Ципили, Тимбака и смех(Повесть-сказка) - Арутюнян Сагател Мимиконович. Страница 13

Ясно одно: дома плохо с продовольствием. Только в таких случаях жена готовит лобио.

Вот тут-то наш горемыка заплакал, как ребенок, проклиная и свою судьбу, и окаянных колдуний…

На другой день, когда старухи с рассветом унеслись по своим делам, Дровосек решил бежать. Едва ведьмы взлетели, он, взяв с собой топор, пошел, ориентируясь по солнцу, на восток, подумал, что так вернее, потому как горы на востоке пониже: может, легче будет перевал одолеть, а там уже и разобраться, куда дальше идти.

Всего несколько сот метров прошел Дровосек, когда путь его пересекся глубоким ущельем. Он кинулся в одну, в другую сторону, но тщетно: одолеть преграду было невозможно. Потеряв всякую надежду, Дровосек вернулся на злополучную лужайку. Но не думать о побеге он уже не мог и на второй день предпринял новую попытку — пошел в противоположную сторону, однако и на сей раз перед ним выросло неожиданное препятствие — неодолимые голые скалы. И снова пришлось возвращаться.

На третий день все, казалось бы, сложилось удачно, Дровосек вышел, наконец, на верную дорогу, но… вскоре оказался перед непроходимыми зарослями, и опять был только один путь: назад. И именно в этот момент коршунами налетели на него колдуньи, стали с остервенением бить беднягу своими метлами.

— Ты что это надумал! — зло шипела Тимбака. — Хочешь, чтоб мы обернули тебя ящерицей?!

— Можно и жабой! — съехидничала Ципили. — Он и есть настоящая жаба. Ну и времена, никому нельзя верить! Тьфу на тебя, паршивец, не ценишь доброты!

— Я хочу, чтоб он стал ящерицей, может, тогда поумнеет! Амда-чамда ди-ди-ди. Дили-дим бо… дили ми!.. Нет, пусть станет жабой. Анда-ванда Тимба кум, Тимба бим!

И несчастный Дровосек обернулся сначала маленькой зеленой ящерицей, а потом вдруг почувствовал, что хвост укорачивается, а туловище увеличивается, и вот уже серая жаба прыгает на траве. И так Дровосек попеременно делался то ящерицей, то жабой, пока, умаявшись вконец от перепалки, старухи свалились в изнеможении на траву.

— Ну беги теперь, беги, посмотрим, как ты это сделаешь!.. Ишь что надумал, вместо того чтобы избу достроить!..

Несчастный Дровосек жабьими выпученными глазами глядел то на одну свою мучительницу, то на другую, не зная, что теперь делать.

Когда злость у колдуний немного остыла, Тимбака сказала:

— Сделай его снова Дровосеком, думаю, с него хватит, перевоспитался.

— Сама делай, я больше не желаю видеть этого обманщика! — закричала Ципили — в ней злость еще не прошла.

— Ненормальная старуха! Ты же видишь, он сейчас жаба, а это ведь по твоему колдовству. И вообще, дом-то твой не достроен.

— И правда… Я совсем об этом забыла. Амда-чамда ди-ди-ди. Тирим бо, чирим бо.

И едва Ципили пробурчала свои бесовские слова, снова перед ней явился совсем уж жалкий Дровосек. Он бухнулся старухам в ноги.

— Я… Я больше никогда такого не сделаю. И дом я быстро дострою… Я за ежевикой пошел, голодный был, вы же не приносите мне еды… Не беспокойтесь, я очень, очень быстро дострою дом… Очень, очень хороший дом…

— Ладно, не распускай нюни. Мы вон принесли тебе еды.

И верно, у полудостроенного дома стоял маленький горшочек.

Ведьмы снова поднялись и умчали по своим делам, а Дровосек подошел к горшочку с едой и открыл его… В нем был заплесневелый творог.

— Ну, мерзкие колдуньи! Даже хлеба не принесли!

Но что делать, голод не тетка. Снял Дровосек сверху плесень и стал есть творог.

Всему, однако, бывает конец. Вот и для Ципили избушка построена. И Дровосек радовался: теперь пришло время колдуньям свое обещание исполнить, доставить его обратно к милым сердцу грушевым деревьям. И вместо противных избушек для бессердечных колдуний станет он снова мастерить поделки из грушевого дерева. Очень он любит эту работу, считает ее самой приятной и спокойной. И кто, кроме него, так чувствует дерево? А дерево тоже словно отзывается на мастерское умение, легко подается.

