Двойной без сахара (СИ) - Горышина Ольга. Страница 18

— Это сказка.

— Сказка? Погляди на деревья, в этой истории все чистая правда, как и в любом ирландском предании. Люди в деревне стали говорить, что влюбленных следует похоронить в одной могиле. Даже священник соглашался, но фермер оставался непреклонен, он говорил, что у его семьи есть своя могила. Но любящих людей не разлучит даже смерть. Из их могил выросли деревья и переплелись ветвями…

— Ты будто бы имеешь в виду своего отца… — сказала я и тут же пожалела о сказанном: лицо Шона побелело.

— Да, он умер в тот же день, что и мать. Мы больше не видели его улыбки. Йона забрала его к себе в дом, думая, что воспоминание о матери давят на отца, но для него не имело значения, где умирать. Он не прожил и года без нее. Идем. Ты хотела рисовать.

— Где твои сестры?

Я пыталась приноровиться к его размашистому шагу.

— Йона в Дублине, Мона в Корке, Эйлин в Новой Зеландии.

— И они никогда не навещают тебя?

— Я не смертельно больной, чтобы меня навещать, — Шон резко остановился, и я чуть не впечаталась ему в грудь. — Мы встречаемся несколько раз в год. Эйлин прилетает редко, но я регулярно вижусь со своими племянниками и в Дублине, и в Корке. Кстати, если ты хочешь посмотреть эти города, я готов отвезти тебя.

— Нет, у мисс Брукнэлл иные планы, ты ведь слышал.

— Я ее не приглашаю, — с каким-то пренебрежением в голосе вдруг перебил меня Шон. — Я говорю о тебе. Ты ведь впервые в Ирландии. Давай я покажу тебе хотя бы Корк. Послушай, пару часов дороги американку пугать не должны.

— Шон, пойми, что мне тоже нужно работать. Я готова усесться прямо тут. Отсюда открывается прекрасный вид на башенку церкви и старые кресты.

Я топталась на небольшой полянке в стороне от основного кладбища.

— Надеюсь, мы не усядемся на чью-нибудь могилу, — я шутила, хотя владевшее мною чувство было не из приятных. Я сто лет не была на кладбище, и последнее, что видела с американской трассы — военное с ровными белесыми столбиками в бескрайнем зеленом поле.

— Там где не растет дерево, лежат кости, — улыбнулся Шон. — Подумай, сколько померло во время Великого Голода. Их даже не хоронили, потому до сих пор верят, что души бедолаг вселяются в тела зайцев и рыщут по стране. Хотя лично я думаю, придумали это, чтобы по осени не перестреляли всех зайцев. Это у нас, как спорт. Но если тебя смущает перспектива сидеть на мертвых костях, смею предложить тебе живые. Садись ко мне на колени.

И Шон действительно уселся на траву и приглашающе вытянул ноги. Я покачала головой, молча напоминая ирландцу про разговор в церкви. Тогда он стянул через голову худи и расстелил на траве.

— Не надо. У меня есть куртка.

— Ты дрожишь, а мне тепло. Садись, не ломайся. Мы же кажется все обсудили. Я стану ждать приглашения.

Я осторожно поставила рюкзак на траву и присела на худи, скрестив перед собой ноги. Шон подтянул одну ногу к груди и уставился на чистый лист блокнота.

— Яне могу рисовать, когда кто-то смотрит.

— Хочешь, чтобы я ушел и вернулся за тобой через час, или сколько тебе надо времени?

Пока я подбирала ответ, он вскочил на ноги и сунул руки в джинсы. Тут только я увидела татуировку на его левом предплечье — конечно же, кельтский крест. Затянувшаяся пауза заставила меня молчать и дальше. Он принял молчание за просьбу уйти. Это даже к лучшему, пусть укроется где-нибудь от ветра, чем торчит подле меня в тонкой футболке. Шон достал телефон и попросил меня продиктовать номер.

— Я позвоню тебе.

— У меня нет ирландской симки. Приходи через час. Или… Думаю, мне часа будет маловато. Так что не торопись. И…

— Не пей, — закончил Шон, но как-то не очень весело. — Я дам тебе ключи от машины, — и он действительно швырнул мне на колени ключи. — Если ты усомнишься в моей трезвости, сама сядешь за руль, или прогуляемся пешком. Дождь пока не собирается.

Потом Шон на секунду задумался и махнул рукой: — Sian go foill!

Наверное, это было какое-то прощание на языке кельтов.

***

Пересказ отрывка из песни:

Любовь может излечить,

Любовь может очистить твою душу,

Любовь и только любовь.

