Одна беременность на двоих (СИ) - Горышина Ольга. Страница 38

— Уверенная такая! Будто это у тебя в животе ребёнок!

«Да, чёрт тебя дери, Аманда! Что ты опять заводишься на пустом месте!» — чуть не выкрикнула я и продолжила продираться через толпу к палатке с горячим шоколадом. Дорогу нам преградили легионеры. Они пытались бороться с толкучкой у ворот картонного Вифлеема.

— Аманда! — на всякий случай обернулась я, чтобы убедиться, что она идёт следом. — Сфотографируй меня с ними, пожалуйста.

— А как же твои щёки? — то ли издеваясь, то ли серьёзно спросила Аманда, сунув руку в карман за телефоном.

— Да нормальные у меня щёки!

Я даже потрогала лицо пальцами в трикотажных перчатках. Опухлость спала на третий день после операции, но десна временами ныла даже спустя две недели, особенно к вечеру, после целого дня жевания всякой дряни. Я так изголодалась на диете из овсянки, пюре и куриного бульона, что уже неделю не могла остановиться с едой, только в отличие от Аманды меня страшно тянуло на все продукты без исключения, а не только пончики. Поправив помпоны на кистях шапки и вздёрнув морковку, я втиснулась между двумя легионерами и замерла. Прямо перед моим носом под кожаными браслетами вздулись бицепсы, и я чуть не прикусила губу от невозможности до них дотронуться. Почему такие не идут в натурщики!

— Улыбайтесь!

Я растянула губы в улыбке, явив свету великолепную работу детского ортодонта. Мне хотелось, чтобы программа камеры грохнулась, и пришлось перезагружать телефон. Тогда бы я могла подольше постоять между двумя идеальными мужчинами. Конечно, идеальными их делала форма римских легионеров, сверкающий в свете фонарей шлем и копье, которым уже через мгновение они разогнали зевак, чтобы дать проход процессии волхвов. Мы знали, что всё равно пропустили приход в город Иосифа и Марии, потому решили остаться подле овец, чтобы послушать Ангела и спокойно выпить горячий шоколад. И, немного согревшись, войти в город, когда представление пойдёт по второму кругу.

Я смотрела на грубые льняные хитоны пастухов с тонкими головными накидками и начала замерзать по новой.

— Как же им не холодно! Они ещё и на соломе сидят. Я бы на их месте овцу обняла для тепла. Кстати, настоящие пастухи так и спали, затеревшись между двумя овцами.

— Зачем им овцы? — процедила Аманда, не отрывая губ от бумажного стакана. — Их любовь согревает.

— Какая любовь? — переспросила я и тут же пожалела о вопросе, ведь от Аманды можно было ожидать очередных любовных выкладок, теперь уже из истории еврейского народа.

— Любовь к Господу. Она, как и плотская любовь, согревает не только душу, но и тело.

Аманда скомкала влажный стакан и бросила в мусорный бак. Я же не допила обжигающий напиток и до половины, но всё равно выкинула стакан, чтобы последовать за ней сквозь стену великолепных римлян. На городской площади во всю шли танцы, которые устроили спутницы волхвов. Они пытались заманить зрителей в хоровод, но те, как всегда, стеснялись и спешили уйти к лавкам. Аманда, не сказав мне и слова, шагнула вперёд. Я не последовала за ней и теперь издалека следила, как она лихо виляет бёдрами. Мне сделалось страшно за малыша. Она что, обезумела от барабанного боя и бубенчиков? Два дня назад в бассейне Аманда побоялась улечься на спину, чтобы сделать перевороты в воде.

Глаза Аманды горели, словно древние факелы, хоть были высвечены обычными уличными фонарями. Казалось, что все, абсолютно все, смотрят на живот Аманды, хотя я понимала, что его всё ещё можно принять за новомодный фасон свитера. Наверное, на самом деле, в этой толпе никому не было дела до Аманды и её танца, который, к моему счастью, был прерван центурионом, возвестившим под звуки фанфар о начале переписи. Танцовщиц и зевак потеснили легионеры, чтобы дать дорогу Иосифу и восседавшей на осле Марии. В суматохе я потеряла из виду Аманду, но как ни пыталась подняться на цыпочки и взглянуть поверх голов, не смогла увидеть даже осла. Только горожанку с кувшином, стоящую на ступеньках фонтана.

