятиугольных построек. Все вокруг было сложено из блестящего сланца, который подозрительно напоминал металл. Меж домами, концами уходя в стены, висели и гудели электрические дуги. В Майн-Сити Джошу довелось повидать угольные дуговые лампы. Дуги побольше соединяли крыши удаленных домов, горбатыми мостами возносились вверх на добрую сотню футов. Или выше? Расстояния здесь обманывали, как и время. Над ними в свою очередь вздымались еще бо́льшие дуги. Еще, еще! – до самых небес угольного цвета.

Небеса подпирали совсем уж исполины – от горизонта до горизонта. Их размеры Джош боялся даже представить.

Адские насельники в целом напоминали людей. Две руки, две ноги, голова. Хвоста нет, рогов тоже. Фигуры лентяй-плотник тесал: грубые, угловатые. Движутся плавно: не идут, а будто в воде плывут. Когда надо – быстрей быстрого, глазом едва уследишь.

Тахтон Джоша был на них не похож. И не потому что он – призрак, а эти – из плоти и крови (есть ли у них кровь?). Всем своим обликом, за вычетом призрачной бестелесности, тахтон походил на обычного человека, на самого Джоша, а не на этих удивительных созданий.