Клянусь, что станет легче.

Помни каждой частичкой своего тела,

Что только это мы берем с собой в могилу.

На этой фотографии запечатлена наша любовь.

Мы сделали ее бессмертной, здесь глаза всегда открыты,

Наши сердца не разбиты и время замерло навечно.

Ты хранишь меня в кармане своих рваных джинсов, чтобы в любой момент наши глаза могли встретиться, потому ты никогда не будешь одинок, жди и я вернусь к тебе.

Глава 11 "Романтика старого кладбища"

За работой я, как и Лиззи, теряла счет времени, и час, а то и целых два, показались слишком маленькими, и мне даже захотелось попросить Шона погулять по округе еще хотя бы четверть часа.

— Just in case ya're feeling homesick. (Вдруг тебя потянуло домой.)

Шон протянул мне бургер. Этот час он явно провел в компании Падди. Я не ощущала особого голода, но сопротивляться запаху поджаренной булки никогда не умела. Шон открыл бутылку "7UP" и стал выжидать, когда я справлюсь со вторым куском. Теперь я обязана была написать детей Падди в лучшей манере. Шон явно не платил ни за первый ужин, ни сейчас за этот бургер. Что ж, меня это более чем устраивало. Намного спокойнее, когда мужчина тратит на тебя лишь личное время. Оказаться в долгу у Шона совершенно не хотелось, зная выставленный им счет. Нет, дружок, можешь закатать и губы, и что-то другое.

Я взяла протянутую бутылку и сделала малюсенький глоток, с трудом справляясь с пузырьками. Термосу с горячим чаем я обрадовалась бы больше. Ветра не чувствовалось, и я спокойно высвободила руки из куртки, чтобы легче было рисовать, но долгое сидение на одном месте дало о себе знать.

Альбом продолжал лежать открытым у меня на коленях. Закрывать его сейчас перед носом Шона выглядело бы свинством. Он так внимательно рассматривал карандашные линии, будто что-то смыслил в штриховках и перспективе. Я не нуждалась в его похвале. Лиззи права — какое дело до того, что подумает незнакомец или даже такой знакомец, как Шон. Но все же удивилась, что Шон вообще ничего не сказал. Рисунок вышел на редкость удачным, как и зарисовки в пабе. Отчего он молчит, будто медитирует на альбом?

Ирландец сидел совсем близко, вновь почти касаясь коленкой моего бедра, как прежде в церкви. Я хотела заглянуть ему в лицо, но задержалась взглядом на татуировке. Шон тут же вышел из медитативного состояния и молча подтянул рукав, обнажив зеленоватый кельтский крест — как я и предполагала.

— Нравится?

Шон так и не встретился со мной взглядом, и я сумела спокойно пошутить:

— Намного лучше этих надгробий. Я бы даже не отказалась его зарисовать, — И когда Шон вперил в меня свой странный тяжелый взгляд, я поспешила добавить: — Люблю витиеватые детали, тонкую работу.

— А ты видишь что-то помимо креста?

Слишком серьезный тон вопроса заставил меня внимательней приглядеться к рисунку. Действительно, где-то линии были слишком жирными на фоне абсолютно тонких. Либо автор работал без трафарета, либо не страдал профессионализмом. Но обижать владельца татуировки не хотелось, но чтобы не хвалить то, что похвалы не заслуживало, я задала риторический вопрос:

— А что я должна увидеть?

Шон вновь принялся рассматривать мой рисунок. Молчание было противным, и я решила нарушить его просьбой вытащить из рюкзака влажные салфетки. Но я не успела раскрыть рта. Голос Шона прозвучал глухо и зло:

—'Tis Cross was meant to cross out a girl's name. (Этот крест перечеркнул (поставил крест на) имя девушки.)

Боже, как потрясающе Шон подобрал слова. Только не новая ли это попытка нагло раззадорить мое любопытство и вновь поставить крест на личном разговоре. Нет, я не проявлю любопытства, и задорная улыбка пусть так и остается лежать легкой тенью в уголках его губ.

— Мне было шестнадцать. Я был безумно влюблен, — Шон усмехнулся и расправил рукав, скрыв верхнюю часть татуировки. — Тогда я, конечно, не казался себе безумцем. Я даже не усмотрел ничего безумного в ее желании получить от меня доказательства серьезности наших отношений. Она потребовала вытатуировать на руке ее имя, чтобы все в деревне увидели. Тогда, она считала, я не смогу бросить ее сразу после первого секса.