Может, оттого и все вещи, которые делал Дровосек, были так хороши, что не успеет он, бывало, прийти на базар, а народ через минуту уже все раскупил…

Очень тосковал Дровосек по семье, по дому, и брат Гиж Гарник тоже беспокоит. Он был годовалым ребенком, когда, играя, старший брат нечаянно толкнул его. Ребенок упал, сильно ушибся головой, а вырос, и выяснилось, что мальчик слаб умом. Так брат Дровосек всю жизнь и живет с чувством вины перед младшим братом.

Когда Дровосек обзавелся семьей и построил себе дом на лесной опушке, Гиж Гарник остался в деревне, в отчем доме, и обитает там один-одинешенек. Потому и тревожно за всех. Нельзя больше задерживаться вдали от родных. Зимы в этих краях суровые, а он еще никаких запасов не сделал.

Дровосек с нетерпением ждал возвращения колдуний. На его счастье, в этот день они вернулись не поздно.

Ципили обошла свою избушку и раз и другой, зашла внутрь, потом снова покружила вокруг дома и снова, но теперь уже через трубу, влезла внутрь, а вышла через дверь и… вдруг, оседлав помело, взлетела и исчезла.

Дровосек ничего не понял. Все вроде сделал как следует, причин для неудовольствия у старухи не было. Отчего же она, не сказав ни слова, опять куда-то умчалась? И где ее теперь носит, когда вернется, кто знает?..

Прошло немало времени, прежде чем Ципили, наконец, возвратилась. На помеле у нее грудились шкуры разного зверья.

— Эта негодная молокососка, — сказала Ципили, показывая в сторону дома Тимбаки, — на соломе спит. Что она понимает в жизни? А я колдунья, повидавшая много. Я Пиндо!! Знаешь, что такое Пиндо?.. Хотя откуда тебе знать, деревенщина… Я не привыкла спать на соломе, мне приятны мягкие, пушистые шкуры…

И Ципили поволокла свое добро в избушку. Немного погодя она вышла, и опять покружила вокруг жилища, и проговорила:

— Ничего не могу сказать, сделал ты все на совесть. Вот только труба вроде бы узковата.

— Нет, нет, — испуганно возразил Дровосек, — все как ты велела.

— Мало ли что я велела, мастер-то ты, надо было сообразить, что следует сделать пошире.

— Да ты же с легкостью скользнула внутрь через трубу?..

— Да, но…

— Какое еще «но»? — сказала вдруг подошедшая к ним Тимбака. — Я тоже видела, что ты легко проскочила в трубу и туда и обратно. Нечего придираться.

— Ну я же ничего такого не сказала. Избушка неплохая. Даже хорошая. Мы не станем превращать тебя в жабу.

— Нет, конечно! Зачем его жабой. Жалко, — ласково проворковала Тимбака. — Мы лучше орлом его обернем, в награду за хорошую работу…

Дровосека обуял ужас, он едва прошептал:

— Мы же договорились!..

— Ох, ох, ох! Договорились, видишь ли! Какой еще договор? Уж не письменный ли? Ладно, иди-ка спать. Про уговор утром подумаем… — С этими словами Тимбака взвилась на помеле и перелетела к своей избушке на южном склоне горы, а Ципили полезла к себе.

Дровосек всю ночь глаз не сомкнул. Да и откуда взяться сну после такого разговора! Только к утру немного прикорнул. А когда разомкнул веки, то страшное уже свершилось. Сначала он почувствовал, что находится совсем в другом лесу. Деревья тут не с привычными круглыми стволами, а какие-то плоские, как ножи-великаны, и стволы у них не коричнево-бурые, а сплошь зеленого цвета. Были и деревья с круглыми стволами, но тоже странные — с разноцветными ветками, словно венцом уложенными на верхушках.

Все увиденное поразило Дровосека. Но скоро он понял, что это не лес-великан, а просто он сам стал таким маленьким, что обычная трава кажется ему такой высокой. Он попробовал встать и для этого хотел опереться руками о землю, но вдруг увидел… крылья вместо рук. И так стало горестно бедняге, так захотелось умереть, захотелось кричать от досады и обиды! И он закричал… Но вместо крика получилось: «Кар-р-р». Значит, его обернули вороном?! Он взмахнул крыльями, легко взлетел в небо и оттуда увидел лужайку, обе, сработанные им, избушки. А старух и след простыл. Сделав круг над лужайкой, он сел на крышу жилища Тимбаки. Хотелось покончить с собой… Но как это сделать, как кончают самоубийством вороны?..