Подозреваются в любви (СИ) - Комольцева Юлия. Страница 31
Да что там — он всегда знал, чего она хочет, точно знал, не спрашивая и не уточняя, просто чувствовал, просто был с ней на одной волне. А теперь они по разные стороны баррикад.
Стреляют разрывными патронами друг в друга. Бац — и сердце в мелкие клочья.
Попробуй-ка с таким сердцем объяснить, что тебе надо и почему в машине легче, чем дома, и как не хватает тепла, и зачем все это время она убегает от правды.
А правда в том, что перед ней — напряженно хмурясь, приложив ладонь к небольшому шраму на скуле, надежно спрятав в синеву глаз усталость и страхи, сидела ее любовь. Любовь земная, с амбициями и обидами, с угрями на спине и колючей щетиной на подбородке, с ласковыми глазами и пальцами, с неумелыми колыбельными, с ворохом цветов под мышкой.
Выбросить годы, словно потертые ботинки, на свалку? Капли слез, пота и крови выжать, будто воду с грязной тряпки? Вынуть душу и вывернуть наизнанку, той стороной, что еще не слишком износилась?
Ведь что только не приходило в голову за это время, чем только не маялось сердце! И воображение, которого никогда у Дашки и не было, неожиданно обрело силу и крепкой рукой рисовало картины — одна ярче другой.
Ее муж в обнимку с блондинками разных калибров. Ее муж в постели с брюнеткой. Ее муж рядом с рыжеволосой. Господи, да что же это — с лысой, с толстой, с фигуристой, с бедной, с богатой… Мания или фобия? Ей постоянно приходили в голову эти навязчивые вопросы. Когда он стал изменять? Сколько раз? Почему? Она была не нужна в постели, хотелось разнообразия, тогда все произошло случайно, он был влюблен, он был пьян и почувствовал себя одиноким. Это было всегда? Возможно и такое. Много лет назад они, уже женатые, еще не привыкшие друг к другу, виделись очень редко. Андрей ушел с работы и добывал денег, «ишача» по городу. Нет никакой гарантии, что он именно «ишачил». Вполне мог закатиться с девицей в бар, в казино, в кровать. И оттуда нежно ворковать в телефонную трубку: «Я скоро приеду, маленький. Сейчас? Сейчас на Кутузовском. Ужасно скучаю. Что тебе привезти?» Какая трогательная забота… Должно быть, девице было смешно это слушать, и она то и дело тянула Андрея за руку, покусывала за плечо, поторапливая и хихикая. «Не скучай, маленький»…
Дашке даже в голову не приходило ревновать и подозревать. И как-то так вышло, что никогда они не заговаривали об измене. Они — обсуждавшие все на свете — от политики нового президента до фасона Андреевых трусов, от модели мироздания до цвета фоторамок на каминной полке. Не было случая… Не довелось… Даже не приходило в голову…
А теперь перед ней сидит отец ее сына, этого не изменишь.
Любимый мужчина, предавший ее, — тоже факт, который не изменить.
А что делать-то? Сплошной Чернышевский, усмехнулась про себя начитанная Дашка. Побоку ревность и злость, сейчас непозволительна такая роскошь. Сейчас главное — вернуть Степку, но муж даже от этого вежливо ее отстраняет. Посиди, Даша, дома.
Надо же что-то делать.
Например, напиться вдрабадан или закатить истерику. Сбежать из дома и в одиночестве шляться по городским трущобам, разыскивая сына. Пойти в милицию. Пойти повеситься.
— Давай ты ляжешь, а я посижу с тобой, — сказал Андрей, накрывая ладонью ее руку.
— Я не могу, — прошептала Дашка со слезами в голосе.
Она бормотала всю дорогу до спальни, что не заснет, что должна видеть сына прямо сейчас, что надо куда-то бежать и что-то предпринимать.
— Ты совсем уже сонная.
Андрей усадил ее на кровать и принялся расстегивать пуговицы на ее рубашке. Он ни о чем таком не думал, когда вдруг в полумраке мелькнула ее белоснежная грудь. Ему было совсем не до этого, когда его пальцы наткнулись на крошечную впадину пупка. Его волновало другое. Он спешил. Ему необходимо было сесть за руль и мчаться на поиски сына, чувствуя, как нарастает уверенность от собственных привычных движений, спокойных и выверенных.