— Вы с ума сошли! — обратилась та к Иосифу. — В городе нет ни одной свободной гостиницы.

В этот момент я прокляла всех пап и всех детей, которым приспичило залезть родителю на плечи.

— Если бы я была беременной, — говорила уже хозяйка гостиницы своему мужу, — ты тоже отправил бы меня в хлев?

Я видела актрису, потому что та вещала со ступеней второго этажа, и теперь пришло время проклясть неторопливость осла. Я осталась стоять на месте в надежде, что толпа не увлечёт Аманду к хлеву, и действительно увидела её у лотков подле пекаря, который раздавал ломтики халы. Руки Аманда, конечно же, держала на животе.

— Зачем ты ушла от меня?

Тревога или даже злость зазвучала в вопросе, игнорируя моё желание скрыть её. Аманда не подняла глаз, но я заметила, что она нервно моргает, и нижняя губа её медленно двигается вперёд-назад.

— Ты это чего так дышишь?

Она схватила мою руку и сунула себе под свитер. Даже через перчатки я почувствовала твёрдый, как камень, живот и вопросительно взглянула на неё. Сейчас Аманда скажет, надо ли мне пугаться. Хотя я испугалась заранее, потому что не отошла ещё от предыдущего страха за танец.

— Началось сразу после хоровода и не отпускает. То есть живот на секунду становится немного мягким, а потом опять. Брекстоны должны быть короткими и без боли, так врач сказал. Этим они и отличаются от настоящих схваток, а мне сейчас жутко больно, словно живот сжат тисками, будто ребёнка там сплющили.

— Давай я тебя в больницу отвезу, — выдала я раньше, чем дослушала фразу. — Вдруг…

— Вдруг что? — Аманда с силой оттолкнула мою руку. — У меня нет полных двадцати шести недель. Ты понимаешь, что это значит?

Голос её дрогнул, губы задрожали сильнее, глаза в миг увлажнились. Аманда только что оттолкнула меня, и я не была уверена, что сейчас разрешит себя обнять, но стоять вот так, напротив, не зная, куда деть трясущиеся руки, было просто наказанием.

— Аманда, — позвала я робко. — Может, всё это из-за танца?

— Из-за танца! — чуть ли не выкрикнула она. — Какое сейчас это имеет значение, когда…

Аманда сама привалилась ко мне, и моя рука инстинктивно легла ей на спину, а вторая почему-то вновь оказалась на животе, словно я могла остановить то, что началось или готово было начаться. Я еле сдерживала слёзы, понимая, что если заплачу, от меня не будет никакого толка. Хотя какой от меня прок! Нет, есть, я сяду за руль… Я читала, что малышей спасают и в двадцать четыре недели, а тут на две недели больше, и вообще врачи умеют останавливать роды… Всё это вспышками фейерверка проносилось в моей голове, но не обрисовывалось в слова, и я обнимала Аманду молча, кусая губы от беспомощности, в который раз вспоминая противные мысли, постоянно владевшие моим сознанием в августе и сентябре. Тогда я хотела, чтобы этот ребёнок не родился и не портил жизнь моей, наверное, единственной подруги.

— Он мягкий! — вдруг закричала мне в ухо Аманда, и я инстинктивно отпрянула от неё. — Он мягкий уже минуту, чувствуешь? И больше не болит. Совсем. Он даже шевелится там. Ты чувствуешь?

Я ничего не чувствовала. Рука с трудом дотягивалась до края куртки. Я шагнула к Аманде и чуть ли не впечатала в живот всю пятерню, начав ощупывать его, как мясник, со всех сторон. Он действительно был абсолютно мягким, как плюшка — самое идиотское, но упрямое сравнение, которое постоянно лезло мне в голову.

— Тише! Ты же ему больно делаешь!

Я отдёрнула руку и шмыгнула носом, не поняв, что это больше: моя аллергия на холод или же еле сдерживаемые слезы — сначала тревоги, а теперь радости.

— Знаешь, я хочу ещё немного постоять, чтобы убедиться, что больше не будет схваток.

— Мы тут замёрзнем, — сказала я, ощутив дрожь во всем теле, закутанном в тёплую куртку и шарф. — Пойдём к хлеву. Там в стороне обычно костёр жгут, погреемся. Или лучше пойдём в церковь, ты хоть посидишь там.

Аманда отрицательно мотнула головой.

— Не хочу пропускать сцену рождения Иисуса.