Пути народов - Подольный Роман Григорьевич. Страница 25
И не случайно в эпоху Великой французской революции решениям, принятым Парижем, без колебаний подчинялась большая часть страны.
Франция стала классическим примером страны, собираемой центральным правительством из феодального развала и разброда. Спокойно, медленно, уверенно делали это короли XII, XIII и начала XIV веков. Затем наступил хаос, новое, казалось, еще большее раздробление страны в пору Столетней войны с Англией. Но в стране, вопреки всему кровавому феодальному безобразию, складывался единый рынок. Крепли связи между ее отдельными частями. Властно влек к себе дворян, купцов и мещан Париж.
В относительно небольшой и разбитой на гораздо меньшее число этнических областей Англии шла борьба между французским и английским языком, занявшая 300 лет и кончившаяся победой языка английского к концу XIV века. Поразительно, но во Франции в XIII, скажем, веке французский язык пользовался гораздо меньшим успехом, чем в Англии. На чужой земле за него стояла знать — потомки офранцуженных норманнов, завоевавших Англию. Во Франции же языку Парижской области противостояла в суде латынь, и всюду — провинциальные диалекты. Провансальский язык был в ту пору не более далек от испанского, чем от французского.
Так продолжалось, пока в 1539 году очередной король специальным указом не объявил французский единственным языком, употребляемым в судопроизводстве и административной деятельности. Это случилось через целых полтораста лет после официального признания английским королем победы в его стране английского языка. А ведь французский-то указ был лишь звеном в борьбе главного языка страны за победу в ней. Но теперь на стороне этого языка решительно стояло правительство. И в границах, где оно распоряжалось, язык побеждал век за веком и год за годом.
Сейчас во Франции говорит на немецком языке большинство эльзасцев, жителей ее восточных областей, на провансальском — очень небольшая доля южан, на бретонском — часть населения полуострова Бретань на западе. Кстати, не случайно его название вызывает в памяти слово «Британия».
Давным-давно, когда германские племена англов и саксов овладели большей частью Англии, некоторые племена древних бриттов, видя, что не в силах устоять против завоевателей, сами переправились через море и завоевали полуостров, которому передали свое имя. Ах, какой это частый случай в истории: побежденные убегают, чтобы победить еще кого-нибудь, обиженные обижают других, завоеванные становятся завоевателями.
Бретань сохраняла свой язык до XX века. Сейчас, с одной стороны, большинство ее жителей знает только французский язык, а все остальные — и французский и бретонский. Но, с другой стороны, время от времени газеты сообщают о демонстрациях бретонских националистов, которые выступают с лозунгами автономии Бретани или даже ее отделения от Франции.
Сто восемьдесят лет назад, когда большинство бретонцев знало язык своих предков, причем для многих он был единственным, Бретань восстала против французского правительства. Люди, сражавшиеся тогда против правительственной армии, носили особую бретонскую одежду, говорили между собой на бретонском языке. Сражались они против Французской республики, но за французского же короля. По-видимому, никому из повстанцев в голову не приходила мысль об образовании сколько-нибудь самостоятельного государства.
А теперь одетые по последней парижской моде молодые люди, с университетским произношением говорящие по-французски, требуют отделения Бретани, самый язык которой служит для них обычно только предметом любования, но не способом общения между собой.
Парадокс! Но этот парадокс слишком часто встречается в современной жизни западных стран.
Ряд ученых видят и в восстании Бретани против республики сто восемьдесят лет назад тоже проявление национальной обособленности этой части Франции.
Виктор Гюго писал в романе «Девяносто третий год», значительная часть событий которого происходит в Бретани:
«Бретань — старая мятежница. Всякий раз, когда она восставала в течение двух тысячелетий, она была права. Но в последний раз она оказалась неправой. А между тем, боролась ли она с революцией или с монархией, с уполномоченными делегатами или с герцогами и пэрами… — это была все та же бретонская война — война местного духа с центральным».
К этому можно, пожалуй, добавить, что «старой мятежницей» Бретань делало в какой-то степени и национальное угнетение. Но сейчас бретонцы становятся, как считают многие этнографы, из особого народа этнической группой внутри французского народа.
ЛЮКСЕМБУРЖЦЫ
Словно нарочно для того, чтобы подтвердить важность политических границ для процесса образования народов, рядом с Францией разместился Люксембург. Мы с вами уже вспоминали почти мимоходом люксембуржцев, теперь поговорим о них подробнее. Сначала — о их стране. Поэт сказал об одном из своих знакомых, что тот «маленький, как великое герцогство Люксембург».
Но фраза нечаянно обернулась поэтическим преувеличением размеров знакомого.
В великом герцогстве почти три тысячи квадратных километров площади, на которых живут почти четыреста тысяч человек. В сегодняшнем Люксембурге на каждого из этих четырехсот тысяч человек («на душу населения», как выражаются статистики) приходится большее количество выплавляемой стали, чугуна, проката, чем в любой другой стране мира. И не просто большее, а в пятнадцать — двадцать раз! «Виноваты» залежи железной руды и высококвалифицированные рабочие кадры. В стране есть сильные рабочие организации, влиятельна компартия. Хотя от всего этого страна не становится больше, а народ — многочисленней. Но факт давнего самостоятельного существования народа неоспорим. Люксембуржцы могут быть названы рекордсменами еще в одном отношении: фактически в герцогстве три языка одновременно. В этом, впрочем, как вы понимаете, ничего удивительного не было бы, если бы на каждом из трех языков не говорил бы примерно одинаково хорошо практически каждый из жителей страны — воистину государство полиглотов.
Люксембуржцы говорят по-немецки, потому что когда-то именно в этих местах довольно плотно поселились франки, те самые, что расселились и по большей части территории теперешней Франции, но составили там, как вы знаете, среди населения настолько незначительное меньшинство, что оставили ему только свое имя, но не язык.
В Люксембурге франков поселилось относительно больше, и они передали свой язык местным кельтам. Но говорят люксембуржцы и по-французски, потому что здесь всегда было сильнее германского культурное влияние мощной Франции. И в судьбах стран-соседок — большой и маленькой — было немало общего.
Результат — с XVII века французский язык становится основным языком культуры в стране.
Сейчас на нем делают все надписи на улицах — и в городах и в деревнях, на нем же выступают истцы, ответчики, прокуроры, адвокаты и судьи во всех судах; в парламенте говорят и по-французски и по-немецки, причем оба эти языка проходят в начальной школе. В обыденной же жизни большинство люксембуржцев то и дело прибегает… к третьему языку, собственно люксембургскому наречию. Его можно считать диалектом немецкого языка, но немцы это наречие почти не понимают.
Газеты в Люксембурге выходят на всех трех языках.
Две тысячи лет назад, как и территория Галлии, территория Люксембурга была захвачена римлянами.
Четыре века спустя сюда пришли франки — как и в Галлию. А когда из развалившейся Франкской империи выпало Французское королевство, рядом с ним в отрогах Арденнских гор появилось графство, потом герцогство Люксембург. Пять с лишним веков оно сумело оставаться фактически независимым; мало того, династия люксембургских герцогов не раз поставляла императоров — Германии, королей — Чехии и иным землям. (Не могу удержаться, чтобы не рассказать об истинно рыцарской гибели одного из Люксембургов, Иоанна, короля Чехии. Он принимал участие в Столетней войне между Англией и Францией — на стороне Франции. В битве при Кресси этот Иоанн, к тому времени ослепший, узнав от пажей, что французы терпят поражение, сел на коня, взял в руки оружие, приказал направить его коня в гущу войска победителей — и погиб, сражаясь).