Он НИ О ЧЕМ ТАКОМ ДАЖЕ НЕ МЕЧТАЛ. Когда Даша посмотрела на него прямо, в упор — он не видел. Он ощутил ее взгляд всем телом, и мечты, не оформившись, не обосновавшись в нем, отошли на задний план, уступая место реальности. Которая была прекрасней во сто крат.
— Девочка моя, солнышко мое, единственная, — окутывая их обоих, выплывали в ночную тишину его слова, между тем как руки, не узнавая, открывали заново каждую линию ее тела, а губы жадно и терпеливо пробирались в каждый уголок.
Были кое-как скинуты остатки одежды. Был перевернут торшер. Была опрокинута ваза с засохшими ветками вербы.
И была дорога, гладкая, уже вытоптанная, уже знакомая, с неожиданными поворотами и невероятными изгибами, запомнить которые было невозможно, забыть которые было бы страшно.
Годы приносили всякое, но не заставили потускнеть их страсть. И эта спальня — еще несколько месяцев назад общая — была пропитана их ласками, их безумными ночами, их тайной, неразгаданной до сих пор и навечно. Что только не приходило им в голову! Запереться в его кабинете, в офисе, где полно народу, и куда она заглянула на минутку, только чтобы показать купленный ему свитер. Свернуть в подсобку универмага, где они выбирали кровать для подросшего Степки. Застрять в лифте, остановить машину в тихом переулке, укрыться за горячими валунами у кромки моря. Улизнуть с банкета в осенние сумерки чужого огромного сада. И плевать на смокинг, помятый и растерзанный в нескольких местах, и плевать на помаду, от которой следа не осталось, на прическу от модного парикмахера за несколько сотен баксов, на порванные трусики, на помятые сигареты. Этот упоительный, каждый раз по-новому упоительный путь…
Глаза в глаза — шальные, полуприкрытые, влажные, с водопадом нежности на ресницах.
Он первым отвел сейчас взгляд.
— Зря все это, Андрюша, — выдохнула она, еще не остывшая от его ласк и поцелуев.
— Что это? — зло и бессмысленно выкрикнул он.
— Мы занимались любовью совершенно напрасно, — четко выговорила она, не шелохнувшись, однако не отодвинувшись от него, но мгновенно став недосягаемой.
— Дура!
— Мы трахаемся, а Степка неизвестно где!
— Мы не трахались! Мы любили друг друга!
Что за слова-то такие! «Трахались», «занимались любовью» — все это не их, все это чужое и безликое.
«Тук! Тук! Можно войти?!» — грозно спрашивал Андрей, надвигаясь на нее в прихожей, пока Степка не пришел с уроков.
«Сейчас я буду мою девочку холить и лелеять», — бормотал Андрей, нежно шлепая ее по попке и подталкивая к ванной, где высились горы ароматной пены.
«Давай сольемся, как река и море-окиян!» — пела Дашка, раскидываясь в стоге сена где-нибудь на окраине села по дороге на юг.
«Я так возбудюкалась, что сейчас тебя изнасяфкую!» — шептала Дашка и неслась из другого конца комнаты, опрокидывая мужа на кровать.
Да мало ли что! И вот извольте — занимались… трахались…
— Хватит придумывать вину самой себе и мне заодно, — тихо сказал он, с трудом выговаривая каждое слово, — нам надо сейчас быть вместе, просто надо, и все, только так мы сможем одолеть… Даш! Нам вообще всегда надо быть вместе!
— Иди и приведи мне сына!
— Пойду и приведу. Только не делай вид, что тебе безразличны мы.
— «Мы» уже никогда не будет, ты знаешь.
Дура, чуть снова не выплюнул он. Как это не будет, если вот — они. Лежат и болтают. Ладно, ругаются, оба донельзя разгоряченные и будто опрокинутые в ледяную воду, оскорбленные и скорбящие, взбудораженные, озлобленные, истомившиеся по теплу друг друга. А вместо тепла — только пепел.
И руки сами собой опускаются.
— Сделай, пожалуйста, одолжение, — сказала она деловым тоном.
— Все, что угодно, — светски отозвался он.
— Убери своих крокодилов. Пусть едут по домам, их, наверное, ждут, а я тут одна не пропаду. Если хочешь, могу пообещать, что не поеду никуда.
— И пойдешь пешком? — усмехнулся он, приподнимаясь на локте, чтобы увидеть ее глаза.
Даша не успела отвернуться. И, конечно, он понял, что угадал.